Хлопья.

***

      После пробуждения Николаса встречает лишь прохладная сторона кровати, обрамленная чужим, наверняка долгим отсутствием. Руки по некой привычке тянутся к прохладным простынями, нежатся в их мягкости, а после туда ныряет лицо — Николас совсем не хочет подниматься. Но всё же отчего-то становится некомфортно, хотя юноша слышит возню вне спальни и убеждается, что никто никуда и не уходил. Ыйджу — жаворонок, потому и просыпается на несколько добрых часов раньше, нежели Николас, привыкший читать по ночам свежий выпуск геройского комикса или перечитывать любимые главы какой-нибудь из книг, которая завалялась на полках в комнате Бёна. Конечно, слово «завалялось» совершенно не подходит для чистоплотного и абсолютно педантичного Ыйджу, но в речи Николаса оно появляется чересчур часто: в комнате у него вечный бардак, на который иногда страшно глядеть.       Медовый свет ласково ложится на юношескую макушку, совсем немного пригревая. Спрятанное в простынях лицо отнюдь не хочет выползать из прохладного убежища, даже если вставать всё равно придётся. Однако, подняв голову, Николас щурится и прикрывает ладонью естественный источник света — не помогает. Меж ослабших пальцев льются приятные солнечные лучи, небрежно мажущие по лицу чем-то наверняка сладким, но не сахаристым — неприятного послевкусия не остаётся.       Под одеялом, оказывается, ужасно жарко, потому тело мгновенно выбирается из мягкого плена и спокойно дышит, поднимая сонного юношу на ноги окончательно. Босые ноги забавно шлепают по полу, звонко переступая с пятки на носок, а после перепрыгивают через небольшой порог спальни. Дверь, конечно, была открыта, но это не помешало Николасу спать, не обращая внимания на возможный шум.       Перед тем как пройти на кухню, шум из которой довольно тяжело уловить (тем не менее, его действительно слышно, если остановиться), юноша тихонько забегает в ванную и окатывает лицо, некогда утонувшее в мягких простынях, холодной водой для бодрости, которой иногда так не хватает. Сегодня, наверное, её тоже критически мало, ведь Николас трёт острые щеки до покраснения для большего эффекта. Махровая ткань полотенца пробегает лишь по влажному лбу и вискам, а натёртые щёки юноша оставляет в покое, замечая неестественный румянец.       Выглядит до приторности мило.       Напоследок умывши лицо, Николас покидает ванную и крадётся на кухню — не то чтобы ему хотелось напугать младшего, просто интересно понаблюдать за ним и за тем, чем он занимается. Заходя в комнату, юноша тут же замечает Ыйджу, стоящего лицом к столу и явно не обращающего внимания на всё то, что происходит вокруг. На нём нет фартука, обозначающего активную кухонную деятельность, а в руках нет даже ножа, которым можно было бы измельчить продукты для первых этапов готовки. На столе стоят лишь две глубокие тарелочки, два призрачно-туманных стакана, а рядышком лежат две блестящие ложки.       Словно хитрый лис, Николас выглядывает из-за дверного проёма и приподнимает уголки губ, когда Ыйджу отходит к холодильнику в попытках найти там то, что ему необходимо. Николас находит в этой некую возможность.       — Хён, ты напугал меня! — Ыйджу тут же вздрагивает и ударяет юношу по рукам, которые охотно обвили худое тело. Пока младший увлечённо разглядывал обилие продуктов, спрятанных в холоде, Николас решил незаметно оказаться позади и обнять — без какого-либо иного, нежели простые объятья, подтекста.       На бёновы возмущения Николас не отвечает ничего, предпочитая молчать и наслаждаться тем, что сам себе устроил. Прохладный от воды нос утыкается в приятно пахнущую карамелью шею, а Ыйджу снова вздрагивает, но больше не смеет противиться — своим ощущениям он не смеет противиться, смиренно приподнимая уголки губ. Чего скрывать, если подобные действия ему до безумия импонируют.       Конечно, холодная вода — временный переносчик бодрости, потому уже сейчас, обнимая совершенно тёплого Джу, Николас снова хочет завалиться на кровать и уснуть на пару часов, после которых его состояние вряд ли изменится.       Не то чтобы это ощущается так очевидно, но Николас быстро размокает, словно печенье в топлёном молоке, и чуть-чуть тяжелеет, потираясь носом о бархатную кожу. Конечно, Николас не будет собой, если не попробует с самого утра посмущать младшего, которые совсем не любит свои красные щёки. Губы у него совершенно точно тёплые — Ыйджу чувствует, а внутри у него всё приторным сахаром растекается и будто бы загорается, покрывая щёки багрянцем.       Однозначно смущён.       Ещё одно ленивое касание губ, и Ыйджу подаётся вперед, стараясь сбежать от этого, — конечно, глупо так делать, понимая, что Николас никуда не выпустит из объятий, даже если случится что-то катастрофически ужасное.       — Хён, давай уже завтракать, — тихонько произносит младший и убирает обмякшие руки со своего торса, стараясь как можно скорее оказаться за столом в сидячем положении. Николас, не сразу сообразив, хмурит брови и усаживается напротив молодого человека, подпирая тяжёлую голову руками, дабы та окончательно не свалилась на стол. — Сегодня у нас хлопья!       — Хлопья?.. — ему всё ещё кажется, что он не проснулся окончательно, потому и слышится всякий бред, совершенно не свойственный для Ыйджу.       — Ага, хлопья с молоком! — несмотря на миловидно покрасневшие щёки, Ыйджу больше не смущён — он невероятно рад от собственных слов. Спустя молчаливое мгновенье, прожитое Николасом с непониманием, на столе появляется стеклянная бутылка с молоком и коробка с цветастыми (наверняка фруктовыми) хлопьями в виде букв.       — А как же «полезные завтраки»? — старший сгибает пальцы, обозначая поставленные кавычки, и, всё ещё пребывая в удивлённом состоянии, тянет плечи вверх — сомневается, наверное.       — Не делай из меня совсем уж «правильного», — Ыйджу очерчивает пальцами кавычки и отводит взгляд в сторону, будто бы закатывая глаза, — Один раз в жизни можно поесть что-то кроме каши, хён, мои родители не против, раз купили большую коробку.       — Ладно, валяй. — снова поджатые дважды плечи, и Николас опрокидывается на спинку стула, ожидая. В тарелке должна была оказаться горстка хлопьев, только вот юноша нахмурил брови и попросил для начала налить молоко.       — А разве всё не наоборот? — интересуется младший и, выполняя просьбу хёна, наливает большое количество молока в его тарелку, совсем не жалея. — Я всегда сначала хлопья насыпал, а потом молоко добавлял.       — Мне кажется, по моему способу выходит вкуснее.       — А вот и проверим.       В тарелке Ыйджу оказывает долгожданная горстка хлопьев-букв, собранных в единое, никому не понятное нечто, — на предложение не похоже, на текст — тем более. Как только молочная река заливает сухой завтрак, она тут же разноцветно окрашивается и наверняка становится вкуснее. Николас же покрывает своё молочное озеро хлопьями, уваливая их до краёв тарелки, в то место, что не заполнено молоком. Парни хватаются за ложки, первым делом пробуя то, что вышло у них самих. Ыйджу, не евший тысячу лет ничего подобного, складывает руки и, удерживая меж ладонями ложку, запрокидывает голову назад — готов благодарить всех тех, кто сказал родителям дать своему ребёнку чего-нибудь вкусного. А вот старший ведёт себя вполне обычно: продолжает есть, лишь усмехаясь с реакции младшего на такое, казалось бы, простое явление.       — Давай меняться. — Николас тут же хватает тарелку младшего и оглядывает содержимое: ничего отличительного, что могло бы сравниться с его тарелкой. Ыйджу даже возмутиться не успел (да и не стал бы, ему это ни к чему) — берёт тарелку старшего и так же, безусловно, повторяя, разглядывает потонувшие хлопья, окрасившие молоко в приятный шоколадный оттенок. Ничего такого и он не находит, потому черпает ложкой небольшое количество завтрака и укладывает ложку за щёку, довольствуясь абсолютно идентичным вкусом.       И Николас убеждён, что ничего не изменилось.       — Всё то же, что и у меня, хён! И совсем не вкуснее, — проговаривает Ыйджу, возвращая тарелку её временному обладателю, — старший поступает ровно так же, только вот ложку свою не забирает. Кажется, опять хитрит.       Николас по-другому не умеет, потому, выхватив свою ложку чуть позже с горсткой фруктовых хлопьев, укладывает завтрак за щеку и смеётся: Бён крайне недоволен таким поведением. Только вот его недовольство превращается в очередное смущение, вызванное, конечно же, действиями хёна. Оказавшись безбожно близко, Николас оставляет молочный след на чужих губах своими и, схватив свою тарелку, поднимается из-за стола, дабы не получить по рукам вновь.       — Признаю, твой способ куда вкуснее, Джу, мне понравилось, — усмехнувшись, юноша облокачивается бёдрами о столешницу кухонного гарнитура и наблюдает похожую (что и всегда) картину: покрасневший Бён, невероятно смущенный такими выходами и абсолютно резкими движениями старшего.       — Если ты сделаешь так вновь!..       — Что ты сделаешь, а? — старший вновь усмехается и глядит на сбитого с толку Ыйджу, пытающегося придумать весомую причину прекращения подобных деяний. Наверное, в его голове нет ничего такого, о чём обычно думает Николас, вышедший за рамки родительского воспитания лет так в шесть.       — Я сам тебя… поцелую, понял?       — Тогда у меня есть причина продолжать целовать тебя неожиданно.