no light no light in your bright blue eyes

В воздухе слегка пахло сыростью от ливня за окном. Крыша ветхой гостиницы явно не была готова к таким испытания, и Николай проследит взглядом тоненькую бурую струйку, ползущую по стене. Вдруг слева от него в воздух поднялась рука. Пальцы – теплые и немного влажные – осторожно зарылись в волосы и потянули вниз. Николай склонился. Они поцеловались. Он заметил, что Кирилл не смотрел на него, хотя глаза его были открыты. Николай тоже никогда не закрывал глаза – но по иной причине. Если Кириллу хотелось все видеть, все чувствовать, везде успеть, то Николай просто не мог себе позволить расслабиться, даже на мгновение. Всегда начеку. Всегда готов. Он твердо усвоил этот урок еще в детстве, когда понял, что проще всего полагаться только на самого себя. И уж кому-кому, а Кириллу он довериться точно не мог. Кирилл – все равно что перегруженная атомная электростанция – никогда не знаешь, чего ждать. Кирилл – горсть пороха, рванет от любой искры. Кирилл…. Черт бы его побрал. В Анне его цепляла искренность и бескорыстность, жажда справедливости, открытость. В Кирилле нет искренности – он боится быть собой, чуть-чуть отпуская привычный образ только наедине или когда он очень, очень пьян. В Кирилле нет бескорыстности – у него чисто воровские манеры обращаться с деньгами. В Кирилле нет жажды справедливости, и открытости тоже нет. В Кирилле другое: безудержный смех, неуверенность, прикрытая самоуверенностью, дерзость, огонь и – мягкость, прикрытая слоями жестокости. У него даже красота совсем иного рода, нежели у Анны – не плавная и округлая, а острая, ломаная, прямо как линия его подбородка, прямо как пики взъерошенных волос на затылке. Кирилл – луковица, которую Николай легко просматривает насквозь, и видя сквозь слои заброшенную и покинутую много лет назад сердцевину, наполовину сгнившую, наполовину живую и жаждущую любви. Ему было бы просто манипулировать ею, этой сердцевиной, то наводя на нее взгляд, то оставляя без внимания, подобно тому, как растения вянут без солнца и вновь поднимаются, едва на них падает солнечный луч. Ему было бы просто. Но когда после их почти спонтанного первого секса Николай обернулся к лежащему на подушке Кириллу и увидел этот взгляд – ошарашенный, напуганный, и в то же время – злой, как у обороняющегося зверя, он почувствовал, как сердце вздрогнуло в груди. Нет, сказал он. Да, сказало сердце. И стало поздно. Они едва не подрались в тот первый раз, вернее, сразу после него, когда до Кирилла наконец дошло, что он сорвался и сделал то, чего, вероятно, не должен был делать никогда и ни с кем. Пять дней они почти не виделись – Кирилл ныкался от него на ресторанной кухне и в отцовском кабинете. На шестой он сам явился к Николаю в спальню и припер к стене. Их встречи стали регулярными – их удавалось легко устроить, ведь они теперь были партнерами. Уехали по делам? Завернули в гостиницу на другом краю города. Ушли в кабинет обсуждать поставки кокаина? И так кстати подвернулась пустая комната по дороге. Оказалось, что Кирилл ужасно тактильный. Николай уходил обкусанный, обцелованный и покрытый синяками весь с ног до головы, и, должно быть, если бы у Кирилла была еще одна пара рук, его бы вообще никогда из кровати не выпустили. Оказалось, что его смешат рассказанные ровным тоном и без единой эмоции в лице анекдоты про советских вождей. Оказалось, он ненавидит блинчики с кабачковой икрой, но любит с вишневым вареньем. И между слоями лжи, притворства, неприятия, ненависти к себе, к другим и страха оказалось заложено много вещей – маленьких, незначительных, вроде жестов, и больших, вроде той, что Кирилл сказал ему сегодня утром. - Всегда хотел завести котенка. Николай был сосредоточен на дороге и поэтому не ответил, только бровь приподнял слегка. Но Кирилл понял и пояснил: - Отец был против, говорил, вонять будет, да и на кой хуй в городском доме кошка, не мышей же ловить. Они ехали пообедать в корейский ресторанчик на другом берегу Темзы. Хозяин, старый, отошедший от дел карманник, был приятелем отца, и Кирилл поддерживал связь – он не любил азиатскую кухню, но так было принято, куда деваться. По дороге туда они болтали о всяких пустяках, а на обратном пути Николай кинул на него взгляд на одном из светофоров, и увидел, как мгновенно темнеет серовато-голубая радужка чужих глаз. Они больше не говорили. Кирилл сказал «Сверни здесь» на одном из перекрестков, и меньше чем через четверть часа уже стаскивал с него рубашку в темном маленьком номере дешевой гостиницы. Щелкнула зажигалка, вспыхнула и зашуршала сигарета. - Дай мне. Николай затянулся, потом вынул сигарету и поднес к самому лицу Кирилла. Кирилл приподнял голову и сделал затяжку тоже. Он курил у Николая из рук только после секса. Только так, пока никто не видит и не страшно быть чуть-чуть более нежным. В любой другой момент не церемонился – подходил сзади и выхватывал прямо изо рта, сразу же отходя на несколько шагов, хотя знал, что Николай не пойдет отбирать ее обратно. Но все равно – отходил, с ухмылкой, отворачивался, бросал дразнящие взгляды через плечо. Ну что за ребячество, ей-богу, думалось Николаю, но Кириллу это ребячество шло, и что тут скажешь, если от кривых улыбок и коротких смешков екает в груди и тяжелеет – чуть пониже живота. - Кирюша. - Че? - Давай заведем котенка.