Sine cura

Он должен быть счастлив. Должен быть наконец доволен собой. Его слава идёт впереди него, его имя знает чуть ли не каждый первый студент его факультета. Перед архитектурными шедеврами, вышедшими из-под его руки, замирает даже чрезвычайно далёкий от искусства человек. Так почему же он намертво приклеено сидит битый час в таверне по уши и горло в долгах без возможности куда-либо уйти. Дом свой он продал. Больным сиротам деньги нужнее, так? А что нужно ему? Успех? Признание? Реализация потенциала? Сотни раз он слышал эти слова, применяемые к нему, из чужих уст. Это одна сторона монеты, а другую видеть необязательно. Это не ложь, просто не вся правда. Кавех устал. От бесконечных бесполезных мыслей. От вечного внутреннего конфликта, не дающего ему прямо идти к своей цели, заставляя сворачивать, кружить, возвращаться к тому, с чего начал. А есть ли вообще эта так называемая «цель» и так ли он принципиален в своей добродетели? Но цену в огромных размеров камне на душе архитектор не был в состоянии оплатить. Он уже влез в долги и за собственное сердце, которое отчего-то с детства носит на рукаве. Попытки Кавеха не думать, а из-за этого думать в разы больше, прерывает скрип стула напротив. Аль-Хайтам. Сколько они не виделись? Месяц? Год? — Что-то случилось? — бывшим друзьям не нужны формальные приветствия и разговоры о погоде, но Кавех всё равно непонимающе смотрит на Аль-Хайтама, слишком обыденно задавшего ему вопрос. Секретарь забирает меню из чужих рук и принимается внимательно его изучать. Кавех хочет ответить отрицательно и закрыть тему. Кавех хочет очередной раз соврать, приукрасить, не договорить. Вот только причин отвечать таким образом не было. Аль-Хайтам, пожалуй, единственный человек, в чьих глазах он уже не упадёт ниже. Кавех не сможет сосчитать, за что только тот его не подвергал критике, а считать он вынужден был учиться в высшей степени точно. Как только архитектор всё же открывает рот, то не затыкается ещё примерно час. Аль-Хайтам слушает, меняя положение скрещенных ног, переодически подвигая свой стакан, когда Кавех закашливался от того, что давился своей же слюной, в конце концов заказав ему пиво. Кавех осушает стакан с оставшимся в нём алкоголем залпом, в горле всё ещё невыносимо сухо. Он не смотрит на Аль-Хайтама, лишь окончательно замолкает и ждёт чужого вердикта. — Так ты продолжишь следовать своим идеалам? — Аль-Хайтам не комментирует ни одну из его ошибок. Аль-Хайтам озвучивает вопрос, который продолжительное время вертится в мыслях у самого Кавеха, но который Кавех успешно игнорирует. Кавех не признался бы, что согласен сдаться. Ни себе, ни Аль-Хайтаму, ни тем более кому-либо ещё. «Сдаться» звучит едва ли менее болезненно, чем «продолжать», но «сдаться» означает с лёгкой руки отрезать то, чем он жил. Отрезать часть себя. И дело даже не в том, что Кавех боится перемен, а в том, что он в таком случае уже не будет «собой». Его собственное «я» давно погребено где-то под идеалистическим мышлением и безотказностью и завёрнуто в яркую одежду. Его «я» полноправно единично участвует только в создании чертежей и схем. — Продолжу. Какие-то возражения? — Кавех неосознанно повышает тон, вжимает ногти в ладонь до лёгкой боли. Лишь бы секретарь не уловил момент его колебаний и сомнений. Кавех импульсивно вновь загорается и закипает, вскакивая со стула, наглядно демонстрируя своё намерение хоть сейчас пойти доказывать Аль-Хайтаму, насколько он не прав: вот он может стоять на ногах, а если может стоять на ногах, то пойдёт и возьмёт заказы, если возьмёт заказы, то обязательно выполнит их в срок и качественно, затем получит за них деньги и закроет свои долги, именно закроет долги, а не отдаст их очередному жизнью обделённому нищему, купившись на его определённо не выдуманную душераздирающую историю. Аль-Хайтам коротко усмехается. Пусть винит кого-то ещё кроме себя хоть несколько секунд своей жизни. Пусть винит его, Аль-Хайтама, если ему станет немного легче. Кавеху и правда больше к лицу непробиваемая уверенность в себе. У Кавеха всё ещё синяки под глазами, на прокушенных губах засохла кровь, сальные волосы, закреплённые заколками, держатся в хвосте на добром слове, мятая рубашка и щека в чернилах от ручки; он немного пошатывается, опираясь рукой о стену, но выпрямляет спину и смотрит почти осознанно. Аль-Хайтам встаёт следом, оплачивает напитки, берёт архитектора под руку и вытаскивает из таверны. — Куда? — возмущается Кавех, но вцепляется в чужую руку. В глазах слегка плывёт, тело от дневного сидения в одной позе ломит. — Ко мне. Ты против? — Аль-Хайтам спрашивает скорее для галочки, Кавеху некуда больше идти. Настолько вымотанный он вряд ли предпочтёт упираться, что спать на лавке в таверне всем сердцем желает. Кавех резко останавливается, не веря, таращится на секретаря, но не улавливает привычного сарказма. Аль-Хайтам серьёзно. Кавех не просил помощи, так какого чёрта? Остатки рациональности с силой бьются коршунами в решётки гордости. Принимать помощь не сложно, в конце концов архитектору уже приходилось заключать с совестью сделки масштабнее этой. — Спасибо. Правда, спасибо, — Кавеха нервно передёргивает, он пару раз беззвучно открывает и закрывает рот, затем с силой выдыхает, — я могу что-то сделать для тебя? — Не обязательно делать что-то для меня, Кавех. Тебя слишком заботят другие люди, поэтому ты не в состоянии заботиться о себе, — Аль-Хайтам вздыхает, сколько ни объясняй и без разницы на каком языке, Кавех не поймёт. Кажется, он видит этот мир под кардинально другим углом. Кавех вертит слабо головой. Он понимает, к чему клонит секретарь, но на пьяную больную голову последнее, что он хотел бы слушать, это наставнические лекции от человека, который младше него. Поэтому Кавех резко сокращает расстояние между их лицами — Аль-Хайтам не отстраняется — и касается чужих губ. Слишком поздно осознаёт свои действия, когда секретаря откровенно ведёт в сторону от неожиданности, что архитектор ловит его за талию, чтобы на четыре ноги как-то распределить общий вес и не упасть. Аль-Хайтам, всё ещё качаясь, медленно переводит взгляд с губ Кавеха к его глазам. А затем целует уже сам. Кавех очерчивает чужие скулы, облегчённо опуская плечи с ладонями Аль-Хайтама поверх. Не придётся ничего объяснять. По крайней мере не сегодня. Сегодня он не готов открывать своё сердце целиком.