Злосчастные маски Тайги

      Темнота. Катерина тихо вздохнула. Тишина. Наконец-то? Глаза не хотели открываться, а мысли будто превратились в кашу, ту самую, манную, что она так ненавидела есть в школьной столовой по утрам.       Она чуть повернулась, и макушку пронзила тупая боль, что постепенно пропитывала всё остальное: позвоночник, ноги и руки — до сжатых в кулаки пальцев. Вложив все силы, казалось, последние, школьница открыла глаза, обведя взором пространство вокруг. Тут же холод бетона, на котором она лежала, прочувствовался с удвоенной силой. Она проснулась в незнакомой комнате. И комната ли это вообще была? На стенах висели инструменты, на полу, совсем рядом, и в углах виднелись разные баночки. Всё было грязным. Капли… Машинного масла? Разводы грязи и запах металла, смешанный с пылью.       «Где я?» — живо появилось в ее светлой голове.       Раздалась музыка. Тонкие и тихие ноты флейты. Такие нежные, будто журчание ручья весной или пение какой-то милой птички. Школьница задышала быстрее. Организм словно кричал, а кожу будто ошпарило кипятком. Животный страх сковал больное тельце. Каждая клеточка в ней умоляла и истошно кричала. Спастись, уйти, убежать, сделать всё что угодно, лишь бы эта дурацкая музыка прекратилась. Рот приоткрылся, дыхание участилось, мышцы напряглись, словно она готова броситься в атаку. Подергав руками за спиной, в сознании проскользнула мысль — её связали.       Судорожно ища за что зацепиться мокрыми, трясущимися ладонями, она попыталась сесть. С четвертой попытки Кате всё же удалось это сделать. Школьная юбочка помялась, коса ужасно растрепалась, и белые локоны спадали на измученное, до смерти напуганное личико юной девочки. Куртка.       «Где же она? Где я?» — заведённой пластинкой вместе с уродливой, надоевшей до скрежета зубов, мелодией крутилось вокруг неё, словно осязаемое нечто. Помещение вокруг напоминало гараж. Тусклая лампочка вверху, накрытая тканью конструкция. Для машины? На удивление было тепло, хотя на улице бушевал мороз.       «Сейчас зима!» — воскликнуло сознание.       Лес, мама, дом, боль и печаль — всё такое абстрактное. Ничего не получалось соединить воедино. Словно её мозг перемешали в блендере, вновь вылив в черепную коробку.       Музыка, музыка, музыка. Чертова мелодия флейты. Откуда? Школьница рьяно поворачивала голову, пытаясь найти источник звука, который неимоверно заставлял скулить, бежать и прятаться.       Тишина вновь настигла помещение. Резко и бесповоротно, обещая, что ещё далеко не конец. За дверью послышались хруст снега и скрип: видимо, замок пытались открыть снаружи. Тревога усилилась. Тремор с пальцев перешёл на все тело. Кожа стала гусиной.       Закрыв глаза, сильно, до звёздочек под веками, издав тихий, робкий скулеж, школьница задрожала, услышав чужое, тяжёлое дыхание и запах мороза. Глоток свежего воздуха сквозь мерзкий запах пыли, страха и безнадежности был спасительным. — Отдохнула, куколка? — раздался грубый мужской голос с нотками ехидства, хитрости. — Открой глазки, Катенька. — Он словно изображал лисицу: опасную, грациозную и безумно хитрую.       Мужчина, которого она не видела, но чувствовала каждым сантиметром кожи, подошёл ближе, присел на корточки и опалил ее своим дыханием. — Надо слушаться старших, — пояснил неизвестный, чуть рыкнув, будто изображая волка. — Смотри на меня! — Положив огромную руку на ее подбородок, словно медвежью лапу, прикрикнул на нее. — Пожалуйста, не надо, — жалобно промямлила Смирнова. — А я ещё ничего и не начинал. — Его тон словно лисий, игривый.       Мужчина играл со своей жертвой. Кролик и лиса. Дикое животное с острыми клыками и травоядный, глупый зайчонок. Хищник, который выйдет победителем с кровавой дорожкой у пасти. — Катя-я, я распинаться здесь не собираюсь.       Девочка, трясясь от ужаса, приоткрыла сначала один глаз, потом второй, уставившись вперёд. Если бы она поела, то её бы обязательно сейчас вырвало. Будто мышиный писк пронесся по всему гаражу. — Нравится моя маска? Это медведь, похоже ведь, правда?       Смирнова лишь вскинула брови домиком, готовясь заплакать. Взгляд метался то по грубым рукам мужчины, что теребил край школьного платья, то по мерзкой маске, сделанной из чьей-то шерсти. — Тебе не нравится? Или ты хочешь себе такую же? — неизвестный провёл шершавыми пальцами по нежной щеке.       Катя дёрнулась, раскрыв рот в немом крике. Организм всё ещё кричал ей бежать. — Тебе бы подошла… Мышь! — его это веселило. Даже сквозь прорези маски, сквозь этот полумрак, можно было увидеть, как тот насмехается.       Только вот цвет глаз было не разглядеть. Будто черно-серые. Безликие, мерзкие. — Молчаливая ты, Катюша. Остальные кричали. Один малец даже попытался сломать мне нос, — человек наклонился ближе. Сердце заколотилось так, будто сейчас сломает грудную клетку, вылетев вместе с горячей кровью. — По секрету скажу, ему потом очень не повезло, — ее ухо опалило горячее, мерзкое дыхание. — Ты на овечку похожа. Сейчас. В школе обычно ты та ещё… Крыса. Да, именно крыса. Такая с глазами-пуговками, мерзкая и несущая проблемы. А тут вон, гляди, шелковой стала. Но скучно с тобой ужасно.       Глаза наполнились слезами. Горячими, горькими. Её всю колотил страх. Платье с рубашкой прилипали к тонкой девичьей спине из-за обилия пота, что скатывался и по лбу, но она этого не замечала. — Я хозяин… Тайги, приятно познакомиться.       Наконец, монолог его прекратился. Тот лишь сидел напротив, достав сигарету и зажигалку. Голова раскалывалась, истерика вот-вот была готова вырваться, а крик раздаться по всему лесу вокруг, по всей ночной тайге.       Тихий щелчок, и хозяин зажёг бумажку, набитую табаком. Мама всегда говорила, что курить — это плохо. Мама? Она, наверное, так волнуется, плачет и пытается найти её. Сколько сейчас времени? Сколько она уже здесь? Несколько часов? Минут? Или недель?..       Катерина пыталась вспомнить, как попала сюда, но все воспоминания в голове были смазанными, будто свежую масляную живопись случайно протёрли салфеткой, смазав с нее все красивые цветы, деревья и домики, оставив лишь пятна и силуэты.       Вот Смирнова отсидела последний урок — литературу. Спустившись к расписанию в гордом одиночестве, перенесла колонку предметов из нужного шестого класса в свой дневник мелким почерком. Надела пальто, ботинки новые и красивые и шапку. Взяла портфель и вышла. Потом… Дорога? Лес, мимо прошел Антон с Бяшей? Снег, в который она упала лицом, уже будучи в кромешной темноте сумерек посёлка. Тупая и резкая боль в разных частях тела. Чужие руки на её талии, чужие руки держали за тонкие запястья, волоча по рыхлому снегу. Тяжёлое дыхание и голоса. — Грустишь, красавица?       Ответа не последовало. Незнакомец выдохнул остервенело, резко придвинулся ближе и затушил сигарету об острые детские коленки. Крик. Горький, яростный, оглушающий. Белые колготы плавились, напитывались кровью из раны. А мужчина всё закуривал и тушил об неё, пока девчонка билась в его руках, плакала и истошно кричала.       Темнота. Тёплая, спокойная, пока вновь не откроет глаза. Тишина, боль. Флейта замолкла, тяжёлое дыхание прекратилось. Только ноги до ужаса сильно саднило. И лежать было куда неудобнее чем раньше. Нечто железное и прохладное впивалось в плечи, спину. Она сидела в… Железной коробке? Но крышка этой коробки была далеко не из такого же металла, а из плотной ткани. Открывать чистейшие голубые глаза, наполненные животным страхом и отчаянием, ей не хотелось.       Катя, окончившая лишь середину шестого класса, недавно отметившая двенадцатилетие, старалась не плакать, пока плечи ее тряслись. Где она? Как сюда попала и почему же помнит всё обрывками? И почему не может раскрыть рта? Пошевелив челюстью, поняла, что ей сделали кляп, крепко связав на затылке какую-то ткань с неприятным запахом гнили и старья.       Зажмурившись сильнее, Смирнова пыталась отвлечься. Вновь терять сознание она не могла. Вдруг тот незнакомец только и ждал этого? Как же хотелось домой. Прийти и обнять маму, папу. Съесть нелюбимый суп, переодеться в розовую пижаму, расплести эту грязную, спутанную косу. Сейчас бы она не стала стенать по поводу отсутствия печенья дома.       Она бы больше не обидела никого в школе, на улице. Ни одно животное, ни одного человека, лишь бы уйти отсюда. Стыд накатил волной. За что она здесь? За свои грехи? Бабушка часто говорила: «Грешники будут наказаны. Катенька, веди себя правильно. Учи молитвы и пей святую воду. Выручит ещё».       Смирнова вспомнила, как кричала на одноклассниц, ставила подножки Полине, что всегда ходила с этой глупой скрипкой. Как впервые увидела Антона Петрова. Как впервые хотела, чтобы на неё обратили внимание. Вспомнила, как пыталась сделать так, чтобы добиться от него любой реакции: смеха, гнева или крика. Лишь бы заметил, лишь бы подошёл. Антон, как же он сейчас? Где? Знает ли он, что школьница сейчас далеко, в темном, ненавистном ему лесу? Висит ли уже объявление о пропаже?       Катерина, сжав кулачки, со всё ещё связанными запястьями, пыталась молиться. От чистого сердца, надеясь, что ей помогут. Что спасут, что найдут целой и живой! Молилась так, чтобы Бог услышал, если же он есть. Он же ее и наказал? Так бабушка ведь говорила, да? Смирнова молилась, шептала, чувствуя горячие слезы на щеках. Лишь бы услышать милиционера, да хоть этого Петрова, который всегда влипал во всякие передряги, едва не сломав очки.       Стараясь унять дрожь, животный страх, всё ещё говорящий бежать, словно испуганная кошка, школьница сидела, лишний раз не шевеля ногами.       Катя не могла сказать, сколько тут просидела. Час, два или же всю ночь, весь день. Её сознание, покалеченное, больное, уставшее, отключалось, давало сбой, лишь бы не видеть и не чувствовать всё это. — Пойдем, Ром, — донеслось откуда-то сбоку. Глухо и нерешительно. — С пустыми руками? Давай хоть заберём что-нибудь, — стараясь говорить смело, шептал… Рома?!       Смирнова наконец-то открыла глаза. Конечности затекли, а кляп из тряпья не давал вымолвить и слова. Они не должны уйти.       «Пожалуйста!»       Слабо пытаясь сделать хоть что-то, что могло задержать двух её одноклассников, она царапала ногтями о металл. Обессиленно предпринимала тщетные попытки. Судорожно глядев на ткань вверху, она не сдержалась, перевела напуганный взгляд вниз. Сердце ушло в пятки. Жаль, не остановилось. Ей впервые захотелось умереть от этого. Чтобы больше не проснуться. Девочка узнала под собой конструкцию мясорубки. Огромной, видимо, для крупного скота, но сейчас в ней находилась она. — Постой же, — одноклассник сдёрнул ткань.       Тусклая лампа вновь ослепила. Смирнова ошарашенно уставилась на него. Тот закричал Петрову. Смирнова лишь начала отчаянно плакать, не сдерживая слезы. Немигающим взглядом скользила по своим спасителям. — Ром, вытаскивай её! Катя! — обращался к школьнице Антон.       Повязка спала с ее лица. — Спасите! Пожалуйста! — с режущей слух болью, произнесла она.       Надежда поселилась в ее сердце. Неужели? Бабушка всё же была права. Молитвы спасли грешную душу, да? Да! Катька замотала головой, глядя на мальчиков, что пытались поднять ее из мясорубки. Металлический лязг, шум снизу. — Блядь! Я ее включил! — завопил Рома. — Вытаскивай!       Вскинув брови, слабо брыкаясь, Смирнова боролась. Боролась за свою жизнь. Она впервые хотела жить настолько сильно. Настолько хотела вырасти, поесть маминого супа, отсидеть ещё одну математику. Но конструкция с каждой секундой разгонялась. Ноги начало засасывать. Силы кончались. Появилась паника, в стократ превосходящая тот липкий страх.       Крик. Оглушающий, тонкий и воющий. Боль пронзала. Отдавалась в висках и вновь переходила в ноги, что постепенно дробились. Голоса мальчиков смешались. Только собственный крик, путающиеся мысли. Воздуха не хватало. До последней капли кислорода она кричала, брыкалась так, будто сумасшедшее животное, пойманное в капкан, хотя всё так и было.       Что-то горячее брызгало во все стороны, даже попадало на пересохшие губы, грязные волосы. Глаза постепенно заказывались, мышцы напрягались до максимума. Катерина всё чувствовала: как её кости ног дробились в крошку, как рвалась, ранее мягкая и гладкая, бледная кожа. Как она тонула в собственной крови, пока машина засасывала её под смешанные крики детей.       Секунда, и она не чувствует ничего, кроме боли. Ничего… Кожа на тонкой талии рвалась, будто бумага. Горячо, холодно… Больно, мерзко…       Ребра ломались, внутренности плющило, выворачивало. Коса светлых волос неудачно попала следом к кровавому месиву костей и кишечника. Булькающий звук. Последние секунды на грани сознания, последние секунды, когда двое одноклассников услышат её вопль, всхлип. Светлые волосы вместе с кожей сорвались с тела.       Глаза девочки окончательно закатились. Темнота окутала с ног до головы. Катя больше не чувствовала боли, Катя больше не кричала, не плакала. Кати больше не было.