Сон.

Казарму вдруг отперли, Максим как-то изнуренно поднял взгляд на дверь и сдержал молчание. Это был он. Волнение снова охватило всё его тело, он заметил в руках его мешок, стало быть, пришло время. Да, точно, пора отвечать. Ему одновременно захотелось говорить много и без умолку о том, что он чувствовал в эту минуту, чего хотел добиться и наконец, признаться, что значил этот человек для него и в то же время только молчать, потому что он чувствовал, что будто бы уже всё известно. Тишина уже давила на него, и он как-то злобно сверкнул серо-зелеными глазами, двинув ногой, бросая протест своему беспомощному положению – послышалось шуршание цепи. Его скоро увезут. – Ну! Ведь вы ко мне. На губах человека с мешком заиграла улыбка, нет, он ухмылялся, упиваясь нетерпеливостью каторжника. Он вдруг заговорил, вызывая дрожь во всём теле. Всё внутри кричало, этот человек ему знаком ( если даже Максим, когда тот вдруг вошел в его клетку, сделал заключение мысленно, что это именно «он», ему было неизвестно кто это и каков он. Попытки разглядеть лицо резали глаза, хотя освещение в малой степени, но имеющееся здесь, должно было позволить это обстоятельство. Но всё то пустяк, ему были даже знакомы эти губы необычной формы, но кто это - было очень неясно и туманно ) . – К вам. Куда и зачем, думаю уже известно. Вам не страшно? – однако вдруг ухмылка исчезла, губы снова собрались в ниточку необычной формы. Всё то одновременно и раздражало и успокаивало Иртышского, он не замедлил с ответом, слыша откуда-то вдруг громко раздающиеся отзвуки движений стрелки на часах. Те текли неизмеримо быстро и это так печалило. – Нет, вовсе не страшно. Я сделал всё правильно. Я хотел помочь голодному бедному народу, возглавил его, веря, что протест спасет их, а милый государь, осознав как другие страдают, пожалеет и непременно окажет помощь. Скажет сложить оружие, распустит кавалерию и станет ближе к людям. Кто же знал, что это слишком наивная философия. – он задыхался, говоря это с таким жаром, желая будто оправдать себя и выставить это так, чтоб его непременно посчитали правым. Мнение этого человека казалось ему таким ценным. Он ничего не понимал, буквально трепеща от любого суда его. – Вы околдованы французскими идеями, можно ли считать ваш поступок за проявление патриотизма? – гость оставался неподвижен, однако что-то в нем выдавало, что он торопится. Да, отзвуки слышались чаще, путали мысли, голова заболевала. – Как! – с отчаянием вскричал Максим и опустил взгляд, наблюдая только как к нему зашагали. Совсем скоро! – Значит это не патриотизм? Значит, я не люблю сирот и несчастных? – плечи его дрогнули, когда руки, прежде просто держащие мешок, приподнялись. Он задержал дыхание и вскинул голову вверх, желая разглядеть лицо напротив, но ничего не получалось! Всё расплывалось, ещё больше придавая ему болезненное состояние. – Значит вы эгоист, пожелавший поиграть в героя и опьяненный намерением как бы случайно привлечь на себя внимание юных особ. Разве не так? – на его голову накинули мешок, дыхание совсем сбилось, цепи зазвенели, его освобождали от кандалов, но Иртышский оставался смирным, как приговор слушая гостя. – Совсем не так. – прошептал он и почувствовал как его подняли и они ступили шаги к отпертой двери. Он уверенно шел вперед, хотя не видел, что впереди, его вели сзади, иногда нарочно толкая – он мог упасть, чего не страшился. – Я только хотел помочь бедным и несчастным… - словно оправдание затараторил и замолчал, задумавшись о чем-то рассеянно. Далее они шли тихо, за дверью казармы их ожидали люди и Максиму совсем не хотелось лишних ушей. Он только понял, что идёт в никуда и в последний момент ему стало так страшно, тело будто охваченное параличом прекратило поддаваться и он просто не смог сделать самостоятельно шагу. Наконец, его насильно протащили к эшафоту, к чему-то совсем неподходяще устроившемуся на сцене доселе знакомого парню театра. Ему стало так страшно, когда мешок с головы вдруг сорвали, открывая вид на окружающее. Всё стало таким бессвязным и сложным, всё тягостно ложилось на него осознанием, и он стал задыхаться, , почувствовав, что его толкнули вперед и теперь серьезно читали над ним приговор. Говорили про то, что он будто оказался предателем родины и убивец –ских, вследствие всех деяний своих приговаривается к смертной казни. Он вдруг обернулся и взглянул на того, кто привёл его сюда, на это страшное место, что станет его погибелью и наконец, он узнал в лице своего недавнего гостя Матвея Тумова. Тот громко вдруг засмеялся, потянул к себе за плечо и собственноручно надел на его шею петлю. Ноги задрожали, и он вдруг перестал ощущать под ногами что-либо. Всё вокруг завертелось и мгновенно исчезло. Ощущая, что падает в сплошную чернь, темноту, Максим вдруг очнулся, встал с постели и шагнул к окну. Вид из окна сильнее потревожил его, и он горько усмехнулся, ведь не его тянут на дно, а это он лишь тянет за собой далеко вниз.