сладкое вино случилось

растлённые окурки в позолоченных лучах — не их. нежнейшие, как зефир, облака, тоже не их. мягкие кроны деревьев, шёлковые лепестки маков, одетых с рождения во всё красное им не принадлежат. за окном пепел; выкуренный солнцем табак; сгнивающие в пучине рутины люди, чьи лица растворяются и смазываются. пусть там лето, начинающий жечь июнь, греющиеся озёра и моря. пусть всё это происходит, когда в головах, в приближенных друг к другу сердцах творит октябрь самыми яркими красками. кончики пальцев ринтаро блуждают по вспотевшим стёклам самым странным образом. явно что-то вырисовывает, приоткрывая рот от сосредоточенности и мало того, что выглядит мило, голова его до смешнго разлохмачена, словно суну подушками с утра обклеили, что наполовину правда. пшеничноволосая бестия утра не выносит так же, как и утро её, но это не мешает ринтаро бодро подпрыгивать на побаливающих ногах и смеяться над угрюмыми выражениями кея. отхватывать от него было веселее некуда, но, ко всему прочему, довольно болезненно и это явно не открытие. — ты угараешь надо мной? — риторический вопрос. выгинает бровь, раздражённо дёргает губой. — я хочу спать. — а что, тебе идея не нравится? — глаза-улыбки при виде сонного тсукишимы в зайчиках-лучах. — сегодня особенный день. мы должны оставить от себя какую-нибудь особенность! но, если не хочешь, предлагаю тебе сыграть в дурака на желание, а потом... — с размаху в растрёпанную шевелюру ринтаро прилетает самая твёрдая подушка, которая только у них есть. — ёб твою мать! летали одеяла, простыни, подушки разных форм и мягкостей быстрее, чем маты с уст. вся солнечная комната была осыпана ругательствами, недосыпом, весельем, победоносным смехом, пылью и немного травмами. правда после устроенной потасовки суна старательно и добросовестно всё убрал сразу же. далеко не из чувства ответственности. просто так он устроен. беспорядки не любит. цветёт на светлой коже ромашка. ринтаро губы лепит рядом с бровью, заботливо гладит по волосам, торчащим во все стороны, как у цыплёнка. суна конечно же посмеялся над этим — и кончено же получил. несомненно, тепло и весело, а главное — вместе. — нужно в магазин, продуктов критически мало, — строго замечает кей, тактично поправив очки. невероятная привычка. — я не пойду, — юноша завороженно смотрит, но отрезает, как ошпаренный. — ты пойдёшь. и он идёт. идёт с максимально недовольной миной, наспех расчёсанными волосами и неопрятно надетой кофтой. домашний, сонный, как воробушек, а тсукишима рядом с ним — ласточка. лёгкий на подъём, свободный на шаг. не идёт, а порхает, как бабочка. взлетают его зласковые пряди и тихо звенят серебряные цепочки, обвитые вокруг белой шеи. весь такой сверкающий слиток, пахнущий собой и одекалоном ринтаро. может показаться, что из них двоих кей скромнее, но запас его матов в самых нужных(и нет) ситуациях неисчерпаем, как огромная яма озера. он в принципе неисчерпаем, как и любовь у нему. такой он уж замечательный. добираются быстро до ближайшего супермаркета под бубнение суны, который жизнью недоволен и, заходя внутрь, чувствуют, как кожу холодит кондиционер. ринтаро благодарно вскидывает руки вверх и первее всех бежит идёт к полкам с выпечкой. кей только косится с укором, элегантно поправляет очки и, как нормальный человек, а не кот, использующий исключительно свой нюх, направляется выбирать продукты, чтобы животы не урчали(и суна не ныл). оба добираются до раздела с молочными продуктами. тсукишима внимательно рассматривает ценики, поглядывая на молоко. холод неприятно впивается в кожу, а ринтаро это на радость. он в свою очередь выбирает сырники, присев на корточки. со сгущёнкой или ягодные? — у нас есть дома сладкое, — напоминает кей, наблюдая за тем, как суна увлечённо набирает в руки сладости. — тем более тебе его нельзя. по крайне мере много, — ещё одно напоминание, практически вводящее смольноволосого в депрессию. — не так уж и много, — бурчит рин и получает скептический взгляд. придётся сырники оставить. теперь чрезвычайно зол суна, ибо голод отключает все положительные эмоции. самое отвратительное в такие моменты, так это то, что ринтаро совершенно не любит готовить. абсолютно. но в каждой из таких ситуаций через "не хочу" пристраивается рядышком с тсукишимой, правда, всё равно перебрасывает бòльшую часть готовки на него, пока тот не начнёт жаловаться. — где границы твоей лени? — с принятием распаковывает пачку соли, продолжая отчитывать рядом стоящего. — кроме меня и твоей мамы готовить тебе никто не будет, запомни это. суна в таких случаях использует запрещённый приём. охватывает поцелуями все плечи кея даже через одежду и всё-таки добивается одобрения, оставляя невидимый отпечаток губ на лебединой шее. светловолосый хмыкает, но молчит, пока ринтаро с удовольствием обнимает сзади и мурчит в спину. сам стал доволен от поцелуя, который подарил, что аж вся злость растворилась, как видимо, в нём. тсукишима спокойный, как удав, почти всегда. он смиренное облачко, плывущее в небе по своим делам. в нём уйма резких красок, объективности и тишины. кей — это степь. огромен и ясен, на ощупь — мягкий. в нём очень много хорошего и очень мало плохого. ринтаро нестабильный, опасный. опасный в том плане, что с ним слишком легко общаться. суна — это небесвод. в нём непредсказуемость и разность. то ли тёплый, то ли мороз, а может по-летнему горячий до температуры. они убийственно не совпадают, но их раскромсанные тела ещё не нашли. только тела, облепленные ягодными от сырков поцелуями. с любовью набитым желудком ринтаро ластится к худой щеке ещё настырнее, напрямую требуя внимания. руки неконтролируются в порыве вселенской нежности от того, чтобы не коснуться тсукишимы как минимум один раз за семь секунд. хотелось вселиться в кея, стать им или поместить его в себя, будто бы тот рафаэлло в праздничной обёртке, хотя на деле это никакого значения не имело, пока он кей. не то, чтобы ринтаро зависим, но это слово очень близко с истине. в крайнем случае ситуацию суны можно назвать "слишком влюблён" или бесконечное "влюблён, влюблён, влюблён". говорят, влюблённость длится четыре года, но каждый октябрь ринтаро в тскукишиму влюбляется, как в первый раз. состояние мучительное, почти пытка, как взрыв. над суной преобладают дикая эмоциональность, игривость домашнего кота, а ещё кислая лимонная привязанность. каждый раз. — ты неугомонный, — делится фактом. — я всегда такой, — подтверждает. их совместная жизнь до банального хорошая, как в фильмах и сладкая, как хэппи энд в подростковых сериалах. есть сорры? да они везде будут! но не везде будут кот и жар-птица, а как принято, то кот будет охотиться, даже если обожётся тысячу раз, ибо свет всё затмевает. ринтаро жжётся о пламенеющие перья, а кею доселе нравится, когда тот вертит чёрным-чёрным хвостом в предвкушении. взрослая игра в догонялки, в которой суна всегда вода. — сходим в кино может? — оглушительно зевает, осторожно наматывая на свой палец золотой локон. — ты хочешь пойти только из-за попкорна, хитрец, — тсукишима в свою очередь лениво подтягивается с мыслью, что всё-таки сладкоежка не единственная причина не идти. — да ладно, я уже передумал, — суна с улыбкой отмечает, как перекосилась светлая бровь кея, без слов спрашивая "издеваешься?", но ринтаро лишь аккуратно поправляет очки старшего и воспользовавшись его замешательством, продолжает. — выпьем вино лучше? тсукишима всё равно выгинает бровь, но на этот раз выпросительно и с долей интереса. суна клянётся, что увидел в холодном цвете глаз кея одобряющий блеск, что принял зелёным сигналом. — мама на день рождение подарила вино. красное. она сказала, что оно дорогое и вкусное, — с данным суне профессионализмом извлёк все вопросы из взгляда напротив и тут же ответил. — почему ты всё это время ни разу не рассказывал мне об этом? думал, что я всё сразу выпью? — златоволосый хмыкнул почти обиженно. ни для кого не было секретом, что тсукишима иногда очень любит выпить чего-нибудь нестандартного или подороже. — да нет же! — ринтаро пустил вход свои глаза-стрелы, на конце которых пыльца романтики. правда у кея на подобное развился иммунитет, хотя иногда ведётся. — я хотел оставить его на какой-нибудь особенный день. может годовщина или у нас что-то радостное вдруг случится. хотя с тобой каждый день... — я понял, — молчание в двух секундах размышлений. — достаточно, я понял тебя. чем этот день отличается от других, можешь объяснить? — ну-у... — суна думает недолго, ибо разумного ответа у него не найдётся, — ничем? да ладно, давай просто выпьем, пока я ещё помню об этом вине. тебе разве не хочется? три секунды молчания. — хочется, — ответил уверенно, но почему-то показалось, что выглядит глупым, поэтому для прикрытия деловито поправил очки. — только обещай, что не будешь много пить. ты не умеешь. — хо-ро-шо! ринтаро выбежал, точно его кто-то холодной водой облил. чудковатый, но странным его не назвать. просто душой ребёнок, зато сердце взрослое, чтобы им всем без остатка любить. следы от его когтистых лап оставляет такие, что кей не в силах устоять. он невольно любит и душу ребёнка, и сердце взрослого. нежный потому что. без острых углов. на кухне гремит стекло, бокалы, бутылки о бутылки и многочисленные "ой". по итогу ничего не сломалось и не разбилось, хотя тсукишима предсказывал, зато счастливо крикнул суна, чтобы тот поскорее выходил посмотреть. тусклый ламповый свет. кей клянётся, что его зрение понизилось в десять раз, но жаловаться не стал. с двумя бокалами в руке, внутри которых чёрно-красное вино, ринтаро сидит с самой прелестной улыбкой, что у него есть. незамедлительно протягивает руку, предлагая пшеничноволосому дорогой алкоголь. — у нас типа свидание? — берёт в ладонь бокал, немного покачивая и глядит внутрь. — получается, — суна хихикает и встаёт, равняясь с тсукишимой. неосторожно стукает свой бокал о чужой. — за любовь! кей же смеётся и они вместе выпивают понемногу. в меру сладко, очень терпко и ароматно. тсукишима с удовольствием выпивает ещё и ещё по глоточку, довольствуясь вкусом. не приторно и тепло. разливается внутри, расслабляет. ринтаро же просто пьёт, во все глаза глядя на юношу. ему забавно от того, как кей доволен. — давно надо было предложить тебе, — хмыкает, прежде чем подойти ближе. — надо было, — в момент опустошает бокал. с хитрым прищуром сразу становится ясно — суна что-то задумал. он прижимается так близко, что тсукишиме приходится отступить. юркие пальцы мигом охватывают шею и плечи кея, пересчитывая родинки и любимые пятна. такой очаровательный, что невозможно сдержаться. нет сил не целоваться, не прикасаться. ринтаро играюче лезет под футболку, но светловолосый хмуро на него смотрит. суна только смеётся, тихонько отпивает и наконец прижимает тсукишиму к столешницей. тот недоумевающе смотрит, не понимая, что от него хотят и пока он думает, юноша нежным рывком усаживает кея на поверхность. обнимает, прижимаясь грудью к животу и греется под чужой шеей. — такой милый... кей хочет возразить, но почему-то не может. по лицу пробегается жар, и щёки становятся лихорадочно красными. тоже милыми. ринтаро с неохотой отстраняется, обоим наливает вино и вновь прижимается. домашний кот. — ты пьян. — но это не значит, что ты не милый, — расплывчато улыбается, легонько поглаживая спину. — прекрати уже... совсем засмущавшись, тсукишима отводит лицо, но глаз с суны не сводит, ибо тот смотрит с такой верностью и мягкостью, что кей просто не может не погладить. внимательно перебирает шёлковые локоны, теребит их и мнёт. ринтаро довольно мурчит, прикрывая веки. — дурак. с уст летит смешок, а тёпноволосый поднимается с чужих объятий и идёт к столу. в уголках его глаз мерцают звёдочки, когда он смотрит на тсукишиму. только на него. пьёт и пьянеет, но ласковый не из-за вина. у кея светит улыбка. когда-то дикий кот стал с ним послушным, домашним. кушает с рук и ластится. дёргая ногами туда-сюда, тсукишима безмолвно наблюдает, как суна потихоньку засыпает, не забывая смотреть на объект воздыхания. сладкое вино случилось.