Сотрудничество

— Знаешь, это совсем не обязательный пункт программы, моя дорогая, — немного сдавленно, хрипло смеется Сампо, когда ее мягкие, теплые губы неторопливо обхватывают его член тесным кольцом. — Если тебе нужно просто как следует расслабиться — ляг на спинку и расслабься, а старине Сампо оставь все остальное. С убийственной невозмутимостью Наташа поднимает на него взгляд, пару мгновенией просто смотрит из-под длинных, загнутых на кончиках ресниц и вновь языком влажно проходится по твердому стволу, прослеживая выступающие венки. Вдоль хребта проходится жгучая волна дрожи, и Сампо Коски — тот Сампо Коски, который и с самим словом «смущение» вроде как не знаком, не то что умеет испытывать что-то такое всерьез — чувствует себя немного неловко. От того как Наташа спокойно и деловито опускается на колени, кладет руки на его голые бедра, от того как ее красивые, строго обычно сомкнутые губы умело, размеренно скользят по его члену, блестящему от слюны… Наташа делает все с таким невыразимым чувством собственного достоинства, что как бы похабно все не выглядело, одна мысль вслух случайно облечь это в похабное, пьяное «знаете, как-то раз…», кажется, Сампо смерти подобной. Скорее он язык свой трепливый отчекрыжит с корнем — главное средство заработка, и не потому совсем что боится Наташу. Хотя немного и это, что уж таить… Дикий огонь жжется больно. Наташа другая, Наташа особенная. К Наташе грязь почему-то совсем не липнет, что в Надземье, что под землей. А Сампо берет все, что ему предлагают — и немного еще. От выгодных предложений никогда не отказывается. Снова Наташа насаживается горячим, влажным ртом на его член, принимая его глубже, и от удовольствия Сампо сильнее вцепляется дрожащими пальцами в идеально чистую, отглаженную простыню, которой застелена узкая жесткая кушетка, здесь, в пустой сейчас клинике служащая ей чем-то вроде постели. — Наташа! — полустоном-полувыдох ее имя срывается с его обветренных, до трещин обожженых морозом там, на поверхности губ, и она отодвигается, вновь поднимает на него взгляд. Ладонью тесно обхватывает ствол, двигает от паха до головки, неспешно, размеренно. — Что-то не так? — спрашивает она может чуть более обычно хрипловатым, еще более чувственным голосом. И вопреки обычной болтливости Сампо может лишь с трудом мотнуть головой. То как ее пальцы, белые, тонкие, с безжалостно обрезанными под самое мясо ногтями, скользят по его мокрому от ее слюны члену намертво приковывает взгляд, накатывающее волнами удовольствие заставляет послушно толкаться бедрами. — Не будем превращать взаимовыгодное сотрудничество в услугу, Сампо, — говорит Наташа так же негромко, ее ладонь не останавливается даже на мгновение. Только когда ее взгляд падает на его пах с красноватыми следами раздражения и заметным порезом — подвернувшаяся под руку бритва была туповата, а Сампо как всегда торопился, она слегка отвлекается. Легкая улыбка касается ее припухших губ, она все понимает. Со всем его диким, безумным ритмом жизни, когда каждая минута на вес золота и не знаешь где проснешься завтра — да и проснешься ли, Сампо никогда не может прийти к ней не чистым. Это как Стражу плюнуть на тот здоровенный монумент посреди Белобога. — Так ходить не дело, Сампо, — с обычной своей мягкой заботой качает она головой, кончиком пальца проверяя не воспален ли порез. — После поищу тебе мазь, и попробуем что-то сделать с этим. Непонятно как, но самые простые, невозбуждающие с виду слова действуют на Сампо позабористее и грязных словечек, и тех таблеток, что он частенько подкидывает престарелым, немощным богатеям с поверхности. Смутная благодарность и нежность мешается с возбуждением — гремучая, гремучая смесь. Член словно вот-вот лопнет в ее мягкой ладони — такой он твердый. Хочется застонать в голос, хочется умолять ее продолжать это вечность. Или напротив, закончить все побыстрее, чтобы не чувствовать себя перед ней больше таким уязвимым, таким слабым… Словно это не Наташа стоит перед ним на коленях. — Ах, твоя практичность вдребезги разбивает мне сердце, любовь моя, — растягивает Сампо рот в нарочито трагичной ухмылке и впрямь прижимает ладонь к груди, ощущая как руки подрагивают, и как сердце пытается вот-вот разломать изнутри клетку ребер. — Как ты вообще умудряешься делать настолько грязные штучки с таким ужасно серьезным лицом? В глазах Наташи мелькают какие-то незнакомые прежде, веселые огоньки — это даже немного на озорство похоже. Его член, ноющий, тяжелый, она вдруг выпускает из рук, но прежде чем Сампо успевает выразить свое недовольство, она неспешно и аккуратно расстегивает пуговицы и молнии своей строгой блузки, она раздевается, пока не остается голой по пояс. И вид ее пышных, тяжелых грудей с бледно-розовыми сосками, живота, крутого изгиба от тонкой талии к бедрами делает его еще ближе к тому чтобы бесславно кончить даже не в ее рту. Приходится сглотнуть слюну. Наташа похожа на сладкий, спелый плод — куда там девчонкам… Прежде чем Сампо успевает что-то сказать, его член вдруг оказывается в ложбинке между ее грудей, которые она сжимает руками. Между этих прекрасных, мягких, белоснежных шедевров природы, один вид которых сводит его с ума, и осознание этого выбивает у него остаток почвы из-под ног. Без умолку он что-то болтает, бормочет, стонет, пока Наташа все с этими же лукавыми, жаркими огоньками в глазах покачивается взад-вперед, иной раз наклоняя голову чтобы позволить его члену головкой почти коснуться ее влажных, нежных губ. Как будто бы ей самой весело хоть ненадолго оставить серьезный образ, вечно полный забот о других. Даже иногда и о нем самом, Сампо. — Подожди! — просит он, ощущая как волна жара стремительно накатывает от паха по всему телу. — По-подожди. Еще… еще чуть-чуть. Наташа… Зубами Сампо больно впивается в щеку изнутри, но даже боль не может сдержать эту мучительную волну удовольствия. Его словно перетряхивает всего, перед глазами темнеет на мгновение и туманится все. А когда туман, наконец, хоть чуть-чуть рассеивается, вид Наташи в каплях его семени — плечи, груди, даже чуть-чуть лицо рядом с этой очаровательной родинкой, вновь заставляет пах наливаться жаром. — Жестокая, — ворчит Сампо немного смущенно, помогая ей вытереться простыней и пальцами. Гибко, плавно поднявшись на ноги, Наташа аккуратно вытирается салфетками, заранее оставленными на тумбочке у кушетки. — Зато наш следующий раунд будет достаточно долгим, — бросает она на Сампо властный, невозмутимый взгляд из-за голого, белоснежного плеча, и невольно он вновь облизывает и так потрескавшиеся от мороза и ветра губы. — В последнее время у меня было слишком, слишком много стресса… И я не хочу потом прерываться на то, чтобы снова сделать тебя твердым. — Ты разбиваешь мне сердце, — с деланной грустью смеется Сампо, вставая на нетвердые еще на ноги. И вдруг сгребает ее в охапку, подминает под себя грубовато — рядом с ним Наташа кажется маленькой, изящной и легкой. Податливо позволяет ему себя раздеть и самому избавиться от остатков одежды. — Теперь моя очередь, — находит он ее мягкие губы своими, обветренными, искусанными. — Нельзя же превращать наше благородное сотрудничество в банальную и пошлую услугу, да? Наташа улыбается, глядя на него снизу вверх, и ее теплые руки ласково обиваются вокруг его шеи. Никаких разговоров о медикаментах, никаких договоренностей. Не сейчас. Сотрудничество, а не обмен услугами. Но позже лекарства, которые так нужны ее пациентам, он все равно в лучшем виде добудет. Просто так - и даже Дикий огонь не причем здесь. Позже, когда Сампо уже чувствует себя выжатым и опустошенным, она, наконец, садится на кушетке, неторопливо вытираясь оставшимися салфетками, и приподнявшись на локтях он наблюдает за каждым ее плавным движением, жестом. Во всем теле приятная, сытая усталость, и мысль что надо вставать, куда-то идти, вызывает тоску и отвращение. Но что ж, Сампо Коски не из тех, кто до утра остается, не из тех, кто привязывается. А Наташа никогда не предлагает остаться. — Почему ты так смотришь на меня? — вполголоса спрашивает Наташа и даже не оборачивается, чтобы убедиться в своей правоте. — Все думаю, почему к тебе что ни делай — грязь не липнет. Рассмеявшись, он ведет кончиками пальцев по ложбинке ее позвоночника — еще влажная от испарины, гладкая кожа покрывается мурашками от удовольствия. У Наташи очень чувствительная спина. И еще больше секретов ее тела, которые так хочется вызнать — пусть их никому не продать после. — Важно только то что внутри? — пожимает она покатыми белыми плечами, устало собирая растрепанные густые волосы в небрежную косу. — Какая вообще разница, Сампо. Вообще-то внутри у нее сейчас его семя, но об этом думать, пожалуй не стоит. Измятые простыни на жесткой, узкой кушетке еще хранят тепло и запах их тел, и от этого какая-то глупая, странная слабость накатывает. Не в коленках даже, а где-то внутри, глубоко внутри. — И то правда, — вновь блеснув зубами в широкой, небрежной улыбке, Сампо поднимается и ищет глазами по сторонам трусы со штанами. Впереди новые сделки, новые авантюры, истории и новые люди — обычная, привычная жизнь с взлетами и падениями, от номера-люкс до помойки и снова обратно, это его жизнь, он ей доволен чуть больше чем полностью. Сампо Коски никогда не остается до утра, но… — Сегодня переночую, пожалуй, здесь, — зевает Наташа уже полусонно. Улыбается, бросая на него едва заметный взгляд из-под длинных, загнутых на кончиках ресниц, и ненадолго расчетливое, сухое сердце не самого обычного бизнесмена из приграничья сбивается с ритма, пропускает удар. — Если хочешь, ты тоже можешь остаться, Сампо. … есть предложения, от которых отказаться никак нельзя. По-другому не получается.