А я-то как устал!

      — А я-то как заебался, ты себе просто не представляешь! — На выдохе. Громко. Злобно. Я теперь только так.       — А тебе уставать не от чего! Это я дружу с алкоголиком, отчего-то считающим, что ему можно заявляться ко мне в 3 часа ночи! Сколько мы уже дружим, Вань? Раньше у тебя не получалось абсолютно ничего, давай на чистоту, и я думала, что пьёшь ты от горя, но как оправдать тебя сейчас? Счастье вскружило голову? Всë же как по маслу! И творчество нашëл, как монетезировать, и девушка твоя идеальная, Вы даже собаку завели, а ты ведь называл этих животных пробником детей! — Рвано. Истерично. Безнадёжно. Она всегда так. — Ты просто не можешь быть счастливым! Ты слишком эгоист для этого, как бы парадоксально это не звучало.       — Ах, да, Саш, я и забыл, что моё липовое счастье нужно не мне, а всем, кроме меня, чтобы они могли выстроить своё собственное, такое же лживое и лицемерное. Потому что если Ванëк счастлив или хотя бы говорит, что счастлив, значит, все его лжедрузья могут спокойно жить своей жизнью и будет им плюсик в карму за небезразличие! — подхожу почти вплотную к девушке, она переводит взгляд на бутылку в моих руках. Мы дружим уже столько лет, а она всё ещё стесняется смотреть в глаза. То ли боится, что разгляжу в них щенячью преданность, которая едва ли похожа на дружбу, то ли какую-нибудь другую не сильно приятную мелочь. Нам многие говорили, что мы были бы хорошей парой, вот только Ваня, как всегда, всё портит. Потому что Ваня не может иначе. Потому что Саше нельзя объяснить, что ты не хочешь быть с ней, потому что она тебе слишком дорога. А ты боишься, что рано или поздно она тебе надоест или всё перерастёт в излишне "семейные" отношения и весь этот огонь, всю эту страсть сожжёт быт. А что может быть хуже? Я так привык — эти игры в любовь прекрасна, до тех пор пока она не становится достижимой.       От такой близости девушка морщится. То ли я стал ей настолько противен за последние... годы наших ссор. То ли от крепкого запаха виски, который теперь стал неотъемлемой частью меня. А вот она у нас не пьёт. А вот она у нас правильная девочка. Умница, красавица, гордость семьи. Вот только слишком глубоко под кожу себе вшила имя одного пьющего рыжего мерзавца. Моё имя.       — Так вот, слушай и вникай: я не счастлив, но, в отличии от некоторых, я в этом хотя бы не лгу себе! — ещё один глоток прямо из бутылки. Хороший виски, надо будет запомнить. Мне солнце поднимает взгляд. Опухшие глаза, с характерной краснотой, после нескольких часов истерики, но всё такие же умопомрачительно-изумрудные. Те глаза, за которые я готов и убить, и умереть. Те глаза, которые я всегда любил. Любил больше жизни. Или не любил? А умею ли я вообще?       — А я лгу, по твоему?       — Лжёшь.       И замолчали. Она понимает, о чём я. Всегда понимала, чувствовала больше, чем кто-либо, больше, чем нужно. Сегодня она не в первый раз видит меня таким. Каждая пятница просачивается в мои чёрные будни сквозь её слёзы. Каждую пятницу я иду пьяный в умат по уже известной дороге — к дому своей лучшей и, пожалуй, даже единственной подруги, чтобы прийти ровно к 3 часам. Только я, серые улицы города, надрывный, изломанный тембр ветра и тишина.       В какой-то момент каждый человек осознаёт, что у него нет дома. Я, пожалуй, понял это слишком рано. Примерно в то же время, когда узнал, что алкоголь, оказывается, не лечит, а сигареты — не успокаивают. Тогда я, верно, и решил для себя, что на своей собственной подушке в своём собственном доме мне спиться отныне, как на самом твёрдом в мире камне, да и всё в моей собственной квартире для меня, в принципе, чужое. И я начал сбегать. От своей девушки, собаки, подушки. А домом для меня стало чёрное ночное небо, забавно рябящее россыпью звёзд и мыслями о будущем. И тогда я понял, что это чёрное небо почему-то всегда над домом моей лучшей подруги.       — Мне пора. — шепчу уже спокойно. Гений, никак иначе! Сначала выслушал её нотацию, потом покричал сам и теперь просто "мне пора"... Но Саша привыкла. К этим словам и к надрывному шёпоту. Пока мы так близко очень не хочется кричать и даже просто говорить, на низких тонах, хочется заткнуться и целовать, но мне не позволена такая роскошь по собственной же глупости и трусливости.       — Пока не разосрались вконец. — добавляю я, Саша снова морщится. Моя правильная девочка, помимо того, что не употребляет алкоголь, так же не произносит бранных слов. Слишком правильная. Слишком моя. Качает головой в знак отрицания.       — Останься. — тоже шёпотом. — Я тебе постелила уже. — от такого заявления даже у меня, пьяного и непрошибаемого априори, невольно в удивлении одна бровь вздымается вверх:       — Ты мне теперь ещё и застеливаешь излюбленный диван?       — Мне обязательно отвечать на этот вопрос? — не дожидаясь ответа, она слегка отталкивает меня, тем самым расчищая себе путь, и уверенно идёт вглубь квартиры, в спальню. Но, пройдя пару шагов, всё-таки оборачивается. Волнуется, не сильно ли толкнула, а то я ведь могу не удержаться на ногах в таком состоянии! Как трудно, когда в закрытом помещении ты, пьяный в хлам, один на один с девушкой, которая просто не понимает, что единственное, от чего ты можешь не удержаться в таком состоянии, так это от того, чтобы поцеловать её.       Иду за ней а она, вопреки ожиданиям, указывает рукой на кровать. К сожалению для моей интеллигентной стороны, я сейчас не в том состоянии, чтобы бороться за место на диване и звание хорошего друга по совместительству. Трачу оставшиеся силы на то, чтобы стянуть рубашку и выкинуть её куда-то вне зоны досягаемости моего пьяного, замыленного зрения. На брюки меня уже не хватает. Прикрываю глаза примерно наполовину, стараясь всё ещё хоть немного понимать, что вообще происходит вокруг. Сонливость накатывает как-то уж слишком незаметно и я, делая последние жалкие попытки побороть её, говорю:       — Знаешь, а я ведь только с тобой чувствую себя, как дома. Я бы даже мог сказать, что люблю тебя. Если бы банально умел любить. — Сегодня мне можно не волноваться о сказанных мной словах, как, в принципе, и всегда в пятницу, в три. Завтра утром я, как прежде, проснусь с больной головой, замечу на тумбочке бутылку минеральной воды и обезболивающее, но вдруг неожиданно осознаю, что лежу на кровати, рядом с хрупкой блондинистой фигуркой моей лучшей подруги, на чьей талии преспокойно лежит моя рука, и очень удивлюсь: раньше моя правильная девочка укладывала меня на диван, ну или угрожала лечь туда сама, когда я отказывался вставать с её места, после чего я, конечно же, ей уступал, но чтобы спать рядом со мной — никогда. И всё равно, как и всегда, когда она проснётся я извинюсь за свои слова, а она ответит, что не восприняла их всерьёз. Потому что я говорю ей что-то такое каждую пятницу. В три часа ночи. Сквозь литры её слёз.       — Я тоже не лгу себе. — вдруг тихо произносит Саша и я подмечаю, медленно засыпающим сознанием, слёзы на её глазах. Какие-то новые, другие, отчаянные, но никак не злые. — Я вот реально счастлива. — и улыбается, как идиотка, и опять этот щенячий взгляд. А для кого? Для меня. Падшего и недостойного.       Усталость неожиданно бьёт огромным молотком по напряжённому сознанию и я отключаюсь.       А моя правильная девочка берёт бутылку виски, которую я, сам того не заметив, поставил на тумбочку рядом, садится на краюшек кровати, делает крупный глоток, жмурится, борясь с тошнотой, и тихо проговаривает:       — Блять.