То, что любимо и драгоценно

Все беды всегда начинаются тогда, когда Се Лянь решает заняться едой. В этот раз, впрочем, он благоразумно не рискует с готовкой и покупает в Призрачном городе обычных на вид маньтоу. Он угощает Хуа Чена, и булочки действительно кажутся совершенно обычными. Ровно до того момента, пока в гости не заглядывают Черновод и Ши Цинсюань, и Хэ Сюань, по обыкновению, не проглатывает несколько штук за раз, съедая все подчистую. Ши Цинсюань успевает откусить от своей булочки половину, но Хэ Сюань выдергивает из его рук вторую и ест сам. — Ах, Хэ-сюн, ну что за воровство! Я знаю, что ты вечно голоден, но зачем же мою отбирать? Совсем обо мне не думаешь, — наигранно возмущается Ши Цинсюань. — Не хочу, чтобы ты ел всягую гадость из Призрачного Города, — отвечает Хэ Сюань, вместо привычного сарказма или молчания. Цинсюань пораженно хлопает глазами. — Почему? — Потому что люблю, — отвечает Хэ Сюань и тут же кривится, словно проглоченные маньтоу встали поперек горла. — Гэ-гэ, у кого ты купил эти маньтоу? — спрашивает Хуа Чен, пока Ши Цинсюань пораженно смотрит на Черновода. Он знает о чужой любви, знает уже давно, но услышать об этом вот так вот просто, посреди бела дня и не наедине — это нечто невообразимое. Он пропускает мимо ушей объяснения Се Ляня, но слышит заключение Хуа Чена о том, что маньтоу напичканы порошком, вынуждающим говорить правду. — Сань Лан, мы ведь тоже их ели, но мы ничего не заметили, — подмечает Се Лянь. — Это потому что Кровавому Дождю не нужен лишний повод, чтобы поведать вам, как он от вас без ума, Ваше Высочество, — мрачно ухмыляется Хэ Сюань. — Ни одно зелье его в этом не переплюнет. — Ты-то сам от чего без ума? — парирует ни капли не смущенный Хуа Чен. — От него, — Хэ Сюань кивает на Цинсюаня мгновенно, и тут же закатывает глаза, прикрывая их обреченно. Цинсюань у него под боком смеется заливисто, а Хуа Чен ухмыляется победоносно. — Сань Лан, есть способ как-то это отменить? — спрашивает Се Лянь, будучи единственным, кто сжаливается над Хэ Сюанем. — Действие таких веществ обычно проходит в течении дня, — пожимает плечами Хуа Чен. — В таком случае мы пойдем, — Ши Цинсюань подскакивает на ноги и тянет Хэ Сюаня за собой. Его глаза озорно сияют, и Хэ Сюань закатывает свои, уже предчувствуя, что тот задумал. — Идите, нам с гэ-гэ тоже пока нужно поговорить, — небрежно отмахивается Хуа Чен. — А? — Се Лянь недоумевающе моргает. — Сань Лан хочет спросить меня о чем-то? Разве я недостаточно откровенен с тобой и без всяких волшебных порошков? — Не совсем, — Хуа Чен склоняется к нему ближе и шепчет на ухо: — Как насчет того, чтобы поговорить о том, чего бы тебе хотелось, когда мы наедине? — щеки Се Ляня мгновенно заливаются румянцем, когда он понимает, что его ждет. — Прошлой ночью я заметил, что у тебя есть свои фантазии, но так и не смог добиться того, чтобы ты ими поделился, — мурлычет Хуа Чен. — Сань Лан! — Что? — Хуа Чен невинно хлопает ресницами. — Что ты думаешь насчет… — О, предки, пошли уже отсюда, — с силой тянет Цинсюаня на выход Хэ Сюань. — Или ты хотел послушать? — закатывает он глаза. — Может и хотел бы, — пожимает плечами Ши Цинсюань, когда они оказываются на улице. — Только не их откровения, а твои, — улыбается он коварно. — Нет у меня никаких откровений, — вздыхает Хэ Сюань устало. И с кем только довелось связаться. — Ой, да ладно тебе, — щебечет Ши Цинсюань, весело усмехаясь. — Я ведь не тайны какие пытаюсь выведать, — да, потому что тайн у Хэ Сюаня перед ним больше не осталось. Никаких. Едва ли после раскрытия тех, что были, и прощения за них от Цинсюаня, Хэ Сюань когда либо захочет скрыть хотя бы даже самую незначительную мелочь. — Лишь маленькая шалость, разве ты откажешь мне в ней? — Как будто у меня есть выбор, — Хэ Сюань вновь закатывает глаза. На самом деле, выбора у него нет не только, и даже не столько из-за чертового порошка в маньтоу, но от того, что Ши Цинсюань просит, сделав эти свои огромные щенячьи глаза. Но в этом Хэ Сюань без прямого вопроса и гребанного порошка вряд ли признается. — Ну так скажи, — Ши Цинсюань подходит к нему вплотную и пытливо заглядывает в глаза, лукаво улыбаясь. — Что тебе больше всего нравится, когда мы вдвоем? Хэ Сюань никогда не смог бы ответить на этот вопрос в другое время. Не потому что не хочет, чтобы тот услышал о его чувствах, а просто потому что никогда не смог бы подобрать слова и произнести то, что у него на самом деле на уме, когда дело касается Ши Цинсюаня. Но сейчас все иначе, сейчас ему не нужно ни о чем думать, он лишь смотрит в глаза Цинсюаню и не делает ничего, а слова сами льются, минуя, кажется, даже его собственные мысли, но будучи тем не менее исключительно правдивыми. — Больше всего мне нравится, когда ты смеешься. Когда болтаешь обо всем, что видишь и думаешь, размахивая руками; когда делишься тем, что тебе нравится и не нравится; когда рассказываешь истории, выдумываешь какой-то сущий бред и сам же смеешься. Ши Цинсюань замирает пораженно, слыша явно не то, на что рассчитывал, но слушающий внимательно. Да, очевидно, он, как и Хуа Чен, имел в виду физическую близость, но правда в том, что любая близость с Цинсюанем для Хэ Сюаня уже подарок, на который он не смел надеяться и не посмеет и через сотню лет. Как бы игрив и жаден до этого не стал со временем Ши Цинсюань, Хэ Сюань готов всецело выполнять любые его фантазии, в то время как сам наслаждается уже самим фактом того, что Ши Цинсюань выбирает быть рядом и принимать его ласку. — Я очень люблю твои глаза, такие красивые и светлые, — продолжает Хэ Сюань. — Люблю, когда они светятся радостью и блестят от удовольствия, когда твои губы изгибаются в улыбке, будь то веселой, или той самой коварной, которая не сулит ничего хорошего. Люблю когда ты танцуешь, поешь, просто крутишься всюду, не уставая; люблю видеть тебя полным сил и энергии, счастливым и беззаботным. Люблю, когда ты зовешь меня с собой, позволяешь все это видеть, позволяешь прикоснуться к этому. Хэ Сюань видит, как пораженно расширяются глаза Ши Цинсюаня, как сбивается его дыхание, но не может заставить себя замолчать. И не хочет, вообще-то. Если уж нашлось что-то, что помогло ему выразить эти слова — Цинсюань достоин услышать их все и больше. — Люблю обнимать тебя и чувствовать, что ты в моих объятиях умиротворен и расслаблен. Люблю, когда ты хватаешь меня за руки и тянешь за собой, как раньше; люблю, когда ты подшучиваешь надо мной и капризничаешь; люблю видеть, что не боишься меня, что тебе хорошо и спокойно. На этих словах Хэ Сюань делает паузу и тяжело вздыхает, придавливаемый сожалением и чувством вины, от которой не избавится, как бы свободно и хорошо ни начал чувствовать себя рядом с ним Ши Цинсюань. Он знает, что тот никогда не забудет всего. — Больше всего люблю, когда ты засыпаешь в моих руках и спишь крепко всю ночь, — признается Хэ Сюань. — Люблю смотреть на твое расслабленное прекрасное лицо, знать, что ты спишь в моей постели, позволяешь обнимать себя и видишь во сне что-то приятное. Люблю каждую ночь, когда ты спишь безмятежным сном без кошмаров. Люблю всего тебя, но больше всего люблю тебя счастливого. На этих словах Ши Цинсюань не выдерживает и кладет ладони на губы Хэ Сюаня, прося замолчать, по его щеке скатывается слеза. Тот тянется, чтобы мягко стереть прозрачную дорожку с нежной кожи. — Я люблю в тебе все, — шепчет он, стоит только Ши Цинсюаню убрать ладони от его рта. Он аккуратно перехватывает их и мягко целует пальцы. — А единственное, что мне не нравится, это твои слезы и мысли о том, что я могу быть их причиной. Ши Цинсюань качает головой и жмурится, обнимая Хэ Сюаня так крепко, что у того скрипят ребра, но он не издает ни звука против. — Дурак, — шепчет Цинсюань ему в шею, и Хэ Сюань не спорит. — Ты ведь помнишь, что я успел съесть половину той маньтоу? — Хэ Сюань кивает, и Ши Цинсюань чуть отстраняется, чтобы посмотреть ему в глаза твердо. — Так вот: я не боюсь тебя и не боялся ни на миг уже очень, очень давно. Так же как уже очень давно не плакал из-за тебя, кроме как от счастья или удовольствия, — теперь настает черед Хэ Сюаня пораженно выдыхать воздух, что он задержал в легких, пока слушал. Он нежно целует Ши Цинсюаня в лоб, затем в висок. Мягко прижимает ближе к себе и утыкается носом в темный шелк волос, обнимая аккуратно и бережно поглаживая по спине, как самое драгоценное, что только может быть во вселенной.