kordhell — zep tepi
Это начинается здесь: в узких, пропитанных пылью и зноем проулках между гнилыми бараками с тонкой фанерой вместо крыш. Воздух липкий и влажный, отдаёт на языке определённой солёностью, а солнце нещадно палит. Главная улица, как всегда, набита людьми — как от жары ещё не подохли? — и громко шумит вонючим и испорченным рынком. Люди орут просто так, друг на друга, дети визжат и ревут, где-то брешут собаки — от всей какофонии любому приезжему может стать по-настоящему дурно, однако совсем не тому, кто здесь родился и вырос. Мин Юнги сейчас только шестнадцать, и он, на самом-то деле, очень волнуется: это его первая ходка в роли полноценного члена «Хэгым», и да, дело плёвое, но поджилки трясутся не меньше. Сегодня ему нужно напомнить паре-тройке ларьков с местного рынка о том, что пора платить дань за крышу — и в случае отказов или чего-то такого, возможно, предстоит показать пушку. В таком людском урагане это несложно и почти безопасно: едва ли кто-нибудь заметит ствол, которым, быть может, и не придётся воспользоваться. Это начинается здесь: примерно в тот самый момент, когда юный Юнги врезается прямо в толпу и осторожно идёт сквозь неё, приложив все усилия, чтобы его не унесло этим потоком. Пару раз на него налетают мальчишки — опустив голову, узнаёт своих ребят из «Хэгым», как они узнают и уважат его. Потому не воруют: идут на поиски следующей жертвы — теперь он не один из них, а на целую ступеньку повыше, а пиздить у старшего — то как из своего же кармана. Юнги подходит к первой рыночной стойке и говорит коротко: — Корабль в порту. Как насчёт груза? — и первый торгаш в лице резко меняется, после чего лезет в карман и, протянув простой мешочек из ткани, слегка перед ним кланяется. Кивнув, Юнги принимает оплату и идёт к следующему. Это несложно: дело, конечно же, грязное, однако вовсе не пыльное. Другие ребята наверняка стараются больше и больше рискуют — конечно, если уж совсем откровенничать, то и ему бы хотелось чего-то подобного. Больше риска и денег. Но нос не дорос. Жопа недостаточно выслужилась. Но ничего: в конце концов, ни для кого не секрет, что он хорошо умеет сосать, даже когда очень не хочется — выживать приходилось разными способами. Старик Кан — один из немногих в Семье, кто относится к Юнги с теплом и заботой — всегда говорит ему, что затея трахаться с боссом — не очень. А в Юнги в его шестнадцать лет достаточно легкомыслия с ноткой наивности, а безумия — так и вообще с грёбанной горкой. Так что ему этот выход кажется годным: да, босс его часто рвёт, да, трахаться нужно даже тогда, когда тебе лично не хочется, а порой босс дарит его своим дружкам и партнёрам по делу, и они трахают Юнги тоже. Это отвратительно, мерзко и гадко, однако это единственное, на что может рассчитывать мелкий сиротка из гетто. Так что да, старик Кан, хуже, чем его жизнь уже есть конкретно, быть не может. Он чертовски скучает день ото дня, наполненных пылью и зноем, рэкетом и мелкой отсосной грабёжкой, которая удовольствия давно не приносит. Теперь она покрупнее, но уже к третьей лавке на рынке Юнги теряет все краски и вкус — ничего не сменилось, просто люди другие, а бояться надо не ему, а непосредственно им. Единственное, что заставляет двигаться дальше — босс. Даже сейчас, пока он лавирует в потной толпе, он делает две вещи за раз: выполняя задание, себя очень сильно растягивает большой пробкой — чтобы тому было комфортно чуть позже. Юнги его действительно любит, без шуток: ровно настолько, как может любить человека взращённый им юноша, что слонялся без цели от случая к случаю, а в итоге обрёл смысл жить. Даже если ему скучно в моменте, даже когда бывают периоды, когда ему кажется, что жизнь теряет яркие краски и останавливается, он думает только о боссе. Только для босса Юнги улыбается ярко и преданно; только подле ног своего господина Юнги готов нежиться в превосходном чувстве любви; только ему в рот он согласен заглядывать; только ему дарит самый прекрасный минет. Юнги в своё время подошёл к этому со всей скрупулезностью: босс не очень склонен к тому, чтобы проявлять эмоции или же сильные чувства, и поэтому даже в сексе с ним порой тяжело. Но мальчишка, заботливо выращенный, всегда очень внимателен ко всем деталям за раз, когда дело касается самого важного ему человека. Стоит тёмным бровям слегка надломиться при определённых касаниях — запоминает; стоит тонким ноздрям выдохнуть чуть резче положенного — мотает на ус. Юнги правда очень старается, потому что ему жизненно важно, чтобы его покровитель был им доволен. Всё ради босса. Всё ради того, кто подобрал его, заставил почувствовать себя хоть сколько-то нужным, и теперь его малыш будет хорошо отрабатывать волю своего покровителя. Например, прямо сейчас, склонив голову, демонстрирует пушку — и последний лот готов раскошелиться. Можно возвращаться в штаб-квартиру «Хэгым», где предстоит отчитаться, а к вечеру — уже слегка заскучать, пока сначала на нём будет дрыгаться босс, а позже, может быть, кто-то из его партнёров по бизнесу. Это достаточно скучно: Юнги не удивить членом в заднице, даже шлепками — не очень. Как-то раз ему в сфинктер засунули дуло ради потехи, но это — не того рода практика, что может вызвать эмоции. Подумаешь, ствол — в него что только не пихали когда-то, под кого не подкладывали ради проверки сильного чувства любви, он всё выдержал. И вонючий член своего господина выдержит без единой лишней эмоции: не первый же раз. ...Господин считает деньги весьма кропотливо. А потом, хмыкнув, говорит своё: «Ноги раздвинь», и берёт его прямо на холодном полу кабинета. Толкается внутрь спешно, мелко, не стремясь доставить ему удовольствия: Юнги держит себя под коленями, абсолютно открытый, изнеженный, и только считает минуты, пока его отстойно ебут. Сегодня. Это должно случиться сегодня, но когда же конкретно? Он так старается ради своего господина, так жаждет его поцелуев и столь отчаянно хочет, чтобы тот прикоснулся нежнее — так, насколько это только возможно. Так, как только у него получается. Юнги действительно невыносимо соскучился, пока они друг друга не видели: дела Семьи теперь занимают всё его время, и эти тайные встречи стали редкими, но от этого — ещё более ценными. — Почему у тебя член не стоит? — интересуется босс, не переставая трахать его. — Я импотент, — спокойно отвечает Юнги, продолжая держать себя под коленями. Пол холодит спину, футболка на пояснице слегка задралась, но ничего — потом, чуточку позже, будет теплее. — Вчера же стоял, — говорит ему этот придурок, и Мин только хмурится: за дверью там, далеко, раздаётся набор звуков определённого рода, но олух, который сейчас его объезжает, ещё ничего не расслышал, занятый тщетными попытками кончить. — Вчера я фантазировал, — вызывает Юнги недоумение своими противоречащими друг другу ответами, но не может сдержать кривого оскала, когда они встречаются взглядами. Знает наверняка, что босс «Хэгым» удивлён, впервые увидя на его лице такую эмоцию — она лучится, переливаясь, кровавой, но всё-таки искренностью. С самого начала этой их связи Юнги впервые выглядит очень счастливым, пока в нём находится член. Отпустив свою ногу, юноша касается пальцами щеки этого увальня. Жест нежный, как и взгляд тёмных глаз — тот в нём замирает, но не кончает. Лишь удивлён, не понимает, что происходит, и с каких это пор его мальчишка стал неожиданно ласковым. Звуки за дверью становятся ближе. А Юнги морщит нос и говорит негромко: — Но сегодня фантазии стали реальностью. На тупорылом лице — удивление. Юнги, рассмеявшись, быстро падает на пол, руки раскинув. Дверь там, сзади, распахивается, и звук выстрела оглушительно громкий: Мин отчётливо видит, как пуля врезается боссу «Хэгым» прямо в лоб, оставляя страшную красную точку, и проходит навылет. Красный фонтанчик из крови и мозга брызгает весело, ярко: этот козёл сдох, находясь прямо в нём, даже не успел вытащить член, и сейчас падает на мальчишку, которого напоследок уныло поёбывал. А Юнги очень громко смеётся. Заливисто, дрыгая руками, ногами, а когда слышит шаги, то коротко взвизгивает, подобно собаке, и, не в силах удержать широкой улыбки, задирает лицо в его сторону: — Ты убил их, мой господин?! Убил всех здесь?! — Всех, ангел, — спокойно, но мягко говорит его царь и бог, садясь рядом на корточки. Юнги снова звонко смеётся: его заливает тёплым и красным из свежего трупа, а ощущение тяжести внизу живота становится закономерностью — при виде босса он обо всём забывает, он любящий, искренний, лучший для него одного. Всё-всё-всё подмечающий и раз за разом доказывающий, что действительно любит. — Он трахал меня целый год! — смеясь, сообщает Юнги самому важному на свете мужчине, пока тот, наморщив небольшой нос, поднимается и пинком скидывает дохлого босса. — Целый год, Хосок, он трахал меня, а не ты! Если бы ты пришёл позже, я бы вскрылся, без шуток, я... — и застывает как был: залитый кровью, голый внизу, на холодном полу. Потому что его босс, его любовь, его мужчина, протектор и его повелитель нежно целует, к нему наклонившись, и Мин от чувств задыхается. В комнате пахнет кровью и остатками секса, Юнги весь пропах чужим потом и смертью, но прямо сейчас погибает в тёмной, мрачной и наполненной обещанием нежности чужих тонких губ. — Это было не просто так, мой мышонок, — хрипит Чон Хосок ему в губы, слегка кусая за нижнюю. — Ты забыл, почему здесь оказался? — Чтобы доказать тебе, что люблю, — бурчит Юнги, по-детски насупившись. — Как и всегда. — Как и всегда, мой мышонок, — отстраняясь, говорит его бог и разводит руками. — И как всегда ты доказал. Я в восхищении. Ведь это не я, это ты убил всех здесь моими руками. Вырезал всю Семью, прожив у них всего год! — Ты наградишь меня? — ноет Мин, приподнимаясь. — Наградишь? Наградишь-наградишь-наградишь?! — Награжу, — кивает Хосок, улыбаясь. У него такая улыбка, что Юнги готов отдать ему всё, что у него только есть. Парадокс в том, что у него есть только любовь к Чон Хосоку и он без того дарит её каждый день. — Как только мы уберёмся отсюда. ...Хосок ведёт его по коридору на выход, крепко держа прямо за руку: Юнги трепещет от такого рода касаний. Его идол идёт очень уверенно по коридорам, залитым кровью, мимо трупов десятков людей. И правда никого в живых не оставил, никого не щадит ради их сильной любви — Мин потрясён в самом лучшем из смыслов. — Мой подарок тебе, мой мышонок, — поясняет Хосок, оборачиваясь. — Они все шептались за твоей спиной, верно ведь? Говорили грязные вещи о том, что ты спишь с их боссом. — Я со многими спал, — кивает Юнги, надув губы. — Ему иногда было весело подложить меня под кого-то ещё. — Мерзость, — улыбается босс. — Ты хорошо всех обслужил? — Конечно, ведь я делал это ради нашей любви! — Мин возмущён. И позволяет утянуть себя дальше, остановившись над одним из убитых один только раз. — Он был ко мне добр, — пальцем показывает: старик Кан больше никогда не прочтёт ему лекций — лежит на полу, смотрит в потолок пустыми глазами. Убитый Хосоком ради их с Юнги любви, пал жертвой чему-то великому, а потому его не так уж и жаль: это ведь гордость — быть убитым ради чего-то, что Хосока касается. Юнги вот умрёт, не задумываясь. — Жалеешь о том, что он умер? — спокойно интересуется бог. Юнги ведёт плечом коротко. И тогда его покровитель, вытащив свой пистолет, не глядя стреляет трупу в голову ещё несколько раз. Смотрит своему мышонку прямо в глаза вопросительно, ждёт толковых ответов на свой вопрос, а потом переводит пушку ему прямо в лицо. Ревнует. — И что сделаешь после того, как я сдохну? — улыбается Мин, не боясь. За Хосока и умереть не жалко, без шуток. Он первый на очереди, он к этому абсолютно готов. — Продолжу жить, — честно отвечает его господин. Больно. Но Юнги улыбается шире: — Счастливым? — Счастливым, — кивает Хосок. Больно. Но Юнги громко смеётся: — Тогда придётся ещё чуть-чуть со мной пострадать, потому что нет, мне не жаль этого парня. Ведь он умер, потому что ты так захотел. — Он умер, потому что ты был здесь, — и Хосок прав абсолютно. Мин пожимает плечами: — Потому что ты захотел, чтобы мы перебили «Хэгым». Я был здесь ради нашей любви. Опускается пушка. Приближаются губы. — Я знаю, мышонок, — шепчет Хосок, снова целуя. И Юнги возносится в рай, всё ещё парадоксально оставаясь живым.***
Пары флиртуют по-разному. Кто-то забрасывает друг друга самыми сладкими на свете словами — и это Юнги в возрасте девятнадцати лет считает до ужаса скучным, сидя на большой подгнившей коробке и полируя свой пистолет. — Моя-то мне говорит вчера: «Чону, я залетела», — хохочет один из матросов: огромный, весь забитый тату и трижды сидевший за изнасилование — Юнги хорошо знаком его послужной. — А я сижу, думаю: «А мне-то что с того? У меня жена в Кванджу!». Все собравшиеся громко смеются, Юнги сохраняет молчание — оно не требует особых усилий. Не потому, что он поддерживает такого рода дерьмо, а потому что ему к его девятнадцати уже на всё наплевать, когда Хосока нет в зоне видимости: никто не интересен. Кто-то — играет. Игры тоже бывают до ужаса разными: кто-то друг друга мягко подначивает, а кто-то делает вещи. Интересные, дурманящие и раззадоривающие. Хорошо, когда интересы обоих партнёров совпадают на сотню процентов, плохо — когда одному из них нужно сразу и всё, а второй любит повременить со сладкой частью. В ангаре семь человек. Все взрослые мужчины, которые связаны с организованным миром преступности. Здесь точно есть педофил, точно есть некрофил, точно есть насильник, два вора и двое убийц. Все они объединены одним знаменателем — так или иначе все заслужили ненависть молодого парнишки, который сейчас сохраняет молчание. Не за всё то, что они успели наделать — Юнги плевать на людей, но не наплевать на Хосока, которому каждый из них так или иначе успел насолить. Игра, которую Хосок Юнги предложил, чтобы доказать свою любовь в тысячный раз, интересна: внедрившись на данный паром одним из вахтовиков на целый месяц, Мин самостоятельно должен узнать о каждом матросе. А после — убить по порядку: насильника, некрофила, педофила, убийц и только потом — двух воров. Потому что, как считает Хосок, воры отчаянны и на фоне других безобидны, их оставлять на десерт интереснее всего. Игра необычна и интересна: флирт покровителя, как и всегда, на высоте, однако тот как обычно игнорирует важную часть — Юнги без Хосока чахнет непозволительно быстро. И быстро начинает скучать. А когда Юнги скучает, то злится. Прошла пора, когда он позволял себя трахать половине пыльного гетто ради великого чувства — ушла соседствовать к тяжёлому голодному детству в трущобах. Тому самому, что было до появления бога, что помыл, одел, накормил, дал много денег и оставил служить. Как говорит: не из огромной симпатии, а, скорее, от скуки. И полюбил Хосок Юнги только от скуки, пока Юнги в Хосока до крика из благодарности. Кто-то скажет об унижении, однако Юнги как поклоннику важен итог: Хосок его полюбил, а природа этой любви не так интересна. Насильник, делая глоток чая из жестяной кружки, идёт красными пятнами и, подавившись, падает на пол, сокрушаемый судорогами: стрихнин в Южной Америке, где они останавливались, оказалось легче достать, чем Юнги могло бы казаться, а момент выбран как никогда подходящий — все эти олухи либо покурили травы, либо на днях пускали по вене. Копов не вызвать. Поднимается паника, но близко к отравленному никто не подходит. Тот, что сидел за некрофилию, хватается прямо за сердце: Юнги хорошо изучил его досье с послужным из инфарктов перед тем, как начать монотонно сажать столь важный орган кучей добавок. То, что он решил сдохнуть сейчас, только в плюс — красоты добавляет. Если Хосок наблюдает за ними, то он наверняка очень доволен. — Какого хуя творится?! — орёт педофил. Подняв голову с отдушкой ленцы, Юнги клонит её к худому плечу: как человек, которому некогда приходилось ложиться под других достаточно часто, он таких ублюдков не любит в особенности. А потому не медлит: стреляет тому прямо в лоб, а следом — и двум безоружным ублюдкам, сидевшим по статье за убийство. Два вора коротко взвизгивают и несут было задницы к выходу, но и его Мин, заходивший последним, закрыл, что и показывает, подняв вверх большой ключ от замка. — Что тебе нужно, мудила?! — восклицает один из этих двух бедолаг, вжимаясь спиной в холодную дверь. — Мне — ничего, — пожимает плечами Юнги. — А мой босс просил передать вам привет. — Какой, к чёрту, босс?! Кто тебя нанял?! — Чон Хосок, — отвечает Мин лениво. — Знакомое имя? Оба мужчины белеют. — Эта игра была скучной, — говорит Юнги в пустоту. И совершает два выстрела. ...— Нет-нет-нет, мой мышонок, это не игра стала скучной, это ты стал слишком искусным, — хрипит Хосок ему на ухо, двигая рукой слишком активно. Юнги, за запястья крепко привязанный цепью к кольцу в потолке, только стонет и дёргается. Но не в плохом смысле: напротив, старается насадиться на холодное дуло плотнее, потому что уверен — Хосоку так нравится. И плевать, что он сейчас ебёт его револьвером, а не своим охуительным членом. Юнги бы хотел взять его в рот, но он лишён толковой мобильности. — Мне всё равно было скучно, — Мин выгибается. Так, чтобы его повелитель точно смог всё хорошо рассмотреть, чтобы видел, как вторгается дуло в его чистый задний проход. — Тебе было скучно что-то делать ради меня? — интересуется Хосок, не останавливаясь. Пистолет уже хорошенько согрелся, так что не холодит нежную кожу, а Юнги, в свою очередь, губу закусив, тянет на выдохе: — Ради тебя я убил их всех, но то, что мне пришлось быть вдалеке от тебя, заставило меня очень сильно скучать. — Я хотел от тебя отдохнуть, — спокойно отвечает Хосок. — Ты мне надоел. — Надо было трахнуть кого-то из них, — незамедлительно отвечает Юнги, глядя ему прямо в глаза. Хосок сразу же жмёт на курок — Юнги слышит щелчок пистолета внутри себя и усмехается: — Плохой день, получается. — Хочешь сыграть? — бог в бешенстве: бледная кожа побелела сильнее, глаза, подведённые чёрным, в полумраке кажутся большими чёрными впадинами, тёмные короткие волосы небрежно откинуты. Мин насаживается на пистолет поплотнее: — В рулетку? Хочу. Хосок усмехается: адреналин от перспективы возможной кончины ради их с ним любви бьёт Юнги прямо в голову, так что он, рассмеявшись, повисает на цепи очень расслабленно. Может быть, готовится, чтобы повиснуть на ней вечно уснувшим, кто знает? Если он правда надоел своему покровителю, то его жизнь больше не стоит ни воны — он весь принадлежит Чон Хосоку до последнего вздоха. — Сколько раз? — спокойно уточняет его божество в губы губами. — Три, — и Юнги проводит по его губам языком. — Чтобы шанс моей смерти был повыше. Но если я сдохну, босс... — приоткрыв рот, Хосок подаётся вперёд и жадно целует. Но отстранившись, позволяет мальчишке закончить: — То ты оставишь меня прямо здесь. Истекающим кровью, и уходя, будешь неотрывно смотреть на то, как я умираю. Добро? — и Мин улыбается. — По-другому и быть не могло, — Юнги редко предлагает какие-то игры: в основном это задача Хосока. Хосок редок в том, что касается одобрения проявленной инициативы, это уж точно — однако сегодня тот случай, и именно по этой причине он дарит ему глубокий, полный тоски поцелуй. Револьвер в заднице снова прохолостил. — Раз, — шепчет Юнги, позволяя ему опуститься пониже и укусить себя за сосок. Член, налитый кровью, крупно пульсирует и жарко томится, пачкая голый живот. Снова щелчок. — Два, — хрипло стонет Мин, толкаясь навстречу губам своего повелителя, который, не переставая трахать его пистолетом, начинает грубовато, с зубами, отсасывать. Юнги порой больно — он очень чувствительный, — но тем даже лучше. Боль — это сильное чувство. А когда речь идёт о Хосоке, Юнги хочет ощущать всё. Револьвер снова щёлкает. Мин начинает очень громко смеяться, однако недолго, потому что пистолет, испачканный в смазке, с грохотом падает на пол сарая, который они превратили в свою игровую, и быстро сменяется членом. Тёплым, текучим, немного его разрывающим, но от этого только лишь лучше: Юнги взвизгивает, но совсем не от боли, а от концентрации кайфа, что вызывает у него очередная неудача Хосока. — Пырни меня, — хнычет с широкой улыбкой. — Что тебе стоит? Рань меня, босс, — и Хосок, коротко рыкнув, толкается в него особенно грубо, чтобы достать складной нож из кармана. Юнги знает: он острый. И его бледную кожу на рёбрах вспарывает очень легко, пуская красное достаточно быстро. Его гений всё ещё немного щадит: не ранил достаточно сильно, чтобы причинить сильный вред, но кровь сразу же слизывает. А Мин громко смеётся, уже не чувствуя своих скованных рук. — Я люблю тебя, Чон Хосок, ты же знаешь об этом? — и стонет, когда в него очередной раз очень грубо толкаются. — Знаю, — рычит Чон ему на ухо. — И что ты по этому поводу думаешь? — Могу думать только о том, как же сильно устал от тебя за все эти годы.***
Он говорит, что вся причина его гениальности кроется только в голосах в голове: не он, а они громко диктуют, как поступать и за что бороться сегодня, но слышать — не равно слушать, и по этой причине он идёт наперекор им всем за раз. Хосок спокоен, но вспыльчив; равнодушен, но вместе с тем — главный фанатик, когда дело идёт о мышонке. Постоянно талдычит о том, как заебался давать ему денег, может даже ударить на пике эмоций, но всегда встаёт первым, когда дело касается очереди на римминг Юнги. О, его задницу Чон Хосок вылизывает просто потрясно: так влажно и так остро прикусывая, что его мальчик только и может, что благодарно седлать это лицо раз за разом. — Почему ты всегда так хочешь сделать мне римминг, босс? — Потому что голоса в голове требуют, чтобы я не смел этого делать, потому что ты не заслуживаешь. — Согласен с ними? — На сотню процентов. И в этом их огромная разница. Ведь пока Хосок слышит голоса неизвестных десятков и игнорирует каждый из них, Юнги слышит только голос Хосока и слепо следует каждой команде. Юнги в Хосока — до обречения, и он знает наверняка, что их жизни будут очень короткими: не бывает чудес, где двое больных друг по другу людей заканчивают по принципу сказок. Это когда долго и счастливо, потому что их счастье — залог тотальной трагедии для окружающих. Но в этом и прелесть. Ради их любви не жаль убить, но и умереть тоже ведь. Юнги подобрали в пыльном гетто ещё маленьким мальчиком, и за все эти годы он воспитал в себе Чувство, которое многим покажется страшным, но ему ощущается правильным — слепую любовь по отношению к молодому мужчине, который играет в «рулетку» вставленным в анал пистолетом, тактично умалчивая, что магазин полностью пуст. Юнги подобрали, и теперь по-чёрному балуют, тратя на него баснословные суммы и взамен требуя только лишь одного — повиновения. Глупый бог, какой же он глупый. Юнги и без требований давно перед тобой на коленях. Ему раз за разом свою любовь должен доказывать, потому что Хосоку такое необходимо, однако сам Мин никогда не нуждался ни в чём подобном. Он больше по действиям. Жестам — красивым, эффектным, доказывающим на контрасте со льдом обидных, уничижительных слов. Например, когда во время очередной перестрелки мышонка неожиданно ранят в правую ногу, а его повелитель превращает в решето каждого в комнате, не деля на своих и чужих, чтобы обронить в кровавую тишь: — Это не из-за того, что я обожаю тебя, а потому что мне так захотелось. Или же, например, когда Юнги всё-таки ловят и приговаривают к пути на тот свет, а уже через пару часов — родное лицо в дверях камеры с тихим: — На выход, мышонок. — Скучал? — Хотел бросить тебя дохнуть здесь. — Но всё же пришёл. — И всегда буду. — Почему же? — Потому что голоса в голове говорят оставить тебя умирать. Такое повторится не раз, разумеется: их двоих ещё много раз ранят, и много раз будут выносить приговор один страшнее другого. Разница только лишь в том, что ни один из них не будет готов умереть во имя очередного закона, потому что для Хосока закон — это его ретивый бесшабашный мышонок, а для Юнги закон облачён в чёрное и придумывает всё больше сногсшибательных игр. Их любовь — их закон. И умрут по итогу Мин Юнги с Чон Хосоком, копам известные как Агуст и Джек, только ради друг друга. Когда-нибудь. Скоро. Но не сегодня.