Перламутр

             Радуга истекает: она — слияние слоев и преломление света.       Влажная изнутри створка раковины струит мягкость, подобную молоку или, скорее, млеку, фонетическая недостаточность которого возвышает и уподобляет божественному, ибо молоко пьют, а млеко только источается сосцами тонкорунных коз или коров лунной белизны, серебряный рог которых проплывает среди звездных скоплений.        Истекание, влажность, застывающая кольцами и петлями разноцветия, растворенного в призрачной туманности. Тайная жизнь моллюсков не поддается описанию, потому что это за гранью и вне представления. Только высокая алхимия небесных сфер, оплодотворение пылью драгоценных камней способны порождать дрожащую в глубине вод и твердеющую на солнце и под пальцами интимность потаенной сердцевины, скрывающую плод, вызревающий в мантии, да, мантии, переливающейся всеми красками, увиденными сквозь молочную глубь.       Преломляясь в стекле призмы и проходя сквозь слой воды, луч распадается, и этот полураспад противостоит плотности, но соединяет слой и слой, поверхность и поверхность, непроницаемые, но в то же время пропускающие друг друга и неразъединимые в сверкании. Он горяч, но настолько, что это лишь жжение сосцов от сдоенного слишком молока; сух, но так, как это может быть только иссушенный лучами, отдающими радугу, плод моря, взращенный там, где соки движутся по другим законам, кормя и насыщая сыростью и горькой солью.       Так передается обильно истекающая сама собой женственность от моря к раковине и от нее — к белизне, мрамору бедра, слегка влажному от орошенности, так, что это ощущают только пальцы, прикасающиеся, как бы ласкающие саму плоть жемчужного свечения, ища в нем многоцветие и сопряженный с ним трепет жизни. А во влажной тьме бьющиеся друг о друга размыто-цветные капли стекают много более с дрожью и сладострастней, чем подозревает палец, перст, уже не указующий, но достигающий не до дна.