— Блять, — Рома, крепко сжав руки в кулаки, безжалостно бьёт кирпичную стену в порыве агрессии, морща нос то ли от злости на Антона, то ли от нарастающей боли в уже кровоточащих костяшках. — Ёбаный предатель, сукин сын! — интонация становится громче, а удары чаще и сильнее, будто юноша хочет проделать целую дыру в другую комнату.
— Ром, — совсем тихо шепчет Элеонора, что поджав руки, почёсывала своё горло, словно боясь что-либо говорить. — Ром, я могу как-то помочь? Что мне сделать, чтобы ты успокоился? — делает небольшой шаг к
другу, убирая непослушные пряди светло-русых волос за уши, мысленно радуясь, что он прекратил избиение кирпичей и вполоборота посмотрел на неё.
— Ты разве сможешь вспороть предателю брюхо до самой глотки, при этом оставаясь безнаказанной? — скалится, окончательно оборачиваясь к однокласснице, заглядывая в зелёные глаза, полные непонимания, страха и грусти.
— Вряд ли, — покачивает головой в стороны, отчего волосы вновь начинают мешать, и той снова приходится их поправлять. — Но ведь это не единственный выход из ситуации? — скорее вопросительно произносит, скрестив руки на груди и переминаясь с ноги на ногу.
— Да, — уголок губ вздёргивается вверх, образуя усмешку, а ладонь быстро скользит по джинсам вниз, погружаясь в карман, и тут же выуживает оттуда небольшой складной нож, который Рома с характерным щелчком раздвинул, чуть махнув им в воздухе. — Да, ты права, — повторяется, судорожно закивав, и подносит лезвие к тыльной стороне ладони, тут же оставляя небольшой надрез, из которого медленно начала сочиться кровь. Видимо, жаждя чего-то большего, оставил нож в левой ладони, а правой в спешке принялся засучивать рукав руки, обнажая доступ к венам.
Эля, глядя на происходящее не сразу собралась с мыслями, и не сразу пришла в себя. Ромка — единственный друг, с которым она так часто проводит свободное время, с которым они так часто взаимно делятся секретами. Даже сейчас: юноша находится у неё в гостях, а где-то неделю назад признался, что не ровно дышит к Полине. Элеонора же не осмелилась на своё признание в чувствах, вновь пряча все эмоции под маской улыбки с фразами по типу: «Уверена, у вас всё взаимно» или «Я могу попробовать узнать, как она относится к тебе, мы же тоже дружим» произнося каждое слово с особой остротой в сердце, будто она саму в себя вонзала что-то острое, из-за собственной трусости сказать правду.
— Рома, нет! — чуть вскрикивает и резко поддаётся вперёд, пытаясь перехватить клинок, который он уже приставил к, пока что без порезов, коже.
Но юноша быстро отскакивает и сбрасывает руки вниз, крепко сжав кулаки и тяжело дыша, а челюсть сжимает настолько плотно, что желваки заходили на скулах. Глаза, полные ненависти и злости, были настолько холодными и прожигающими, что он стал похожим на какого-то свирепого зверя, который увидел свежее мясо спустя недели голода.
— Ух сука, — шипит не разжимая зубы и Эля замечает, как он трясётся от передоза агрессии. Дрожь пробегает и по её коже, а вслед за ней и резкий холод, будто окно, что было рядом, кто-то открыл настежь, впуская в комнату завывающую на улице метель. — Ахуела что ли в край?
Элеонора ёжится и вжимает голову в шею, делая микроскопические шажки назад, мысленно пытаясь понять, что она сделала не так или в чём была виновата (если, конечно, была виновата, что вряд ли). К глазам медленно подступают слёзы, что застывая, туманили видимость её зрения, и теперь полный гнева Рома, стоящий перед ней, был размыт.
Момент, и слышен свист взлетающей руки, державшей нож. Эля тут же вскрикнула и зажмурилась, группируясь руками и чуть нагибаясь, в мыслях молясь, что Рома не поднимет руку на неё; что ни в коем случае и не дотронется лезвием ножа. Он ведь не такой.
Он ведь не такой, да?..
Слёзы под натиском страха за столь ужасную возможную смерть льются ручьём, дыхание сбилось, а ноги подкосились, и теперь она, вся дрожа, всхлипывая и нервно пятившись назад, находится в пару шагах от лучшего друга, что держа нож обеими руками сначала разом сократил расстояние между ними, а после, упав на колени, вновь замахнулся остриём прямо над её грудной клеткой. На мгновение она приоткрывает глаза и, увидев освирепевшего Ромку, нависающего сверху, зажмурилась в разы сильнее и максимально сгруппировалась, пряча живот и грудь ногами, а голову закрыв руками, скуля и дрожа от страха.
Что-то тихо звякнуло недалеко от правой ноги
Поодаль раздался приглушённый звук, что эхом раздался в голове.
Эля боязливо дёрнулась, группируясь ещё сильнее, напрягая мышцы до тряски не только от страха, но и от напряжения в них. Вслед за звуком она чувствует, как тёплые руки аккуратно, будто боясь всунуть, ложатся ей на плечи. Элеонора вскрикивает и пытается вырваться, отползти в сторону, но всё без толку — Рома крепко держал её за плечи, плавно поглаживая их своим пальцами.
— Прости, прости, прости, — мямлит, покачивая головой и виновато кусая губу. — Нож не в руках, всё хорошо. Прости, Эль, прости, пожалуйста. Блять, какой я идиот, — встаёт на ноги и отходит на другую сторону комнаты, запрокидывая голову и пряча лицо в ладонях, продолжая бормотать себе под нос оскорбления самого себя же, распознать которые, казалось, мог только он сам.
Она медленно опускает руки и приоткрывает глаза, которые неприятно жгло от непривычно яркого света. Оглядывается по сторонам: всё было тем же, что и раньше, но будто другим. Будто все вещи приобрели некий холод, видимо, являясь прототипом страха.
Садясь на пол полноценно, убрав, наконец, руки от лица и прекратив поджимать ноги, взгляд тут же привлёк нож, лежавший совсем рядом. Видимо, звук его падения так и напугал её.
Оглядевшись, Элеонора не заметила в комнате Рому — от него будто и след простыл, и всё, что осталось в качестве напоминания о юноше — тот самый клинок, от которого до сих пор бросало в дрожь от одних только мыслей, касаемо событий, произошедших за последние пять минут.
Пошатываясь и чуть не потеряв равновесие, Эля всё же встала на ноги, поначалу державшись за стену, дабы не упасть, но вскоре спокойно отказалась от дополнительной опоры, и медленными шагами направилась к выходу из этой комнаты. Мысль о том, что Ромки не было рядом пугала и радовала одновременно: с одной стороны, обезумевший он ходит где-то не рядом, а значит и опасности не представляет, но с другой стороны, он точно до сих пор был здесь, ведь как минимум, самостоятельно покинуть дом не смог бы в априори — он не знает, где находятся ключи.
Плавно передвигаясь, будто крадясь, проходит коридор и, наконец, заглядывает на кухню. Передвигаться по своему же дому было страшно: в голове всё ещё казался образ обезумевшего предательством Ромы, что, скалясь безумной улыбкой, был вот-вот готов нанести ножевое ранение подруге, и казалось, что из любого угла мог выпрыгнуть он же и с грозным оскалом заколоть и так донельзя напуганную Элеонору. Заметив юношу сидящего за столом она дёрнулась, вновь прячась из его поля зрения делая шаг назад, заходя за стену. Рома, заметив движение поднял голову и посмотрел на вход в комнату.
— Эль? — будто виновато шмыгает носом. — Эля, прости, я правда не знаю, что на меня нашло. У меня нет больше оружия, клянусь! Нож тот единственный был, — он продолжал сидеть на месте, явно понимая, что если бы подошёл к ней первым, то явно бы напугал. Эля же, вновь подойдя к дверному проёму, впилась взглядом в Рому и, будто оценивая его состояние, сделала ещё небольшой шаг вперёд.
— А если бы на моём месте был Антон, — начинает озвучивать свою мысль, что всё это время в её голове была, а её голос дрожит, всё ещё напоминая о недавнем сильном испуге. — Ты бы его прямо-таки убил?
— Наверное, — быстро отвечает, видимо, ранее рассуждая на эту тему.
— Да что он сделал такого? — проходит ко столу, и садится на самый дальний от Ромы край дивана, не отводя взгляд с его глаз. Он, кажется, облегчённо выдохнул, как только Эля осмелилась на столь обыденное действие в повседневной их жизни.
— Да там, — взмахивает ладонью в воздухе. — Договорились, что поможет мне с Полиной, а в итоге пошёл к ней в гости, — говорит явно с сильной агрессией и злобой, которые старался максимально подавить, лишь бы не дать Эле лишнего повода для переживаний и страха, которого она сегодня и так испытала чересчур много. — Я, кстати, чайник поставил. Хотел, чтоб ты успокоилась, травки там успокаивающие тыры-пыры, — указывает ладонью на плиту, стоявшую поодаль и тут же отводит взгляд на столешницу, виновато потирая шею, будто обжёгся о что-то. А Эля только сейчас замечает, как металлический чайник облизывают снизу языки синего пламени газовой плиты.
— Да кому тут из нас надо больше успокоиться, — покачивает головой, не отрывая взгляд от носика чайника, из которого вылетал пар, что постепенно набирал обороты и усиливался, давая понять, что скоро вода в нём достигнет отметки ста градусов, превратившись в кипяток. Ромка хотел было что-то сказать, как-то возразить её словам, и уже нахмурившись приоткрыл рот, но тут же отложил затею, видимо, всё ещё чувствуя вину перед ней, или же поняв, что сказанное ею — уместная правда, режущая глаза только Пятифанову.
Вообще, частое дело, когда они хозяйничали друг у друга дома: они спокойно брали еду, не стесняясь лишний раз попросить добавки или чего-то к чаю; спокойно брали любые вещи, что им были нужны. Ну и, естественно, беззаботно ходили в гостях друг у друга, не боясь заглянуть в комнату, в которую им нельзя — таковых просто не было. Отец Эли работал почти круглосуточно, отчего дом её всегда пустовал, и Рома, зная это, часто приходил без приглашения, осознавая, что его встретят с теплом и они весело проведут время.
Они же лучшие друзья, для них это норма.
Всхлип, а за ним судорожный вдох
Повернувшись на источник звука, Элеонора никак не ожидала увидеть
плачущего Рому. Именно плачущего: Пятифанов то и дело вытирал глаза и щёки, будто стараясь быстро успокоиться и тут же предотвратить плач, но слёзы сами появлялись и появлялись, стремительно скатываясь вниз и, блестя на свету, будто кричали девочке: «
Помоги ему». И она захотела помочь.
Встала на ноги и направилась в его сторону, по дороге благополучно выключив плиту, ибо чайник, стоявший на ней, начал свистеть, раздражая слух обоих. Эля аккуратно села рядом так, чтобы их ноги совсем чуть-чуть соприкасались, и плавно положила ладони ему на плечи, приобнимая его. Он тут же взвыл и, болезненно скуля, положил голову ей на колени, руками закрывая лицо, чтобы то не соприкасалось с её ногами. Она опешила и от неожиданности отдёрнула руки; мало того, что раньше никогда не видала его слёз, так сейчас он в открытую ревёт прямо рядом с ней, видимо уже наплевав на свой статный образ и маску «крутого главаря банды». Почему-то именно перед ней слёзы было показать не страшно, почему-то рядом с ней было чувство комфорта, и даже не возникали мысли, что Эля кому-то расскажет об этом.
Она всё же плавно кладёт ладони на его плечи, начиная ласково его поглаживать, изредка шепча что-то по типу: «Ш-ш-ш, всё хорошо», «Это скоро пройдёт» или «Я с тобой». И сидели они так долго. Настолько долго, что слёзы в мальчишечьих глазах, казалось, закончились, а за окном уже давно царствовала ночь.
— Может, чаю? — наконец она подаёт голос, и тот поначалу хриплый, ибо долгое молчание даёт о себе знать. Ромка, как по команде, хоть и нехотя, приподнялся, дабы отодвинуться от Эли и сесть без её участия. Он кивнул.
И когда горячий напиток был попарно налит в две самые обыкновенные, белые кружки, Пятифанов сжимал протянутую вещь в ладонях, будто греясь, хотя ему уж точно холодно не было. Эля же внимательно смотрела за ним, изучая уже давно знакомую внешность юношу, к которой она так привыкла. Его сердце разбито полностью, ведь один из близких друзей сейчас дома у девочки, что ему нравится. А сердце Элеоноры было побитым и дряхлым — от него то и дело откатывались кусочки, один больше другого, ведь у человека, в которого она влюблена, было разбито сердце.
В голове что-то щёлкнуло; она вдруг поняла, насколько тяжело хранить все чувства и эмоции под замком, насколько тяжело слышать от Ромы «Полина вчера то…», «Полина сегодня сё…». Она просто устала. Эле надоело чувство внутренней тревоги и печали, когда внешне нужно создавать образ радостной подруги. Хотелось взвыть и заскулить, как только он упоминал хотя бы мельком Полину (а было это, к слову, очень даже часто).
Резкое чувство свободы и облегчения
Один рывок вперёд — и нежные губы Эли на сухих губах Ромы, что были, кажется, с привкусом сигарет. Сердце вдруг затрепетало, всё тело обдало приятным теплом, а мозг отказывался верить в происходящее — уж слишком ей казалось это невозможным; она копила храбрость для этого действия слишком долго, и, видно, не зря.
Рома отстранился после пару секунд, непонимающе моргая и шокирующе округляя глаза. Вслед за этим он нахмурился, отодвигаясь в противоположную от неё сторону.
— И что это было? — фраза эхом проносится в голове, ударяясь о уши словно молотом. Видно, всё же зря она это затеяла.
— Я… — начинает, но не знает, что говорить. Списать всё на попытку его отвлечь или успокоить? Глупо слишком. Сказать, что всё это время скрывала? По реакции понятно, что это не взаимно. И почему всё произошло не как в каких-то фильмах, где после такого глупого и невинно-наивного поцелуя идут клятвы о любви с
обоих сторон.
Эля краснеет и неловко чешет шею, переводя взгляд на пол и даже не заметив, как Рома быстро покинул комнату и уже подходил ко входной двери. Она, то ли в ступоре, то ли в горе, и пошевелиться не могла. Её максимум — смотреть на спину быстро обувающегося Пятифанова, который после, также в спешке, нашёл ключ под ковриком (откуда он знает, где находится ключ?). Щелчки в скважине после каждого оборота будто были в разы громче, чем обычно, а звук захлопывающейся двери вовсе заставляет её дёрнуться и зажмуриться. И только когда он окончательно скрывается из виду, по её щеке катится слеза, а вслед
вторая,
третья… Он даже не попрощался; даже не посмотрел на неё напоследок.
Сует трясущуюся ладонь в карман и выуживает оттуда небольшой свёрток бумаги:
Я не знаю, что со мною стало,
Но думать только о тебе я стала.
Прошу, вспоминай чаще обо мне,
Ведь я полюбила тебя во сне.
Чернила, написанные на листке, давно были с трещинками и другими дефектами, как и сама бумага, ведь Эля часто сминала лист и разжимала, перечитывая и перечитывая строки, посвященные Роме.
Быстро выдыхает, стараясь убрать напряжение во всём теле, и резко начинает рвать бумагу на маленькие кусочки, отчаянно игнорируя слёзы, что падая на лист, размокали его.
