🎇
4 июня 2023 г. в 06:07
Чонгуку всю его сознательную жизнь говорили о том, что он пахнет смертью. Старостью, ненужностью, забытыми вещами. И он воспринял это как должное. Он просто смирился с тем, что его специфический запах — часть его души; знак того, что он не достоин внимания и любви.
Это началось в тринадцать лет, когда у него впервые началась течка. Запах нафталина, который ему самому был знаком благодаря старым сундукам в дедушкином доме, куда отец его частенько возил в детстве, заполнил всю его комнату. Тогда ему показалось, что к ним в гости пришёл деда, случайно захватив с собой одну из старых дублёнок своего, погибшего ещё до рождения внука, мужа.
Тогда Чонгук не знал, что это был первый день его бесконечного одиночества.
Как оказалось, запах нафталина является нетипичным для омег. Даже больше. Он противоположность тому, чем они должны пахнуть.
Должны.
Такое тяжёлое слово, которое у Чонгука не получается держать на своих крупных плечах. Он должен был пахнуть сиренью или молочным шоколадом. Но никак не нафталином, который отталкивал от него всех альф, что за несколько метров чуяли его запах. Чонгуку улыбались, угощали напитками из других концов баров, а как только его специфичность доходила до их хищного обоняния, убегали почти на четырёх лапах, словно от прокажённого.
У отцов не получилось объяснить Чонгуку, что с ним всё в порядке. Что он не виноват в том, что родился таким. А Чонгук был уверен, что этими словами они просто оправдываются перед самими собой, непрямолинейно говоря, что они же не виноваты в том, что у них родился такой омега.
Пачка стремительно опустошалась каждой следующей выкуренной сигаретой, горький запах которой должен был помочь Чонгуку избавиться от его собственного. У него вот-вот начнётся течка, и ему, честно говоря, осточертело торчать в такие дни дома в агониях боли и желания. Прятаться от внешнего мира, стыдиться самого себя и видеть отвращение в глазах, в которых хотелось бы увидеть любовь.
— Ты знал, что если долго нюхать нафталин, то можно заболеть раком? — Чонгук вслух выдаёт внезапно всплывший в голове факт и грустно усмехается сидящему рядом другу, который морщит нос и машет ладонью по воздуху. Чонгук не знает, какой именно запах Чимин сейчас пытается развеять.
— И поэтому ты решил добить себя курением? И меня заодно, — обречённо выдыхает омега, недовольно качая головой.
Чонгук начал курить совсем недавно, якобы, чтобы справиться со стрессом во время важных переговоров с потенциальными клиентами. Но Чимину ли не знать о комплексах лучшего друга. Жаль, что он не был рядом с Чонгуком в тот момент, когда ему пришла такая негениальная идея.
— Ты всегда можешь уйти, — отвечает Чонгук задумчиво, не поворачиваясь лицом, и продолжает смотреть на ночное небо, в попытках поймать взглядом хотя бы одну из звёзд, что покинули столицу в нежелании её освещать. — Все уходят, — добавляет он едва слышно, надеясь, что его не попросят повторить, а в идеале — не услышали.
— Мы с тобой это уже обсуждали. Я, как и твои родители, уже привык, — Чимин беззаботно пожимает плечами в ответ и хочет приобнять Чонгука за плечи, чтобы перестал киснуть в такую прекрасную весеннюю ночь, которую им подарили боги.
Но друг не верит в богов. Не верит даже в то, что в тех самых небесах, от которых он сейчас не может убрать глаза, кто-то сидит и управляет ими.
Чонгуку, конечно, было бы проще свалить всё на создателей. Обрести веру и понадеяться на то, что он — это жертва, которую нужно принести ради какой-то великой цели, что ему самому пока не открылась. Если цель заставить его в свои тридцать два ощущать себя вестником смерти, что несёт за собой шлейф его нафталинового аромата, то фанатики этой религии могут быть спокойны. Цель достигнута.
Чонгук чувствует себя ядом во плоти, не забывайте надеть на себя противогаз. А лучше уходите и разрешите ему и дальше побыть мучеником.
— Слушай, а что стало с тем альфой из отдела маркетинга вашей компании? Ты говорил, что у него вроде бы притупилось обоняние после какой-то там болезни.
Чимин не теряет попыток вовлечь друга в более позитивный разговор, однако Чонгук всё равно тянется за следующей сигаретой, от которых тошнит так сильно, что хочется разорвать голыми руками лёгкие. Но раз его естественный запах всё же не довёл его самого до смерти, которой он пахнет, Чонгук может попытаться сделать это своими способами.
— Да прекрати ты уже обсасывать эту раковую палочку! — раздражается Чимин, отбирая сигарету из его лениво зажимающих её пальцев. Он опускается на две ступеньки вниз и встаёт на ноги перед другом, чтобы привлечь уже к себе внимание его глаз.
Чонгук неохотно опускает на него взгляд. Он мог бы просто чуть задрать шею и продолжить смотреть на небо в ожидании хоть какого-то чуда. Ожидается, конечно, просто обычный фейерверк в честь Дня города. Но Чонгук вымученно улыбается Чимину и разрешает ему с демонстративной драматичностью разломать сигарету пополам.
— Он сказал, что даже с его слабым обонянием может ощутить то, как от меня разит мерзостью, — произносит он в спокойном тоне, делая вид, что ему совсем не больно цитировать чужие слова.
Вновь делает вид, и Чимин хорошо это замечает.
— Ну что ты такое говоришь? Есть много людей, которым нравится запах нафталина и…
— Да. На старых вещах там. В комнате, например, как часть воспоминания. А не часть тела, которую нужно трахнуть, — теперь подходит очередь Чонгука раздражаться, потому что Чимин прав. Они с ним это уже обсуждали. И не раз. И не только с ним.
Чимин долго хмурится в полном молчании, изредка прислушиваясь к тому, как площадь, на ступеньках у которой они сидят, постепенно заполняется людьми. Сейчас здесь станет слишком многолюдно, чересчур много внимания, по мнению его меланхоличного друга. И он убежит домой, не позволив кому-либо хотя бы принюхаться к тому, что он пахнет больше, чем нафталином. Трудолюбием, любознательностью, целеустремлённостью и еле достигаемыми до чужих носов надеждами. Чонгук лукавит, когда говорит, что не верит, Чимин-то знает. Он видит.
Он знаком с Чонгуком с первого класса, уже двадцать пять лет. Лет, полных любовной драмы, многочисленных сексов на одну ночь, трёх свадеб, двух разводов, одного выкидыша. Но всё это — часть чиминовой жизни. А у Чонгука не было даже полноценного первого поцелуя.
Полноценным он не стал, потому что альфа, тогда ещё их общий одноклассник, прижав его друга к стене в школьной раздевалке, притянулся к девственным губам, еле дотронулся до них и моментально отбежал в противоположную сторону, когда его носа коснулся резкий запах отпугивающего прожорливую моль вещества.
Чонгук ещё несколько лет повторял его слова о том, что старьё в доме дедушки этого альфы и то лучше пахнет. Чонгук вообще любит зазубривать колкие фразы в свой адрес и использовать их в качестве аргумента своей меланхолии и пессимизма.
— Эти сигареты на тебя плохо влияют, — ставит свой вердикт Чимин после затянувшегося молчания, которое Чонгуку лишь в радость.
Слушать в свои годы нотации о том, что он не должен курить, как-то совсем нет сил. Ещё одно «должен» его копилка невыполненных обязательств вряд ли выдержит.
— Лучше пойдём уже. Не верю, что сегодня будет салют, — произносит Чимин, чуть смягчаясь в лице, и пытается отобрать у Чонгука пачку, чтобы не смел даже прятать её в карман джинсов.
— Будет. Праздник же, — Чонгук твёрдо качает головой, насупив брови, и позволяет Чимину забрать пачку.
Он видит в лице друга насмешливую ухмылку и с лёгкостью её читает. Чонгук никогда не мог долго притворяться взрослым серьёзным дяденькой, что ходит на деловые встречи в строгом костюме и подписывает контракты, зарабатывая для начальства миллионы. Мечта всех альф, а то и многих омег, говорит ему частенько муж лучшего друга, однако Чонгук остаётся обиженным на остальной мир мальчишкой, который просто хочет посмотреть, как в небе взорвётся что-то яркое.
Хоть бы весь мир.
— Хорошо. Можешь ждать свой салют, которого в прошлом году, кстати, не было. Из-за чего я отсидел себе зад, пока три часа ждал его с тобой, — произносит Чимин с тяжёлым вздохом, заведомо зная, что спорить с Чонгуком на эту тему бесполезно.
Он будет ждать фейерверки, пусть даже муниципалитет города не объявлял о нём. Будет дальше курить. Продолжит верить в то, что он своим присутствием окисляет чужие тела всех вокруг себя.
— Я заберу Юнги с работы и вернусь через час, хорошо? — Чимин спрашивает так, словно не даёт Чонгуку право на ответ.
— Боишься, что убежит со своим секретарём, как твой первый? — всё-таки отвечает тот, не скрывая своего издевательского смешка. Отсутствие собственной личной жизни никогда не мешает Чонгуку поглумиться над чужой, в особенности, принадлежавшей лучшему другу.
— Боюсь, что вновь заработается так, что забудет о том, как выполнять свой супружеский долг, — без толики шутки выдаёт Чимин, задумчиво вглядываясь в экран смартфона, и, не убирая с него глаз, идёт в сторону парковки.
Чонгук коротко усмехается ему вслед. Уже совсем пропадает желание обращать взор на небо, догадываясь о том, что там он кроме темноты больше ничего не увидит.
Странно. Знание того, что тебя не ждёт что-то светлое, лучше же, чем не знать ничего, разве нет?
Чонгук никогда не обманывался мечтами о том, что и на его душу найдётся принц на белом коне. Желательно любящий визуально, а то может и ушами. У Чонгука отличный голос. Однако в его глазах это чёрное небо то и дело хотело провести по себе белую полоску света, словно рассыпанную пыль, оставшуюся от звёзд, что убегали из города, как альфы от Чонгука.
— Огня не найдётся? — слышит он негромкий хрипловатый голос рядом с ухом, и неконтролируемая усмешка тихо выходит из Чонгука из-за такого банального, но очень уместного вопроса.
Не найдётся, фейерверков всё ещё нет.
— С чего вы взяли, что я… — Чонгук резко поворачивает голову вбок, чтобы посмотреть на, скорее всего, какого-нибудь бету или омегу, — курю… — последнее слово вырывается с тяжёлым выдохом.
Пронзительный взгляд исподлобья с выгнутой в вопросе бровью; смуглая кожа лица, на которое спадает длинноватая непослушная чёлка; полоска обветренных губ, сжимающих между собой сигарету в ожидании, и глаза.
Глаза, которые заинтересованно смотрят и словно видят намного больше, чем Чонгуку хотелось бы показать.
«Никогда не влюбляйся» — всю жизнь твердит Чонгук себе, как наставление, которым не смогли поделиться с ним отцы. И, смотря в глаза незнакомцу, хотел в свои мудрые, как ему казалось, годы пойти наперекор этим словам. Взбунтовать как подросток с юношеским максимализмом и уйти в отрыв, предчувствуя, что за бедствие его может ждать впереди.
— От тебя за три версты несёт никотином, — отвечает ему альфа, садясь рядом, и продолжает изучать его взглядом.
Но Чонгук не позволял ему этого. Как и себе отдаваться в лапы притягательной опасности. Его личная опасность — остаться вновь с разбитым сердцем, от которого сохранились одни крошки, что держатся на последних каплях клея.
— Ну и что, — отмахивается он, стараясь не пялиться слишком откровенно, потому что этот альфа именно этим сейчас и занимается. — Это ещё…
— И ещё… — перебивает его незнакомец, широко раскрывая крылья ноздрей.
Он одним движением оказывается на таком близком расстоянии, что Чонгук отчётливо видит, освещаемую уличными фонарями площади мелкую родинку на его отблёскивающем светом кончике носа. Слышит усиливающийся запах берёзового дёгтя, так неидеально сочетающегося с вонью отвратительной марки сигарет, которую он всё ещё сжимает губами.
— Нафталином, — вышёптывает он ему практически в дрожавшие губы, кажется, совсем не смущаясь того, что смущает других.
Он звучно вдыхает, обнюхивает кожу Чонгука, закатывая глаза, и роняет из губ сигарету, чтобы слишком пошло простонать в голос.
— Обожаю… — бормочет незнакомец, чуть ли не трясясь в экстазе от того, как слизистую носа касается терпкий запах нафталина.
Томная улыбка касается его лица, оголяя выступающие клыки, которые язык шаловливо смачивает слюной.
— Ты что делаешь?! — отскакивает от него Чонгук, чуть ли не падая на несколько ступенек вниз, но вовремя сдерживает себя на месте.
Он не понимает, что с этим ненормальным такое, однако ощущает, что это заразно. Потому что Чонгуку показалось, что его только что хотели укусить. А ещё послышалось слово «обожаю». Не «фу, мерзость», «как с тобой работают люди», «можно ты не будешь так ядовито вонять?».
Салют не обещали, но выдали целый фейерверк непонятных эмоций, с которыми Чонгуку надо бы разобраться.
Тело покрывает странная дрожь то ли из-за мурашек от приятной мелодичности одного этого слова, то ли от того, с какой гипнотической хищностью на него смотрят. Смотрят и нюхают. Пытаются полностью вкусить его запах, жадно глотают ртом, шумно вдыхают, будто хотят заменить им кислород.
— Тебя Чимин, что ли, подослал? — внезапно озвучивает свои подозрения Чонгук, продолжая сидеть на безопасном по его мнению расстоянии.
По мнению сходящего с ума от его амбре альфы — слишком далеко, но вполне досягаемо.
— Не знаю, кто это такой, — отвечает он, вновь разрушая любые моральные устои и врываясь в чужое личное пространство так, как если бы оно отныне принадлежало лишь ему одному. — Но я Тэхён. Мм… — мычит он, когда утыкается носом в напрягшуюся шею, — немеченый…
«И девственник», — горько смеётся внутренний голос Чонгука, который всё-таки не знает, как себя вести в такие моменты. У него этих моментов не было от слова «совсем».
И хочется просто дать этому сумасшествию быть, стать реальностью, назвать его именем этого самого Тэхёна и заклеймить самым странным вечером в жизни Чонгука.
— У тебя, наверно, не всё в порядке, — лишь произносит он, уже не стараясь как-либо оттолкнуться, однако всё равно упирается ладонями в крепкую грудь, еле скрываемой под расстегнутыми верхними пуговицами тонкой атласной рубашки. Будь Чимин здесь, точно дал бы Чонгуку подзатыльник за такие слова.
Однако Чонгук привык выполнять обещания, как и не смог привыкнуть к разбитому сердцу. Сейчас этот Тэхён принюхается до конца, учует его предтечную задницу и вместо «обожаю» плюнет на бетонный асфальт, громко сокрушаясь о том, что попросил огня у омеги, что пахнет не светом, освещающим темноту, а увядающей жизнью.
— Да, ты прав, — ухмыляется альфа, всё же отстраняясь чуть назад, чтобы вглядеться в лицо тому, кто одним своим запахом дал Тэхёну понять — всё у него в порядке.
Годы издевательств друзей над его специфическим вкусом не мучили Тэхёна, однако слыть в компании альф маниакально-странным из-за своего чуткого обоняния не самый из приятных комплиментов. И эго так и требует взять этого испуганно моргающего на него омегу в звериную охапку и отвезти к друзьям, чтобы доказать им. Показать, разрешить вкусить носами, заглотить тот самый запах, за которым Тэхён бегал, как обезумевший парфюмер в поисках того самого аромата, что свёл бы целую площадь людей с ума. А пока на этой площади, конкретно на холодных бетонных лестницах, сходит с ума один лишь этот альфа и ни один животный инстинкт не даст ему поделиться с кем-то найденным сокровищем.
— Я тебя напугал, да? — тихо спрашивает он, замечая задвигавшийся кадык омеги, который молчит и глотает слюну.
То ли от страха, то ли от предвкушения. То ли от того, что у него только что обильно началась течка.
Чонгук не успел. Ни посмотреть на фейерверки, ни добежать до дома, чтобы спрятать там себя, ни остановиться перед сильным желанием разрешить этому альфе продолжить втягивать носом его запах, как какому-то наркоману, занюхивающему порошок с его тела.
— Поверь. Сам я напуган не меньше, — по-доброму усмехается Тэхён, заставляя Чонгука ощущать себя тринадцатилетним подростком.
Пацаном, который впервые узнал о том, что его всю жизнь будет преследовать определённый запах, липкая жидкость, без контроля вытекающая из задницы, и голодные взгляды альф. Наивным парнишкой, что ещё не понял, что всё это совсем не такое уж и трепещущее сердце чувство.
— Просто ты… просто ты пахнешь, как мой будущий омега, — произносит Тэхён, лукаво улыбаясь во весь квадрат своих обезвоженных губ, что так и трясутся в неимоверном желании прикоснуться к робкой улыбке, появляющейся на лице омеги, имя которого он ещё даже не узнал.
— Что? — у Чонгука плохо получается скрыть свой смех, но он кое-как это делает. Слегка улыбается такому дешёвому подкату, осознавая, что даже подобного пикапа ему вполне достаточно.
Чонгук изголодался по вниманию. И он достаточно взрослый для того, чтобы совершить ошибку, из-за которой мог бы часами плакать в плечо Чимину.
— Как тебя зовут-то? — спрашивает Тэхён и принимает за факт то, что ему просто снесло крышу, из-за отсутствия которой он чуть было не искусал прямо на площади незнакомого омегу в желании языком ощутить его на вкус, и совсем забыл о том, как красиво ухаживать.
— Ч-Чонгук, — неуверенно отвечает тот, продолжая недоверчиво хлопать ресницами, и всё ещё ждёт какого-то подвоха.
Что ж, Чонгук определённо к нему готов в любом случае. Он также достаточно опытен в разочарованиях, чтобы не удивиться, если кто-то сейчас выскочит из-за угла с камерой и скажет, что это был пранк в честь праздника. Не необещанный салют, но всё так же весело.
Жаль, что не Чонгуку. Ведь Тэхён несколько секунд смотрит на него, углубляя взгляд. Пронзает глазами, грубо съедает ими и одновременно бережёт заботой, окутывая непонятно откуда-то появившейся теплотой.
— Слишком сложное имя, — говорит он, чуть наклоняя голову к плечу, и делает очередной глубокий вздох.
Тэхён готов вновь прижаться носом к горячей коже, чтобы наглотаться и просто захлебнуться в этом противном для многих запахе, однако не хочет быть алчным. Боится, что может исчерпать весь лимит.
Надеется, что лимита всё-таки не будет.
— Можно я просто буду называть тебя малышом?
Чонгуку не хочется повторяться, однако язык так и тянет выдать очередное «что?» в более яркой экспрессии, потому что он не понимает.
Что это за странные способы закадрить его и почему они так хорошо на него сейчас действуют?
Он уже не сдерживает своего смеха, непривычно расслабляясь из-за таких идиотских фразочек, на которые любой другой омега закатил бы глаза и затем ушёл бы с криками, что на праздник заявился какой-то маньяк.
Смотрит Тэхён и вправду как маньяк, так как еле держится от того, чтобы не вонзиться клыками в эти широко раскрывающиеся в звонком смехе губы. Чтобы не схватить в собственнической манере пятернёй вьющиеся спадающие на плечи пряди смоляных волос. Чтобы не отпечатать засос на откидывающей голову назад шее. Чтобы не врезаться пальцами в широкие бёдра. Чтобы просто не снюхать Чонгука полностью, навечно оставив его жить в себе никогда не ослабляющимся запахом нафталина.
— Ты очень красивый, малыш, — произносит Тэхён ещё более низким баритоном, чем заставляет табун мурашек отстукивать по каждому сантиметру чонгукова тела.
— Нет, я токсичен, — честно признаётся Чонгук, опуская тоскливый взгляд к ступеньке, на которой сидит, и пытается сохранить улыбку после протяжного смеха на лице, чтобы на мгновение позволить себе всё-таки притвориться, что Тэхён прав.
— Токсично красивый, — усмехается тот и готов отстоять свою победу, если с ним захотят поспорить. — Завидую твоему зеркалу. Оно каждый день видит то, что мне так нравится.
— Может, хватит? — без должного тона раздражённости произносит Чонгук, которого смущают подобные слова.
Он не имеет права так легко вестись на такие комплименты. Он не давал себе этого права.
— Да, хватит, — согласно кивает Тэхён, глазами показывая, что соглашается он не с предложением Чонгука. — Хватит ходить вокруг да около. Я чую то, как из тебя вытекает смазка, которая просто идеально садится мне на нюх. Уверен, она так же вкусно ляжет мне и на язык.
Чонгук искренне не понимает, почему у него горят щёки и тянет низ живота от слов альфы, с которым он знаком всего полчаса. Как и сам Тэхён не понимает, откуда в нём накопилось столько нелепых фраз, обильно вытекающих из него ровно так, как он чувствует, что из Чонгука сейчас течёт его смазка.
— Ты не мог этого почувствовать, — трясёт головой Чонгук в сильном отрицании, ощущая, что ему бы тампон сменить, — я на таблетках, — объясняет и сам в это не верит, потому что блокаторы не справляются со своей задачей.
Он течёт так, будто бы не занимался всю жизнь тем, что пытался притупить свою сущность омеги, заглушая препаратами запах, собственное желание и мысли о том, какой же он никчёмный.
— Плохо работают твои таблетки. Прикупи новые. Могу посоветовать хорошего фармацевта, — с хитрым прищуром улыбается Тэхён, не упуская очередной шанс нюхнуть желанного аромата, ставшего для него просто личным извращением.
Запах чонгукова нафталина превращается для него в кислородный баллон, что так необходим, когда взбираешься на горные вершины, которые Тэхён за свою жизнь успел покорить до самой высочайшей.
— Его аптека прямо под моим домом. Хочешь, покажу дорогу?
— О звёзды, твои подкаты имеют вообще стыд? Раз у самого его нет, судя по тому, как ты, не краснея, их озвучиваешь, — с надменным оскалом произносит Чонгук, надеясь, что голова не игнорирует сигналы разума и положительно не кивает на такой откровенно ясный способ затащить его в постель.
Ментальный подзатыльник от астральной проекции Чимина опять прилетает Чонгуку болезненным ударом, ведь даже если так, он обязан согласиться. Кто ещё так долго будет пытаться добиться его, обманывая тем, что ему нравится омежий запах? Чонгук уверен, что тут должен быть какой-то обман.
И плевать на то, как тело ноет от сильного желания ощутить альфу в самых потайных дебрях своего тела. Конкретно этого альфу, что ловко сумел учуять под запахом никотина и самоуничтожающего отчаяния так горячо ненавистный остальными нафталин.
Яд, отравивший Чонгуку всю его жизнь, а также здравый смысл Тэхёну, который бесстыдно вновь ластится к нему котёнком, требующим ласки.
Его не смущает ни то, что находятся они на людной площади, ни то, что ему всячески пытаются пока вежливо отказать. Ни даже то, что Тэхён не узнаёт самого себя. Он никогда раньше не позволял себе подобной наглости, с которой мог бы гулять пальцами по чужой шее, неподвижно выжидающей резкостей, за которые можно и в челюсть ударить. Но у Тэхёна есть одно большое оправдание.
— Я честно обожаю запах нафталина, — тягуче шепчет он в уже обжигающую подушечки пальцев кожу и в эту самую секунду, когда кадык Чонгука вновь активно двигается в очередных попытках избавить полость рта от сухости, обхватывает его губами.
Давит на него языком, всасывает в себя, прижимается ноздрями к линии челюсти и дышит.
Дышит Чонгуком.
Хвалёный фармацевт и его аптека, которая взаправду оказывается по соседству от дома Тэхёна, забываются ещё после слов Чонгука о том, что он всё-таки был бы не против узнать адрес этого чудо-специалиста. Они даже не замечают того, как проходят мимо нужной локации, куда чуть ли не бегом шли, больше волнуясь не за то, что аптека закроется в одиннадцать, а за состояние, вызванное друг у друга друг другом.
Языки ведут свою какую-то непонятную самим парням борьбу, врываясь в рот и желая показать то, как мучительно сильно желание, накатывающееся с каждой секундой, что они находятся рядом.
Чонгук, точно уверенный в том, что он неопытный омега, который останется таким же до конца своих дней, удивляется тому, как раскрепощённо ведёт его тело рядом с Тэхёном.
Тэхён же, до этой ночи попробовавший немало омег на нюх, теряет крышу от того, сколько оказывается, у нафталина есть оттенков. И каждый из тысячи, что больно, почти до крови из носа, бьёт по обонянию, ему нравится до дрожи в груди, зудящей от того, как сильно бьётся его сердце.
Что-то необъяснимое происходит в квартире малознакомого альфы, но у Чонгука нет ни времени, ни желания останавливаться и задумываться о том, быть или не быть и в чём вообще смысл жизни. Где же всё-таки звёзды и ждать ли сегодня салют.
Почему он раньше не замечал того, что во всём этом нет никакого смысла?
Есть только Тэхён, торопливо снимающий с его торса футболку и протяжно охающий, когда в нос ударяют яркие головокружительные феромоны омеги, расцветающие по его телу невидимыми бутонами.
— Я готов кончить от одного только твоего запаха, Чонгук, — лепечет он куда-то ему в копчик, когда толкает Чонгука на кровать, что они с тяжёлым трудом умудрились отыскать телами в полутёмной чуть освещаемой одиноким уличным фонарём из окна комнате.
Включать свет или угощать гостя рамёном не было желания, не хватало терпения, отсутствовало воспитание.
Чонгук мог бы попросить Тэхёна просто перестать одаривать его комплиментами, что рикошетят от него из-за давно надетой на тело и ставшей его частью защитной кольчуги. Однако ему нравится. Если у Тэхёна случается обонятельный оргазм, то у Чонгука — он слуховой.
— Мне нравится то, что ты говоришь, — уже без былого смущения озвучивает Чонгук свои мысли, которые хотят обнаглеть и выйти всем роем из его черепной коробки.
Но голосовые связки у него одни, и вместо слов он выбирает протяжный стон, когда Тэхён резким грубоватым движением стаскивает с него расстегнутые джинсы и нижнее бельё, больно врезающееся резинкой в его вспотевшие бёдра.
— Малыш, если бы не эта ниточка, я бы и не подумал о том, что в тебе тампон. Ты течёшь так, что я мог бы залить тобою целую ванну, — говорит Тэхён, с восхищением следя за тем, как уличный свет открывает перед ним красоту чужой пятой точки, которая выпячивается к нему, словно пытается сказать, как сильно она желает быть заполненной.
— Вытащи его, — молит Чонгук, хныча в гладкую простыню, и понимает, что в его таблетках нет никакого дефекта. Он принимает их с тринадцати лет. Берёт самые лучшие, не жалеет денег на закупки целых пачек наперёд, чтобы быть всегда готовым.
Дело в альфе, который послушно тянет ниточку тампона, с глухим хлюпом вытаскивая его из непривычно обильно изливающейся смазкой дырочки.
Чонгук понимает, что дело в Тэхёне, которого он, кажется, ждал всю свою жизнь.
— Тэхён, это мой…
Попытка собрать обрывистые слова в, хотя бы безграмотное, но предложение проваливается с не большим треском, а заливистым стоном, когда шершавый язык оказывается между ягодиц и проводит кривую дорожку к его анусу. Чонгук считает, что надо бы сказать этому альфе, что это будет его первый раз, пусть постарается быть нежным и аккуратным.
Если, конечно, не сбежит или не перехочет омегу из-за унизительного факта, что всю жизнь сопровождает Чонгука, как и его собственный запах.
— …мой самый лучший день, — завершает за него Тэхён свои собственные мысли и собирает кончиком языка стекающую по внутренней части бедра кисло-сладкую смазку, словно щёлочь обжигающую и словно капля воды в пустыне освежающую.
Клыки, испачкавшиеся в чужой жидкости, смачно кусают бедро, а язык, не насыщающийся дурманящим вкусом, оглаживает место укуса, зная, что зубы вновь вонзятся и посильнее. Чонгука хочется съесть, вынюхать, вобрать в каждый орган. Чонгука хочется и хочется.
— Это мой первый раз, — всё же вырывается из Чонгука в сопровождении томного мычания куда-то между складок смявшегося под отяжелённым мышцами телом, когда нос Тэхёна удобно устраивается между твёрдых упругих половинок, а язык облизывает колечко мышц.
Нос и язык работают в тандеме, давая Тэхёну двойное наслаждение от того, что ему приходится нюхать и чувствовать на вкус. Чонгук определённо лукавит. Чонгука же хочется, его запрещено не хотеть.
— Ты это всем так говоришь? — усмехается ему в задницу Тэхён, с трудом отлепляя своё лицо от опаливающей кожи, чтобы стянуть с себя противно взмокшую до каждой ниточки рубашку. — Чтобы ещё больше свести с ума, да?
— Нет, это правда… Ты… — у Чонгука кое-как получается повернуть назад шею и уж лучше бы он этого не делал. То, с каким растерянным замешательством смотрит Тэхён, заставляет его колени задрожать от непривычной для себя позы. — Таких извращенцев, как ты, любящих запах нафталина, я ещё не встречал, — игриво хихикает он, надеясь вернуть этому альфе былой запал, так как замечает, что сильно озадачил его этим, как оказалось, вполне неуместным пунктиком из личной жизни.
— Извращенцы — это те, кто его не любит. Я готов открыть церковь поклонения запаху нафталина, — отвечает ему после недолгой паузы Тэхён, наконец, позволяя своему лицу по-ласковому улыбнуться Чонгуку, который, несмотря на затёкшую шею, продолжал ждать от него реакции. — Нет. Даже не так. Твоему запаху. Хочу жить в нём.
— Можешь зарыться в сундук моего покойного дедули, — усмехается Чонгук, поворачивая голову вперёд, и сильно выгибается в спине, когда в анус плавно скользит тонкий длинный палец Тэхёна.
— Я лучше зароюсь в тебе, малыш, — надменно скалится тот и позволяет среднему пальцу присоединиться к указательному, чтобы убедиться в том, как в этом омеге невыносимо приятно узко. Как стенки его ануса давят на пальцы, словно пытаются оторвать их от ладоней.
Тэхён готов пожертвовать ими в угоду своей новой религии.
Осторожно раздвигая пальцы по сторонам, он даёт Чонгуку свыкнуться к новым и, Тэхён надеется, впредь частым ощущениям, а сам опускает лицо между бёдер, чтобы слизать смазку, которой жалко позволять впитываться в постельное бельё. Чонгука вообще жалко отдавать кому или чему-либо. Будь то недостойные его внимания альфы или изъедающая эндорфины горесть.
Тэхён подошёл к Чонгуку за огнём не потому, что нуждался в том, чтобы зажечь сигарету. Он подошёл, потому что ему показалось, что Чонгук сможет зажечь его. Поделится болью, заберёт тэхёнову. Смешают их воедино, сжуют в поцелуе и выплюнут.
— Я постараюсь быть таким же нежным, как твоя улыбка, — говорит свою очередную некоронную донжуанскую фразу Тэхён после того, как вытаскивает медленно двигающиеся в Чонгуке пальцы.
Получив согласие в виде молчаливого кивка и сильнее выпячивающихся ягодиц, Тэхён избавляется от своих брюк и белья. Он не прекращает следить за тем, как полупрозрачная смазка щедро вытекает из раскрасневшейся дырочки. Тэхён мог бы вновь упереться носом в неё, сделать её новой частью своего тела, прижаться к ней лицом, чтобы перестать ощущать любые другие запахи, кроме того, которым благоухает Чонгук. Однако переворачивает омегу на спину, тело которого горит и одновременно дрожит от жгучего вожделения.
Картинка перед глазами плавает, разум затуманивается, внутренний голос забывает все слова, кроме одного имени. Тэхён нависает над его измывающимся в судорожном возбуждении телом и накрывает губы в неистовом поцелуе. Прокусывает тонкую кожу, зализывает выступающую кровь, металлический привкус которой, смешавшись с никотиновым, не сбивает нафталиновый. Тэхён сильно надеется, что вся его квартира пропиталась им. Его собственное тело. Его жизнь.
— Не бойся, — шепчет Тэхён в устало отвечающие ему губы, не уверенный в том, к кому именно сейчас обращается.
К Чонгуку, что робко кивает, не зная, как заглушить сотрясающее слух сердцебиение, или к самому себе. В него вселяется страх того, что он глубоко упал в омегу, которого знает лишь час. За те ничтожные шестьдесят минут, за которые тот одним только запахом смог заколдовать обычно гордо и стойко державшегося альпиниста, не реагирующего подобным экстазом ни на один пик покорённой горы.
Ладонь извивающейся змеёй тянется к твёрдому члену, что не хотелось верить в то, что ни один альфа ещё не прикасался к этой гладкой венистой коже. Тэхён с трудом удерживает себя от очередной глупости, в которой должен на полном серьёзе спросить у Чонгука о том, не его ли омега всю жизнь ждал.
Однако ловит себя на мысли о том, как бы не оказалось, что это Тэхёна специально создавали с таким обонянием ради такого необычного омеги.
Чонгук готов прямо сейчас поехать умом, лишиться рассудка, отдать его на растерзание альфе, потому что ему самому он не нужен. Нужен только Тэхён, оглаживающий мозолистой ладонью его истосковавшийся по чужой ласке член. Его бархатистый голос, вышёптывающий то, как он балдеет от запаха. Его вдохи, такие будто Чонгук мог чем-то заслужить подобное желание к себе.
Тэхён показывает, что Чонгук заслуживает.
Он входит в Чонгука осторожно, с терпением, словно оно у кого-то из них ещё осталось. Не торопится и в то же время лавирует, не ища простых путей к заветной точке. Сущность Тэхёна совсем не в этом, и Чонгук от того, как затяжно он входит в его раззадоренное тело, узнаёт об этом альфе намного больше. Чувствует его характер, проигрывает в голове ещё не озвученные диалоги.
Влюбляется в то, с какой любовью на него смотрят.
Даже если после этой ночи Тэхён исчезнет из его жизни, удовлетворит своё желание, насытится подаренными ему Чонгуком вкусностями, омега не будет жалеть. Он всем телом отдаётся порыву, необузданной воле, злой шутке фантомов погибших звёзд, несостоявшемуся салюту. Чонгук отдаётся Тэхёну так, что у того не остаётся никакого другого выбора, кроме как взять.
Глотать этот дар, обглодать до костей и затем обсасывать их, отказываясь на этом насыщаться.
Тэхён словно загнанный в холодную пещеру зверь врывается в невинное тело Чонгука, сдавленно стонущего в такт его фрикциям, постепенно усиливающимся в своём темпе. Чонгук — это добыча, за которой хочется бесконечно бегать, стирая пятки в кровь. Поймать и крепко-накрепко обнять, обещая, что омеге никогда не причинят боль.
Что никогда больше не придётся убегать.
Ладонь Чонгука накрывает пальцы Тэхёна, не выпускающие из своего плена чужой член, готовый в любую секунду извергнуться в оргазме. Омега крепко прижимается бёдрами к бокам Тэхёна, желая ощутить его в себе в полной мере. Раскрошить в порошок и также нюхнуть, как не перестаёт это делать сам альфа, продолжая звучно втягивать расширенными ноздрями запах его искусанной шеи.
Чонгук кончает с одной главной мыслью: он впервые в жизни искренне полюбил свой собственный запах.
Изливаясь себе на живот, он выгибается полудугой и упирается макушкой в взмокшую от смазки, пота и неутолимого плотского вожделения постель. Выкрикивает имя Тэхёна, бесстыдно умоляет его просто быть в нём всегда.
Чонгук согласится на всё. Стать для Тэхёна кокаином, позволит размолоть себя лезвием по зеркалу, беспрекословно втянется в ноздрю и вотрётся в дёсны.
Тэхён же, отдаваясь неизъяснимой эйфории, божественному наслаждению и неизведанному блаженству, молча просит Чонгука просто быть.
Влажная липкая постель не вызывает у них дискомфорта. Нужно привести дыхание в норму, чтобы продолжить дышать друг другом. Чонгук утомлённо лежит на вздымающейся вверх-вниз груди альфы и уставляет свой взгляд в тёмный потолок.
Он вполне мог бы заменить ему беззвёздное небо. Лишь бы Тэхён позволил.
— Кажется, у тебя звонит телефон, — зычный бас ломает приятную тишину, что Чонгук не сразу реагирует, отказываясь так рано возвращаться в реальность.
— А? — лениво бормочет он, поворачивая голову к вспотевшему лицу Тэхёна.
У визгливого телефонного рингтона получается всё-таки ударить Чонгука по ушам, однако он не торопится начинать поиски своих джинсов, из которых его смартфон пытается дать о себе знать. Чонгук прикладывает губы к капелькам пота на немного колючем губном желобке Тэхёна и неуверенно вылизывает солоноватую кожу.
Но Тэхёну этого будет всегда мало. Он, уже превратив эту в отныне самую любимую свою привычку, растянуто втягивает утыкающимся в гладкую чонгукову щёку носом. Дурманит самого себя опьяняющим запахом нафталина, ставшего для альфы священным благовонием. Затем целует мягко и коротко, боясь разбить интимную хрупкость, что зарождается в глубоких печальных и в то же время полных веры глазах. Вновь чмокает неторопливо и серьёзно хмурится, ощущая, как внутренности обжигает от высокого вольтажа энергии, зарождающих в нём высокие чувства.
— Я хочу, чтобы вечность стала сегодняшним днём, — пришёптывает Тэхён и больше не получает в ответ на свои чересчурные фразы насмешливую улыбку. Потому что Чонгук так же этого хочет.
Хочет, чтобы в небе за окном начали падать звёзды и чтобы на каждое из них можно было загадать только одно это желание.
После пятого звонка, Чонгук вынужденно встаёт с постели и невыносимо долго ищет свои брюки. Невыносимо для Тэхёна, потому что любоваться голым омегой, отданным ему во власть и безвозмездно подарившим ему свой собственный запах, слишком большая награда за непонятные заслуги.
На сколько ещё горных вершин альфе нужно будет взобраться, чтобы принять смущённо-кокетливо улыбающегося ему Чонгука, как дар судьбы?
Чонгук не прерывает зрительного контакта и кусает губу от того, как член Тэхёна без дополнительных стимуляций твердеет прямо у него на глазах. Ему удаётся дрожащими пальцами достать из кармана телефон. Он несколько раз проваливается в попытках размазанно провести влажными от собственных спермы и смазки пальцами по экрану, но в итоге всё-таки отвечает на звонок лучшего друга.
— Чонгук, ты где вообще? Мы с Юнги на площади, — слышит он в трубке энергичный радушный голос Чимина и мечтает просто взять и без слов нажать на кнопку отбоя. Альфа игриво облизывается, бесстыдно приглашая обратно на свой член. — Ты был прав. Тут в небе такой красивый салют. Ты видишь?
— Вижу, — томно лепечет в ответ Чонгук, краем глаз замечая за окном ярко-красочные вспышки света, но не поворачивается к нему полным взором, продолжая смотреть на Тэхёна, который хитрым прищуром оглаживает взглядом его нагое тело и словно негласным сигналом оглушающе шумно втягивает в ноздри пропитанный нафталином воздух комнаты. — Он прекрасен.