Неподвижный

- Я хочу с вами работать, - тишину, на короткий момент возобладавшую в просторном кабинете разрезал тонкий, но уверенный голос. Чертовски уверенный и Гилберт приподнимает брови в удивлении, вновь переключая внимание на стоящего перед ним молодого человека. Худощавый, светловолосый, вцепившийся в складки одежды такой цепкой, что даже мертвой хваткой, да и весь он как будто… застыл в одной позе, сквозя его, Гилберта пристально-неподвижным взглядом ярко-синих глаз. Странный мальчишка… мягко говоря, а обычно Гилберт выражался грубо, но сейчас… случай несколько уникальный. Бросив взгляд на резюме, раскинувшееся перед ним в самой призывной позе, Гилберт вчитался внимательнее в строки, которые ранее окинул крайне беглым взглядом. В строчке имени значится:Мэттью Уильямс. 22 года, двойное гражданство Соединенного королевства и Французской Республики, неоконченное обучение в Национальном канадском университете Торонто… Ничего примечательного, но душу Гилберта, вернее то что от нее осталось, грызет какое-то странное предчувствие… - Паспорт покажешь, мальчишка? – осведомляется он, обратив взор на своего потенциального ассистента. На безэмоциональном бледном лице не отражается ни-че-го, но Гилберт прожил далеко не пару десятков лет, поэтому легкую тень, промелькнувшую на лице и едва уловимое движение светлых бровей распознает практически сразу. Мальчишке это не нравится. Сразу ясно, что здесь что-то не так. Что только делает всю ситуацию куда интереснее, чем ему казалось изначально. Гилберт усмехается, оскалившись и широким движением выхватывает документ у побледневшего мальчишки из рук. На первом же листе его ждет все та же невзрачная фотография что и в резюме и красноречивая верхняя строчка: Мэттью-Артур Уильям Бонфуа Поднимая взгляд на мальчишку, Гилберт не пытается скрыть своего изумления и отчасти волнения. Сейчас он ощущает себя кем-то вроде матерого волка в логово которого самолично прискакала заманчивая жертва… желающая охотиться с ним наравне. Ну не сюр ли? Он разглядывает мальчишку будто заново его увидел уже в третий раз, теперь открывая в нем совершенно новые стороны. Крайне зажатый, до какой-то тотальной неподвижности, он действительно напоминает крольчишку, что невольно наталкивает Гилберта на воспоминания из далекой молодости… … - петит… ляпан? – он коверкает французскую речь нарочно грубо, впрочем, вычурное лягушачье произношение не давалось ему со времен вынужденных уроков в колледже. – Так ты называешь Керкленд? Это же… - он напрягает память, выуживая из нее полузабытые французские слова. – Кролик? - Именно так, mon ami, - отзывается высокий баритон напротив с веселыми нотками. – Это прозвище родом с нашего общего детства… Долго объяснять… Отзвуки этого баритона и заполняют теперь это помещение, только старые нотки в разы более… тихие. Напрочь лишенные интонации и уж точно в них не расслышать ни веселья, ни кокетства. Но теперь Гилберт понимает, действительно понимает почему не выгнал до невозможности застенчивого мальчишку с самого начала, почему его резюме не пополнило ряд других в мусорном ведре. Чертова интуиция, а после – слуховая память. Да и не только слуховая. Пробегаясь по собеседнику пристальным взглядом, немец подмечает гораздо больше, нежели изначально. Довольно высокий, белокурый со знакомой структурой вьющихся волос, обладающий тонкими, столь знакомыми изгибами лица, что от этой находки хочется взвыть, и, самое главное, глаза. Большие, синие, смотрящие будто бы просительно, впрочем без эмоций. Что-то было в них незнакомого, чужеродного даже для подобной премилой наружности. Но цвет – цвет он бы не спутал. - Мои родители не знают, что я здесь, - впервые Мэттью проявляет инициативу в их диалоге, будто бы не желая выслушивать неизбежные расспросы о своих родителях, что немнуемо сорвались бы у Гилберта с уст. – Но они не должны волновать вас, сэр… Байлшмидт. Его фамилия соскальзывает с уст твердым камнем, будто бы четкое немецкое произношение придает мальчишке некую уверенность. Гилберт усмехается уже и не пытаясь скрыть заинтересованность. Подобный экземпляр, как сынишка парочки Бонфуа-Керкленд он упускать не намерен. Какими бы качествами пресловутый экземпляр ни обладал. Впрочем, если этот странноватый паренек унаследовал хотя бы сотую долю амбиций своих родителей это сотрудничество может выйти даже плодотворным. В противном случае… он будет вовсе не прочь подкинуть этой сладкой парочке повод для страданий. Все зависит от тебя Мэттью, но просто так ты отсюда точно не уйдешь. Слово Байлшмидта. - Тебя не разыскивают по всей Канаде и не ебут мозги твоим отчислением? – слегка театрально взмахнув руками, Гилберт оскалился. Он знал куда бить, весь вид Бонфуа-младшего, ах, простите, Уильямса, буквально кричал об этом. – Или фальшивая фамилия отбила твоим родителям память, и они забыли, что их правильный сынок в приступе подросткого бунта отчислился из своего престижного университета? Они ведь не припрутся прямо сюда сейчас, требуя отдать своего сына из заложников? Весь этот каламбур доставлял Гилберту веселье, но куда больше ему хотелось разговорить мальчишку, выбить из него эмоции и заставить выдать ему больше информации. О своих отношениях с родителями, о своих мотивах вступить в ряды преступной организации, о себе, в конце концов! Но, Уильямс-Бонфуа-не-пойми-кто-на-самом-деле оказался более крепким орешком, чем производил впечатление. - Вы не должны волноваться о моей семье, сэр, - протянул Мэттью все тем же лишенным эмоций голосом. – Никто из них не помешает нашей деятельности каким-либо образом. Гилберт выдохнул почти разочарованно. Впрочем, еще не вечер. - Что ж, расскажите о себе, молодой человек, - пафосным тоном предложил он, широко улыбнувшись, имитируя обычное, среднестатистическое собеседование. – Чем вы живете, увлекаетесь? Чем можете быть полезны нашей организации… имеете ли представление о той работе, что вас ждет? На подобную должность претендовали в основном люди, имеющие за плечами багаж соответствующего опыта криминальной жизни, и прилизанный юноша с застенчивостью граничащей с неподвижностью из двух богатых европейских семейств был последним кандидатом, выглядящим подходящим. Впрочем, водятся ли черти в этой приторной неподвижности? Чутье подсказывало Гилберту что да. - Я увлекаюсь мотоциклами. Кулинарией, - произнес юноша хладнокровно, но обыденно, словно и впрямь находился на собеседовании в самую обычную компанию. Подстраивается под ситуацию. – Я учился на медицинском факультете, и химия – мое увлечение с детских лет. Я знаю, как подтирать следы, - все тем же предельно спокойным тоном внезапно добавил он, не сводя с Гилберта пристального, но сочащегося равнодушием взгляда. – Как делать присутствие постороннего вмешательства совершенно незамеченным. Я был своего рода вундеркиндом – перешагнул через два курса университета… - Но отчислился за семестр до окончания, - закончил Гилберт, не мигая смотря на Мэттью. Строчки из резюме интересующего его объекта стояли перед глазами, словно он не отрывался от чтения. – Разочаровались в профессии врача? - На то были свои причины, - вновь уклончиво, но так хладнокровно ответил Мэттью, что Гилберт даже несколько опешил. Стоило надавить на этот вопрос, заставить мальчишку прояснить этот факт собственной биографии, но интуитивно Гилберт решил, что есть более важные вещи. А об этом он обязательно узнает позже. – Я знаю в совершенстве три языка – изучал немецкий в университете. Поэтому я отлично могу работать здесь, в Германии, - отчеканил он, и Гилберт впервые осознал, что немецкий мальчишки был до неприличия четким. Лишь едва различимый акцент отдающий то ли норманнами, то ли Туманным Альбионом (черт эту семейку разберешь – и Франциск Бонфуа и Алиса Керкленд всегда были помешаны на патриотизме и собственной культуре, что делало их союз до крайности нелепым в глазах Гилберта). – И вы, разумеется, можете отправлять меня в любые места по всей Европе и за ее пределы. Я открыт к передвижениям, меня совсем ничего не держит, - все то же равнодушие, но предчувствие Гилберта как-то странно екнуло на последних словах. Что-то сюрреалистичное, чужеродное будто бы присутствовало в них – нечто, что стоило бы отметить, над чем нужно было задуматься. Но пока Байлшмидт лишь подметил их про себя, ибо останавливать мальчишку не было смысла совершенно. – Так как я обучался медицине, я знаю про человеческий организм много полезных сведений. Куда необходимо ранить человека, чтобы вывести из равновесия, но без излишеств. Мои знания могут быть вам полезны, - подытожил он холодно. – И у меня нет гордости, - внезапно добавил он, отчего Гилберт, решивший было, что монолог его кандидата подошел к концу, вздрогнул от неожиданности. – Я могу сделать все, о чем вы меня попросите. Подстроюсь под любого человека, под которого нужно. Примерю любую личину, какая будет нужна. Что угодно. Кажется, впервые Гилберту показалось, что этот безэмоциональный голос окрасился выделяющей интонацией. Насчет гордости Мэттью явно не врал. Как бы сама формулировка ни звучала. А звучала странно, что для Мэттью Уильямса-Бонфуа-а-может-быть-Керкленда казалось уже привычным. - Мне не нужны бесхребетные люди, - промолвил Гилберт, смакуя слова. – К тому же весь опыт, что ты описываешь относится к теории. Мне нужны практики. Понимаешь, Уильямс? – сделав поблажку, обратился мужчина к юноше по псевдо-фамилии, интуитивно догадываясь, что Мэттью неприятна фамилия его отца. И матери, вероятно, тоже. - Есть у тебя, что-то, что можно предложить мне по этой части? Молчание разрезало воздух непривычно долго, после монолога юноши, и когда Гилберт уже решил, что ответ его не интересует, он прозвучал: - Да. Отчего-то Гилберту не казалось, что юноша врет, несмотря на весь его очевидный, пусть и совершенно не рвущийся наружу, но оттого еще более интересный пыл. В таком случае, нам есть над чем поработать, - подумал Гилберт, задумываясь над следующим вопросом.

***

Воздух отдавал ранней весной и свежим, но не сильным морозцем, принося Гилберту своеобразное наслаждение. Он стоял, засунув руки в карманы, наслаждаясь видом утреннего города, который только-только начинал просыпаться. Байлшмидт его примеру не внимал: он был жаворонком на протяжении уже многих лет, а порой ему казалось, что и вовсе разучился спать. Впрочем, подобное у них наследственное. Людвиг вставал даже раньше, - подумалось ему и, недолго думая, он потянулся за зажигалкой, ощутив навязчивое желание закурить. - Месье, ну что ж, зайдемте внутрь? – услужливо-насмешливый голос очередного заказчика отдавал явным лягушачьим акцентом, и Гилберт слегка поморщился. На ум невольно пришел Мэттью Уильямс-Бонфуа – его новый знакомый слишком напоминающий одного старого. Внутри ухоженного дома было довольно уютно, но Гилберт ощущал некое напряжение, что, впрочем, было ожидаемо. Новый заказ подоспел из мира политики, и несмотря на то, что мужчина не чурался подобных заказов, слишком тесное общение с сильными мира сего настораживало его, но, разумеется, недостаточно, что отказываться от подобного куша. Как правило, заказы поступали от немецкого правительства, которое, как и всякое другое, отнюдь не чуралась сотрудничества с криминальными институтами, но вот иностранцы обращались к нему крайне редко. Но, предсказуемо, метко. - В чем суть заказа? – вопросил он без обиняков, усевшись в кресле и, сцепив руки в замок, оглядел присутствующих. Двое человек: тот, кто встретил Гилберта у дома и импозантный мужчина чуть старше самого Байлшмидта. Чуть длинноватые волосы, дорогой костюм и повадки выдавали в нем человека, принадлежащего к пресловутому миру закулисных игр, и Гилберт вспомнил все, что изучил о заказчике до этого дня. Оппозиционная партия, желающая поднасолить французскому правительству и помешать продвижению некого закона. Впрочем, вникать в забугорные детали Гилберту было неинтересно. Ему следовало выполнить свою работу – устранить некого субъекта – а потом получить соответствующее вознаграждение. - Вам следует устранить эту женщину, - холеная мужская рука протянула ему маленькую фотографию: обычная, довольно молодая француженка, стоящая на фоне флага и улыбающаяся во весь рот. – Ее имя – Марлен Шардон – она председатель партии «Великая Республика», и вы должны справиться с заданием до 12 марта включительно. Главное – чтобы мадам не смогла присутствовать на заседании, которое состоится днем позже. - Ноги ее там не будет, - оскалился Гилберт, выхватывая фотографию, вглядываясь в нее более пристально. – Почему же именно я? – спросил он, подняв взгляд на своего клиента, который, Гилберт был уверен, слегка поежился то ли от неприязни, то ли от страха, а то и все вместе. Это было неудивительно: Гилберт был альбиносом, и его необычный цвет глаз, которые будто бы налились кровью, пугали окружающих с самого детства. Повзрослев, Гилберт научился получать от этого удовольствие, ведь его внешность говорила за него самого. Что было крайне удобно, ведь именно его знаменитые глаза кровавого оттенка породили столько занятных прозвищ. «Немецкий кровопийца» был самым мягким из них. – Понимаю, что моя слава идет впереди меня, но в любом случае я не удивлен, что во Франции равных мне нет, - подтрунил он, широко улыбнувшись, заставив собеседника передернуться. Не ударить лишний раз по знаменитому лягушачьему самолюбию он не мог. Еще с молодых лет… - Мадам Шардон пребудет в Германию завтрашним рейсом, - ответил мужчина, вытаскивая из кармана еще несколько фотографий. – Она намеревается провести здесь часть своего отпуска, но остановится у своих родственников… посему я очень надеюсь, что вы выкроите время, когда мадам будет в одиночестве. Нам не желательны лишние жертвы… вы понимаете. – взгляд исподлобья вызвал у Гилберта резкое раздражение. - Понимаю побольше вас, - огрызнулся он и схватил другие лежащие на столе фотографии. С разных ракурсов, изображающие потенциальную жертву с разным масштабом – все они могли пригодится, а потому оказались у Гилберта в кармане. Выйдя от заказчика, он решил немного пройтись: свежий мороз хорошо влиял на его мозговую деятельность. Сделав круг вокруг своей машины, он остановился и, ведомый каким-то странным порывом, полез в карман. Перебирая фотографии жертвы, Гилберт остановил свое внимание на одной из них – самой потертой, судя по маленькой подписи в самом низу, запечатленной три года назад. На ней изображалось большое мероприятие – кажется, банкет - а рядом с оживленной в явно неформальной обстановке Марлен стояла высокая женщина в нежно-голубом приталенном платье. Внешность ее казалась отчасти знакомой и отчего-то важной, и Гилберт, охваченный собственным предположением, поспешил набрать недавно записанный номер. - Сейчас я скину тебе фотографию, а ты ответишь: не твоя ли это тетка? – пояснил Гилберт, роясь в заднем кармане джинс в поисках сигареты. – Считай, собеседование продолжается. Мычание Мэттью он принял за знак принятой к сведению информации, но, несмотря на кажущуюся заторможенность, неподвижный Мэттью довольно быстро реагировал на действительно важные вещи, поэтому его ответ не заставил себя ждать. - Тетя Жюли… Джулия, она проживает в Монако, работает секретарем в правительстве… - произнес Мэттью спустя мгновение. – Двоюродная сестра отца… - Так и знал, - усмехнулся Гилберт, весьма довольный своей памятью на лица. Впрочем, не распознать в белокурой, обладающей тонкими чертами и пронзительно-голубыми глазами женщине Бонфуа, когда память о Мэттью была еще свежа – невозможно. Тем паче Гилберт имел сомнительную честь лицезреть пресловутую кузину Франциска в живую, кажется, на одной из тех вечеринок, на которые тот был горазд… Ностальгия по прошлому медленно подкралась к горлу, и Байлшмидт попытался задушить ее прежде, чем она осмелиться проделать это с ним. - Твои связи, крольчишка, будут для меня весьма полезны, - облизнув нижнюю губу, будто опробовав собственные слова на вкус, произнес Гилберт. – За них я даю тебе шанс, но только один. Если провалишься – больше мы с тобой не увидимся, а если вздумаешь что-то болтать, не увидишь уже никого. – усмехнувшись, он проследил взглядом за приземлившейся с ветки на землю птичкой. Птицы оставались его самой странной слабостью на протяжении многих лет с самого подросткового возраста, о которой знали по счастью очень немногие. - Я бы не болтал в любом случае, - тихо ответил Мэттью и Гилберт живо увидел, как тот опускает глаза. Или он их и не поднимал, а пялился в сторону с отрешенным видом. Какая же разница виделась между ним и Франциском – тот всегда стремился быть впереди планеты всей и его всегда было видно. И слышно. Очень. Да и Алиса никогда не упускала случая высказать свое мнение, подчас в самой нелицеприятной форме, за что Гилберт справедливо считал ее выскочкой. Впрочем, они действительно стоили друг друга: двое чрезвычайно тщеславных выскочек, по настоящему влюбленных лишь в себя самих. И как, черт возьми, умудрились воспитать такого отпрыска как Мэттью… - Ну разумеется, если не дурак, - хмыкнул Гилберт, про себя отмечая, что почти наверняка это не так. И вовсе не из-за наличия очков. – Встречаемся в моем офисе через час – объясню детали задания. И опозданий я не приемлю. – подчеркнул он, припомнив, что папаша Мэттью пунктуальностью не отличался никогда. Пусть даже сходство между ними прослеживалось и только внешнее.

***

Объяснять помногу раз Мэттью не пришлось, и вот уже Гилберт сидел в премилом кафе, облокотившись о стойку, и время от времени посматривал в сторону коротающих время за душевной беседой своего нового подопечного и невысокой русоволосой женщины, что в данный момент щебетала на французском без задней мысли. Конечно, ведь задние мысли здесь были только у ее собеседника. Гилберт хихикнул над собственной же шуткой, но тут же успокоился, исподтишка не выпуская своего потенциального работника из-под наблюдения. Как ни странно, Мэттью выглядел… оживленным. По-особенному оживленным, конечно, так как может быть оживлен именно Мэттью Уильямс. Он приподнимал уголки тонких губ в ответ на некую реплику своей собеседницы, слегка кивал и периодически подливал той вино в бокал. Со стороны глазам Гилберта будто бы предстала полная идиллия, но нечто так и подначивало его изнутри. С юных лет будучи предоставленным самому себе Гилберт тесно внедрил привычку не выпускать из-под своего контроля окружающие его вещи. А уж новеньких работников из-под него не выпускать сам Бог (хоть он ему и не указ) велел. Впрочем, Марлен Шардон не оставляла предсказуемо свои повадки дипломата даже во время обеда. Периодически ее глаза оставляли собеседника и переключались на обстановку, ненароком обегая взглядом весь зал. Всего на пару секунд, но этого хватало, чтобы Гилберт успевал отвернуться, делая вид, что занят чем-то в своем смартфоне. Не проходило и мгновения, чтобы Мэттью не напоминал ей в такие моменты о своем присутствии, вставляя какую-то реплику. Байлшмидт усмехался про себя, мысленно проставляя галочку напротив пункта «быстрая реакция». Самое незначительное, однако чертовски важное Мэттью выполнил. В какой-то момент Гилберту показалось, что ситуация выходит у Мэттью из-под контроля, когда явно чем-то раздосадованная мадам подошла к барной стойке, за которой как раз и сидел Гилберт. Отвернувшись, он принялся с внешним спокойствием попивать заказанную воду, держа другую руку аккурат близко к своему внутреннему карману, где был припрятан травматический пистолет. В случае рассекречивания, он был готов незаметно усыпить мадам, дабы не поднимать лишнего шума, а поскорее смыться. Но не успел начаться поток претензий Марлен к притихшему бармену, как тут же подоспел Мэттью, позволивший себе тронуть мадам за локоть (что невольно выдало его волнение) и прошептать о чем-то ей на ухо. Напрягая слух, Гилберт расслышал последние слова: - …боюсь, мы задержались и нам нужно ехать прямо сейчас. Передернув раздраженно плечом, женщина встряхнула волосами и направилась за молодым человеком, который уходя слегка дернул головой в сторону, но видимо быстро опомнился, не решаясь посмотреть на Гилберта. Ну хоть сообразил. Прождав минут с десять, Гилберт покинул здание кафе, направляясь по заранее установленному маршруту. Они с Мэттью планировали совершить задуманное в отдалении, для чего было необходимо отъехать в горы. Прознав, что жертва собирается совершить одинокий турне в горы, Мэттью присоединился к ней под видом случайной встречи, после чего был вынужден совершить поход в кафе. Теперь же его задача состояла в том, чтобы отвлекать мадам до приезда Гилберта. И не подпускать ее близко к цивилизации. И судя по всему, он справился с этой задачей успешно. По прибытию, глазам Гилберта предстала презабавнейшая картина: лежащий на земле Мэттью, прижимающий к себе руку, которую с почти материнской озабоченностью пыталась перевязать Марлен. Из-под неплотной повязки виднелись красные капли, отчего Гилберт приподнял в удивлении брови и подавил желание рассмеяться. Он наказал мальчишке отвлечь их жертву любым возможным способом вплоть до секса, но вовсе не ожидал, что Мэттью придет в голову именно такой тривиальный способ. Изобретательность… Вид Гилберта уверенной походкой приближающегося к ним, Марлен заметно растерялась и округлила глаза. От растерянности она сжала конечность Мэттью сильнее, чем нужно, чем заставила его слегка заскулить от боли. - Не переусердствуйте, мадам, - кивнув на рану, посоветовал Гилберт, позволив себе улыбнуться. Его прохладная, одними уголками губ улыбка обычно вводила жертв в ужас, но Марлен была по локоть в политике, посему обладала долей хладнокровия. Тем лучше, Гилберт никогда не любил нытиков. - Matthieu, que se passe t-il? – осведомилась она взволнованным тоном, а следом взгляд каре-зеленых глаз устремился на Гилберта. - Pardonnez-moi, - произнес он единственное что помнил на французском достаточно точно, но не успел он оттолкнуть ее, уже занеся руку в черной перчатке (которую ждала бесспорная участь сожжения после), как получил резкий удар под дых. Ругнувшись, Гилберт ощутил сильную ярость, которая придала ему силы собраться и обрушить на соперницу следующий удар, но впереди него промелькнула будто бы светлая молния. В следующий момент женщина с протяжным криком упала в бездну между горами, а у самого края стоял, пытаясь отдышаться, Мэттью, сжимая в руках пресловутые бинты, которые, судя по всему, использовал как перчатки. Умно. Но недостаточно. - На них осталась твоя кровь, идиот, - пробормотал Гилберт, сплевывая. Он бы прекрасно справился и сам, но юнец полез вперед и добавил им возможных проблем. - Это чистые бинты, - ответил Мэттью и к ногам Гилберта упали белые марлевые тряпки, похоже исподтишка вытащенные у мадам из аптечки, что валялась совсем недалеко. Гилберт покачал головой, подмечая, что шустрости мальчишке не занимать. Эх молодость… - А это ты специально порезал? – спросил он, кивая на все еще сочащуюся рану Мэттью, которую он неловко пытался перевязать, когда они уже спускались по склону, торопясь к машине. – Давай помогу, - подтолкнув мальчишку к себе, он принялся туже затягивать бинты, вызывая у своего нежданного пациента шипение. - Почти, - произнес Мэттью, сквозь шипение. – Я расковырял рану об острую ветку незаметно. Она уже была и мне потребовалось немного усилий… - Вот тебе раз, - отозвался Гилберт не без доли восхищения. Усаживаясь в машину, он проскользнул взглядом своему подопечному, чтобы оценить его состояние. Необычайно бледный, он держался почти как обычно, если бы не едва уловимая дрожь, которая била его словно дождевые капли ветку дерева. - Приедем домой, дам тебе немного выпить, - он нажал на газ и слегка хлопнул мальчишку по плечу, отчего тот будто бы уменьшился. – а потом нужно поспать. Любой опыт имеет последствия, - пояснил он и решил, что игра в заботливого папашу на этом окончена. У Мэттью ведь вроде как есть свой, а Гилберт и отцовство – дела несовместные. Даже с родными племянниками – детьми младшего брата Людвига он поддерживал отношения на расстоянии, а ведь не чужие! Впрочем, он не забывал помогать детям материально – присылал порой напоминания о том, что в Германии существует дядя Гилберт, да справлялся о нуждах мелких. Порой ему казалось абсурдом оставлять детей на попечении не слишком уравновешенного Ловино Варгаса – старшего брата его покойной невестки – но помимо Романо (как прозвали Ловино в мафиозных кругах) в их доме присутствовала мать Варгасов и сонм другой итальянской родни. В их шумном, сплоченном обществе маленьким Феличиано и Луизе будет несомненно лучше, чем в одиноком жилище Гилберта. Ему хватало смирения (как бы Гилберт ни ненавидел это слово) для подобного признания. Но для признания, что на подобные сентиментальные размышления его натолкнул никто иной как Мэттью Уильямс, его все еще было недостаточно. *Matthieu, que se passe t-il? - Маттье, что происходит?