Эрато

Икуто всегда был хорошим притворщиком. Этот талант Аму оценила ещё в детстве — так тонко играть полутонами эмоций мог только он. Икуто демонстрировал лишь избранные грани собственной личности, причем очень умело, по частям, которые и способны сложится в картинку, но эта картинка заведомо будет ложной, и оставлял людям мнение что они понимают, что он за человек, но вместе с этим и туманное осознание, что ничего то они не знают. Особенно прекрасно Икуто скрывал свои чувства — даже спустя пять лет отношений и девять лет со дня встречи, Аму бы не взялась утверждать что точно знает, что он чувствует. А ведь все вокруг шушукались — рядом с ней Икуто не носит масок и не скрывает собственные чувства, рядом с ней он настоящий. И Аму бы смеялась в лицо каждому, услышь это сейчас — не был Икуто с ней настоящим. Никогда, черт возьми, не был Любовь творит чудеса — сказали бы они. Любовь то может и творит — согласилась бы с ними Аму — вот только любил бы Икуто её. И Аму бы обвинить его в лживой фальши, но Икуто и правда старался любить её — дарил подарки, поддерживал, водил на свидания, звал этими милыми прозвищами, вроде «принцесса» и «мышонок», глядел нежным взглядом, целовал — но Аму прекрасно понимала, что это лишь очередная маска, под которой он своевольно запер собственные чувства. Иронично: Аму когда-то носила маски чтобы спрятать собственную личность от окружающих, Икуто же носил маски, чтобы скрывать свои истинные чувства от самого себя. Поэтому она послушно принимала правила этой игры. Они играли и играли, сначала во влюбленных, теперь в пару и совсем скоро их маленькая фальшь станет полноценной ячейкой общества. С одной стороны её бы укорить в глупости и слепоте — ведь чем не истинной глупостью является решение выйти за человека, который её не любит? Но с другой, Икуто не был к ней равнодушен: и пусть эти чувства скорее были теплой симпатией, благодарностью и больше платонической любовью, но Аму было достаточно и этого. Она прекрасно знала, что по-настоящему Икуто никогда не сможет её полюбить — его сердце навеки отдано другому человеку. Аму бы и не знала об этом — всё же Икуто так искусно подменял понятия и создавал искренние чувства из ничего, что она по-началу и правда верила в его любовь. Если бы однажды не услышала как он играет. Тогда её не должно было быть дома — она планировала переночевать у Ами, потому что та закатила очередную истерику из-за того, что Аму совершенно перестала уделять ей внимание. Но Ами неожиданно уехала с друзьями на источники и Аму, узнавшая об этом уже в дороге, вынужденно направилась домой. Дом встретил её хрустальной тишиной, которую разбивал тихий плач скрипки. Мелодия, разносившаяся по комнатам, была наполнена тихой грустью невысказанных слов любви. Тонкие струны мягко плакали под невесомыми, словно взмахи нежных крыльев мотыльков, прилетевших в ночи погреться у огня, касаниями смычка, и горько-сладкая любовная песнь, в невозможности достигнуть чьего-то сердца, хрупкими нотами оседала в комнатах и разбивалась на мириады невидимых осколков. Аму даже не могла пошевелится и как-то выдать собственное присутствие — её хватило лишь на то, чтобы опереться спиной на стенку в прихожей и судорожно сглатывать слезы, прожигая темную фигуру со скрипкой в руках мутным взглядом. Сердце горько ныло от осознания, что эта нежная наполненная искренней любовью мелодия была посвящена не ей. Тогда она сбежала, не находя в себе сил прервать чужое уединение, хотя сначала невыносимо хотелось устроить скандал и обвинить Икуто во лжи. Но на следующий день тот вел себя также как и всегда — любой бы кто увидел их со стороны сказал бы, что в этой паре царит истинная любовь. И Аму поняла, что должно быть у него есть для этого причины. Есть причины, почему он не может быть с тем, кого любит, есть причины держать это в тайне, есть причины быть рядом с ней. А потому никак не выдала ему, что видела тот момент слабости. Потом она еще несколько раз обманывала его, говоря о своем уходе, а сама возвращалась спустя какое-то время чтобы застать его в процессе игры. Эти мелодии — каждая из них была абсолютно уникальной и новой, словно он придумывал их в тот же момент — были наполнены такой искренней любовью, что каждый раз Аму невольно становилось завидно. Где-то в глубине души ей хотелось быть тем человеком, которому Икуто посвящал такую музыку. Но вместе с этим она чувствовала и невыносимую грусть от понимания, что ей отведена лишь роль преграды между Икуто и его истинной любовью. Но тот, руководствуясь своими непостижимыми мотивами, никогда не говорил об этом. Словно статус невзаимно влюбленного его совершенно устраивал, словно он даже не верил в то, что эти чувства могли бы оказаться взаимны. Словно ему было достаточно лишь этого — искренне любить, выражая каждое невысказанное слово в скрипичном плаче. Со временем Аму бы смирилась и даже забыла об этом, если бы не чертовы интервью. Когда с Икуто спали все все оковы запретов и ограничений, когда-то выставленных Пасхой, его талант зацвел буйным цветом. Юное дарование, попав в нужное время на глаза одному известному композитору, тут же было замечено и обласкано вниманием. И карьера Икуто с каждым годом шла в гору, а вместе с ней росло и внимание прессы. Оставаться затворником он не мог да и, неожиданно для близких, не захотел и поэтому мелькал на глазах у прессы, доводя ту до экстаза, и давал интервью, если в том была потребность. Конечно же, пресса знала только то, что Икуто позволял им знать, но свои отношения они с Аму никогда не превращали в какой-то секрет за семью печатями и часто красовались перед прессой вместе, особенно после очередного концерта. Но каждое интервью заставляло Аму беззвучно скрипеть зубами и пережидать очередные приливы ненависти к Икуто, себе и окружающим. Потому что каждый раз, любой журналист задавал в разных формулировках один и тот же вопрос. —Тсукиеми-сан! — звучал очередной хорошо поставленный звонкий голосок журналистки, — скажите пожалуйста! Каждое ваше новое произведение наполнено необычайной чувственностью! Кто вас вдохновляет на столь прекрасную музыку? Ваша невеста? Икуто никогда не отвечал на этот вопрос, лишь мило улыбался спрашивающей. На удивление, многие журналисты оставались в восторге от его манеры замолкать посередине разговора и игнорировать вопросы мягкой улыбкой — это находили лишь очередной изюминкой в образе таинственного композитора. И столь загадочный жест давал каждому поле для личной уникальной трактовки чужого «ответа» и отношения к вопросу, но почему-то в этом случае все журналисты оказывались невыносимо единодушны. — Ваша муза — ваша невеста, Хинамори Аму-сан? И вновь Икуто лишь улыбался, журналисты бурно обсуждали столь очевидную догадку, утверждая её за непоколебимую истину, а Аму оставалось лишь стискивать зубы от ноющей боли в районе сердца. Она до боли стискивала чужую ладонь, сохраняя внешнее спокойствие и благодушие, что позволяло журналистам активно шептаться об истинности их теории, а Икуто одарял её взглядом полным вины и немой просьбы о прощении. Аму никогда не была его музой. Ни единой композиции её жених никогда не посвятил ей. Его известность росла, но Икуто не обращал на это внимание. Он всё писал и писал, словно сгорая в надежде донести собственные чувства до того единственного человека. Для него всегда существовал лишь один единственный слушатель, ради которого он раз за разом брал в руки скрипку. В такие моменты Аму жмурилась и смаргивала слезы, до боли стискивала кулаки, расцарапывая короткими ногтями ладони, и, быстро приведя себя в порядок, спешила к нему для обсуждения какой-нибудь мелочи для свадебной церемонии или просто пообниматься. Наверное, в этом была еще одна причина почему она до сих пор не заговаривала об разрыве отношений: Икуто было слишком больно наедине со своими настоящими чувствами, а эта маленькая фальшивая утопия хоть немного позволяла ему забыть эту боль и обмануться лживым спокойствием. Порой Аму тянуло завести разговор об этом; раскрыть ему, что она в курсе всего, что он может рассказать ей правду и поделиться чувствами, но трусливо молчала, в глубине души понимая, что это произведет лишь обратный эффект: Икуто разозлится на неё, что она посмела затронуть самые сокровенные чувства его души и в нем навеки поселится чувство вины к ней за то, что он так и не смог заставить себя полюбить её. Он и так винил себя — это девушка замечала в коротких взглядах, излишне ласковых прикосновениях и стремлении угодить ей абсолютно во всем. Поэтому Аму молчала. Её душа ныла от любви к нему и от понимания полной невзаимность чувств, и поэтому она не смела рушить их мирок фальшивого счастья. Медленно, день за днем, их жизнь двигалась к двум значимым событиям: концерту, на котором Икуто представит новое произведение, над котором упорно работал уже несколько лет, вышлифовывая каждую ноту до идеального звучания, и их свадьбе. И от понимания что с каждым днем до свадьбы оставалось всего ничего, Аму невольно тряслась от страха. Сам факт брака, пусть и был оговорен еще год назад, почему то ужасно пугал. Наверное, страшно Аму было больше от осознания, что она теперь насовсем отнимала Икуто у того человека. Ведь пока их брак был лишь эфемерным будущем Аму могла представлять ситуацию, что Икуто бросает её наконец приняв собственные чувства и дав им возможность существовать. Но как только брак будет заключен, Икуто и не подумает уйти от неё. Ведь брак это обязательство, а он всегда был очень ответственным. Зато грядущий концерт беспокоил Икуто намного сильнее, и Аму прекрасно понимала почему: он так долго работал над новым произведением, не показывая его никому, даже Утау, с которой он делился всем, что касалось творчества. Чем ближе был значимый для него вечер, тем бледнее и неспокойнее он становился. Он был сосредоточен лишь на музыке: практически не выпускал из рук партитуру и словно переехал жить в концертный зал, терроризируя оркестр постоянными репетициями. Аму поддерживала его мягкими словами и ласковыми прикосновениями, но чаще всего он либо вертко уходил от них, либо ощутимо напрягался. Он никогда не говорил этого вслух, но Аму знала причину такого поведения: их отношения и музыка у Икуто всегда были параллельными прямыми, двумя областями жизни, которые не должны соприкасаться ни в коем случае и его ужасно раздражали попытки Аму влезть в его одинокий творческий мирок. Это заставляло её думать о том, что помимо страха от столь значимого для карьеры момента было в этом выступлении что-то еще. Что-то, что было связано с тем самым единственным человеком, которому Икуто посвящал свою музыку. В день концерта, Аму поехала в концертный зал вместе с Утау и Кукаем — Икуто пропадал там с самого утра. С её места открывался прекрасный вид на роскошную сцену, собравшийся там оркестр, что занимал свои места, трех тонких, облаченных в воздушные белые платья, певчих птичек-солисток и высокую напряженную фигуру в черном костюме. Аму смотрела прямо на него, ожидая что Икуто, как было каждый раз когда она посещала его концерт, повернется и помашет ей. Но он всё также недвижимо стоял спиной к зрительному залу и внимательно вглядывался в партитуру. В своем абсолютно черном костюме, черных перчатках и с уложенными в легкой небрежности черными волосами Икуто напоминал изящную ониксовую статуэтку, вышедшую из-под рук умелого мастера. Такую идеальную, но абсолютно неживую. Свет в зале погас, оставляя единственным освещенным кусочком сцену со стройными рядами оркестра. Первыми заиграли виолончели и скрипки. Их плавной минорной мелодии вторило пианино, что звучало падением хрустальных капелек в океан тишины зала. Струнные замолкли и одинокому пианино вторили высокие голоса солисток. Аму не слушала текст, что пели девушки — она лишь не отрываясь глядела в спину жениху, что напряжённо водил рукой в воздухе, вычерчивая только ему и оркестру известные символы, направляя их и поддерживая. Стоило солисткам завершить куплет, оркестр грянул полной силой. До это звучавшие одинокими голосами струнные и пианино слились в единую мелодию. Порой в ней вспыхивали соловьиные пересвисты флейт, забиравшие себе лидерство в едином потоке музыки. По зрительскому залу легкой невесомой вуалью заструились восторженные шепотки, но Аму не обращала на них внимание. Она лишь глядела на Икуто, что ни на секунду позволял себе расслабиться, тщательно контролируя оркестр, и не замечала что по щекам текут слёзы. Постепенно единый поток звучания оркестра распался на несколько мелких, вмиг осушающихся речек, и вновь в тишине концертного зала зазвучало лишь пианино аккомпанирующее одинокому голосу солистки. И у Аму невольно стало тяжело на сердце от этой музыки. Сейчас она видела перед собой не её Икуто: сильного, ласкового, заботливого, с кроткой улыбкой и навеки застывшей в глазах грустью по чему-то неосуществимому. Он вновь предстал перед ней тем одиноким, сломанным подростком, у которого не было никого кроме его скрипки и который так упрямо вглядывался в ночное небо, но не видел там звезд. И он не изменился. В глубине души Икуто оставался всё тем же одиноким подростком, и Аму, что бы не твердили многие, ничего не смогла изменить. Для неё и рядом с ней он лишь создал еще одну маску — более крепкую и стойкую, слишком искусную, отчего всем казалось что это и есть настоящий Тсукиеми Икуто. Кроме того, Икуто и самому ужасно хотелось чтобы эта маска была его истинным я. Но сейчас, впервые за эти девять лет он позволил себе дать слабину и раскрыть то сокровенное я, что он упорно скрывал ото всех. И от неё в том числе. Вместе с этим Аму чувствовала, всё внутри отторгает эту ситуацию. Ей непривычно было видеть Икуто слабым, ей неприятно было видеть его таким. Теперь она понимала, почему Икуто скрывал от неё это и была ему благодарна: она бы не вынесла и не смогла бы дать ему то, в чем он так сильно нуждался и настояла бы на окончании отношений. Аму не хотела терпеть слабости, только не от него, и сейчас осознала, что способна быть лишь с той маской. Постепенно пианино замолкло вместе с солисткой и в зале воцарилась тишина. Медленно Икуто обернулся к залу и в ярком свете прожекторов от Аму не укрылось как странно блестело его лицо. Он оглядывал зал, словно искал кого-то, и Аму ощутила, как её сердце пропустило удар, когда взгляд темно-синих глаз мимолетно скользнул по ней и даже не замер, продолжив изучение зрителей. Икуто искал не её. А следом в зале раздались бурные овации. Зрители вставали со своих мест и громко аплодировали, а некоторые направились к сцене. Каждый из них словно считал своим долгом лично высказать Икуто свой восторг и хоть кончиками пальцев коснуться его. Аму всегда поражал факт того, что у особой группы фанатов Икуто был приравнен к идолу, и они свято верили в то, что коснувшись его, смогут завладеть хоть частичкой таланта. Икуто не обращал на них внимание: он шел вперед, медленно проталкиваясь сквозь окружившую его толпу, к выходу из зала, и лишь рассеяно кивал на каждый восторженный комментарий. Аму вновь вгляделась в него и горько охнула: он плакал. Совсем беззвучно и незаметно — если бы яркий свет ламп, что позволяли увидеть мокрые дорожки на бледной коже, Аму бы и не обратила внимание. Она тут же подскочила с сиденья и двинулась вслед за ним. Толпа её несколько замедлила, из-за чего в тот момент когда ей удалось выскочить в коридор и нагнать его, Икуто уже проскользнул в тесную комнатку, что была отведена ему под гримерку. Через приоткрытую дверь Аму видела, как он сломанной куклой рухнул на табуретку посреди комнаты и спрятал лицо в ладонях. Все внутри скрутило от невыносимого желания хоть на мгновение облегчить его боль, и Аму было двинулась в его сторону, но её остановила чужая рука, крепко сжавшая плечо. —Не нужно, — тихо но уверенно заметила Утау, сильнее впиваясь короткими ногтями в тонкую ткань темно-синего вечернего платья и не давая сдвинутся с места. —Но…—растерянно протянула Аму, оглянувшись на подругу. Она не понимала чем вызвана такая реакция: разве Утау не нужно было первее всех желать, чтобы любимому брату стало легче? Так почему же, она не дает Аму его утешить? Но стоило Аму взглянуть в её глаза, как с тихим хрустом разрушенных мечт всё встало на места. —Ты знаешь. —Тебе лучше подождать его на улице, — все тем же холодным, не терпящим возражения тоном продолжила Утау. Аму зло нахмурилась и выдернула руку из её цепкой хватки. — Ты все знала… Всё это чертово время! — возмущенно воскликнула она, смотря на подругу которая вмиг стала её врагом, — Утау, скажи мне кто это! —Тебя это не касается, — отозвалась певица, расслабленными движениями поправив слегка растрепавшиеся хвосты. —Серьезно?! — визгнула Аму, — Кого это вообще касается больше чем меня?! —Хинамори, хоть на мгновение проконтролируй свою раздражающую привычку лезть в чужие дела, — зло процедила Утау, — это дело лишь Икуто и…— она резко прервалась, гася слабые надежды на то, что в порыве раздражения Утау всё же скажет интересующее её имя этой загадочной личности, что неразрушимой стеной стояла между ней и Икуто. Но от Аму не укрылось как она странно скосила взгляд на приоткрытую дверь в гримерку. Аму развернулась, но разочарованно поджала губы: незваного гостя от неё скрывала дверь. Утау лишь покачала головой и ушла — до слуха Аму донеслось цоканье каблуков её туфлей по паркету. Икуто с кем-то разговаривал, отчаянно цепляясь пальцами за чужую одежду, и Аму видела, как меж скрытых черной тканью перчаток ладоней мелькает кипенно-белая ткань чужой рубашки. Он замолк с надеждой и болью глядя на собеседника, а всё его тело сотрясала мелкая нервная дрожь. Наконец заговорил гость, но Аму не смогла услышать его голос: тот говорил очень тихо, словно опасаясь за сохранность секрета собственной личности и желая чтобы его слышал лишь Икуто. Тот жадно ловил каждое чужое слово и мелко кивал, словно соглашаясь со всем, что бы ему не сказали. А следом его лица коснулась чужая ладонь, стирая слезы и Икуто трепетно прикрыл глаза, прижимаясь щекой к ласковым пальцам. Аму крепко стиснула зубы, от боли что порождала эта слишком интимная сцена, развернулась и ушла. Она ждала Икуто у запасного выхода — они часто уходили с концертов именно через него: в этом выражалось до сих пор сохранившееся у Икуто какое-то подростковое бунтарство, выражающееся в нелюбви к главным входам. Ну хоть от привычки через окна залезать избавился. Икуто вышел где-то через двадцать минут, может чуть дольше: несколько растрепанный и рассеянный, но при этом какой-то необъяснимо умиротворённый — он крутил в пальцах черную розу, стебель которой был заботливо очищен от шипов, а за спиной болтался кофр со скрипкой. Аму однажды спросила, зачем он таскает на концерты скрипку, если выступает там только в качестве дирижёра. На что он лишь пожал плечами и ответил, что скрипка для него теперь что-то вроде амулета на удачу. —Долго ждешь? — поинтересовался Икуто, ласково улыбнувшись ей. Аму вгляделась в эту улыбку, желая уличить его во лжи и притворстве, но он был искренен. Поэтому она лишь отрицательно покачала головой. —Извини, пришлось немного задержаться, обсуждали некоторые рабочие моменты… —Я всё знаю, — выдохнула она в воздух облачко пара, больше не находя в себе сил разыгрывать из себя счастливую и абсолютно слепую влюбленную. Улыбка на лице Икуто на мгновение увяла, но он лишь кивнул и поднял взгляд на небо — чистое, усеянное лихорадочной россыпью звезд. —Давно? —Давно, — согласилась Аму. Икуто вздохнул, медленно покачав головой, но всё также не сводил взгляд с усеянного звездами неба. —Это…— на мгновение слова застряли в горле комом, но Аму удалось перебороть себя и всё же спросить, — это взаимно? Икуто прикрыл глаза, отчего пушистые ресницы бросили на скулы тонкие тени, и кивнул. —Тогда почему?! Почему вы не вместе?! Если тебя держат обязательства передо мной, то…— но горькое восклицание Аму прервал тихий смешок. Икуто мягко потрепал свободной рукой её по волосам, приводя тщательно сделанную укладку в подобие беспорядка. —Порой я забываю, какая ты у меня еще маленькая и невинная в таких вещах, — с ласковой насмешкой заметил Икуто, — принцесса, порой взаимность чувств совершенно не означает, что люди могут быть вместе. В нашем случае существует огромное количество причин почему это невозможно. —Но…— растерянно протянула Аму. —Кроме того, — Икуто на мгновение замолк и поднес розу к лицу вдыхая терпкий аромат, — я не хочу, чтобы эти чувства становились чем-то иным, понимаешь? Аму отрицательно покачала головой. Икуто аккуратно разместил розу за ухом, пригладив нежные лепестки кончиками пальцев. — Музы у древних греков были божественным воплощением таланта. Прекрасные дочери Зевса, вдохновляющие деятель искусства на создание шедевров. И не имеющие ничего общего с приземленным и мирским. Музы всегда выше низких человеческих желаний. Он замолк и повернулся к молчащей Аму. —Он — моя Эрато. И я настолько привык обожествлять и превозносить его образ как что-то светлое и чистое, что мне кажется, если наши отношения перейдут в мирскую плоскость, то я замолкну и больше не смогу творить. А мне не хочется молчать… Ведь знаешь как говорят: творец умирает тогда, когда ему больше нечего сказать. А мне умирать не хочется. —И тебе совершенно не хочется…ну…таких отношений?! —Хочется, — грустно хмыкнул Икуто, — но… —Но? — «Ничего я тогда не понимал! Надо было судить не по словам, а по делам. Она дарила мне свой аромат, озаряла мою жизнь. Я не должен был бежать. За этими жалкими хитростями и уловками я должен был угадать нежность. Цветы так непоследовательны! Но я был слишком молод, я еще не умел любить», — пробормотал Икуто, вновь взглянув на усеянное звездами небо. —Значит ничего не изменится? — тихо поинтересовалась Аму, шмыгая носом и нервно комкая в пальцах тонкую ткань платья. —Я пойму если ты хочешь расстаться, — отозвался Икуто с немой болью в глазах глянув на неё, — всё же я так сильно мучал тебя… —Нет! — горячо оборвала его Аму, судорожно вытирая щеки, — нет, нет, всё…я солгу если скажу что понимаю тебя, но…я люблю тебя. И теперь, когда между нами не будет этого секрета… Я, я буду любить за нас обоих а ты просто…будь таким же, как обычно. И всё. —И всё. — надломленно улыбнулся ей Икуто и притянул её в объятья. Аму обняла его, прижавшись щекой к его плечу. Ей бы чувствовать облегчение, но внутри было прискорбно пусто, словно все чувства раскрошились в мелкую крошку, вмиг унесенную резким порывом ледяного, пробирающего до самых костей, ветра. Но это даже радовало — теперь не будет этой боли, сжимающей сердце в своих крепких тисках, не будет бессонных ночей, от которых шумело в голове, и слез, до покраснения щипающих глаза. Вмиг всё разрушилось и вновь построилось таким каким и должно было быть изначально: замком, из стеклянных иллюзий, театром двух лжецов, из пустоты сотворивших бессмысленное счастье. Теперь Аму окончательно поняла, что это была за композиция, и почему же Икуто, так отчаянно скрывающий эту сторону ото всех, решил написать нечто подобное. Это был реквием. Реквием по тому слабому и оттого настоящему я. Икуто хоронил его собственными руками, не желая быть таким и позволяя той привычной маске, которую создал специально для Аму, плотнее врасти в личность и заменить её. И Аму — неотъемлемая часть той маски, якорь, необходимый Икуто для напоминания, каким он должен быть. Так было удобнее для них и их отношений. —Так…а что там про работу? —Ну, — неловко хмыкнул Икуто, — Аманогава-сан был в восторге, кроме того с ним был еще какой-то его друг…в общем я опять не слушал. Но есть две новости: хорошая — он может организовать тур по Европе. —Плохая? —Придется немного перенести свадьбу. —Перенесем, —отозвалась Аму, — все равно нам некуда торопится. Пожалуй, еще немного времени побыть без этих взаимных ошейников им и правда не повредит.