о любви немало песен сложено - я спою тебе, спою ещё одну.
Чувствуя, как его на его бёдра медленным, приятным теплом мерно опускается вес чужого тела, Вадим прикусывает губу от удовольствия; хотел было играть в хладнокровие, но мальчишка – спиной к нему, а значит, можно. Можно закусить губу, спрятав улыбку – внезапную трещину в его выверенном, многолетнем, уже привычном равнодушии; можно прижаться губами к острой лопатке, можно даже больше - испортить молочно-белую кожу в местечке, где плечо переходит в шею, жадной, красной отметиной от собственных зубов. Глаза мальчишки он не видит, лица тоже. Лишь вслушивается в тихие мурлыкающие стоны. Так стонут героини японских порно-мультфильмов; Вадим начинает думать, что мальчишка притворяется, но нет – дышит тот горячо и прерывисто, совсем как… Совсем как сам Вадим сейчас, с каждым мигом распаляясь всё сильнее – простая механика тела берёт своё, оставаться безучастным, двигаясь в тягучем ритме, навязанным танцующим на нём пареньком, просто невозможно, какие бы руины ни тлели в груди до того момента, пока он не вошёл в эту комнату, не закрыл за собой дверь, не проник в это тело, которое приняло его так, словно парень, ловящий сейчас каждое движение Вадима, только этого и ждал – когда его, наконец, выебут правильно, как никто и никогда до. Вадим словно со стороны, с удивлением наблюдает, как нарастает собственная несдержанность – он хватает длинные тёмные волосы партнёра, сжимая в кулаке, игнорируя робкий вздох, который, видимо, должен был свидетельствовать о неудовольствии, открыто высказать которое мальчишка побаивается. Дракон всё жёстче впивается руками в худые бёдра оседлавшего его парня, с садистским удовольствием понимая, что хочет оставить на этом теле синяки и прочие отметины. Юноша, всё так же робко, как он делает примерно всё, опасаясь вызывать неудовольствие, скребёт наманикюренными ноготками по рукам Вада в том месте, где от хватки его пальцев кожу буквально жжёт. Он не возражает открыто, но пытается намёками уговорить Вадима не сжимать его так сильно; Дракон делает вид, что не понимает этих намёков. Мальчишка всхлипывает, неясно, от чего – доходит ли до какой-то новой степени удовольствия (во что Вадим, откровенно говоря, верит мало – он знал много таких, таких, как он, красивых, волооких, лживых до мозга костей в своей искренней любви к разным способам отключения от реальности), или, может быть, ему просто больно от того, что чужие сильные руки держат его слишком крепко, навязывают ему свой ритм, и, в целом, из показательно-нежного, приторного танца двух тел их секс начинает превращаться в что-то чуть более схожее с насилием.Он бы такого не простил, не позволил сделать с собой; но это и не...
Не удосужившийся раздеться до конца Вадим в какой-то момент хочет попросту догнаться – безлично и быстро; он подминает юношу под себя, утыкая лицом в пахнущую пылью простыню, и, продолжая наматывать блестящие тёмные волосы на кулак, дотрахивает его сильными толчками; мальцу это, очевидно, нравится – его тихие прежде стоны превращаются в столь же странно, по-девчачьи звучащий плач, слёзы текут по лицу, и, когда Дракон с тихим рыком кончает в него, успев прихватить зубами шею, мальчишка начинает кряхтеть, крупно дрожать и подывывать под ним, покусывая услужливо подставленную ему ладонь, пропуская пальцы Вада в рот до самого горла, всхлипывая. Спустя пару минут, во время которых они пытаются отдышаться и прийти в себя, мальчишка встаёт первым; у него, как в совершенно несмешных шутках времён вадимовой молодости, всё ещё дрожат натёртые докрасна коленки. Улыбка на его лице тоже – дрожит. Дракон чувствует странное удовлетворение – надо же, как заездил парнишку. Заставил проститутку кончить – да ещё как, мокро, слезливо, словно почти искренне. Да, пускай он заплатил за эти визги, постанывания и дрожащую на полных губах улыбку, но всё же – почему-то осознавать это было приятно. Раскрасневшийся, всё ещё мелко вздрагивающий таец смотрел на него мягко, почти нежно, пытаясь отдышаться, разглядывая беспорядок, который они учинили в номере. Мысленно уже прикидывая, как долго ему придётся одеваться и куда они зашвырнули тот или иной предмет его нехитрого гардероба. Он робко кивнул на закрытые шторы, и Дракон кивком же позволил; в комнатушку полились солнечные лучи, мигом обнажив излишнюю вычурность бордельной обстановки; излишнюю жёсткость черт лица Вада в небольшом зеркале у столика; совершенную несхожесть мягких, женственных черт лица паренька с лицом человека, который изъел Ваду сердце. В том – нежности и мягкости было ни на грамм. Но, пока он брал мальчишку со спины, он ещё надеялся – может быть, вот сейчас его отпустит. Достаточно просто поиметь кого-то, схожего с. Благо, пареньков азиатской наружности, работающих в этих знаменитых массажных салонах Петербурга, не так уж мало. Благо, они за деньги позволят ему так много. Вадим искренне считал это помутнением рассудка ввиду слишком плотного графика и следующей за этим невозможностью дать выход накопившемуся до опасной отметки напряжению. Алтан ему в этом совсем не помогал – мало того, что гонял его по безумному количеству поручений и повесил на него решение всех вопросов его личной безопасности, так ещё и постоянно маячил перед глазами, вписывая присутствие Дракона в окружающее своё пространство столь естественно, что не чурался невзначай коснуться его бедром, прихватить в пылу беседы за локоть. Их общение сводилось к совместному планированию реализации рабочих задач, но Вадим порой хотел получить от него что-то чуть большее, чем сухая деловая переписка. К двусмысленным шуточкам Алтан оставался глух, или же выбешивался, стоило Вадиму на открытии очередной душной выставки современного искусства сравнить сомнительных очертаний экспонат с эрегированным мужским достоинством. Алтан шипел, обещал скормить Вадима собакам, если он ещё хоть раз подобно мерзко пошутит, больно наступал ему на ногу и плевался ядом –но всё равно таскал его по галереям, театрам и даже в ботанический сад. Но всё равно не отводил взгляд, когда Вадим позволял себе откровенную похабщину в его адрес. Но всё равно мог положить голову на плечо Вадима, пока молчаливый водитель гнал машину к дому, и мог сделать это так естественно, что подобный жест можно было списать лишь на невероятную усталость, ничего большего, ничего личного. Но всё равно время от времени позволял Вадиму сидеть после себя, пока молодой босс тянет очередное прогорклое старое винцо, в пьяной расслабленности позволяет себе улыбнуться мягко, накручивает кончик волос на палец. И совершенно не отдаёт себе отчёта в том, как это выглядит со стороны. Вадим понимает, правда, он понимает. Алтан - как прекрасный цветок, которым все привыкли восхищаться, признавая, впрочем, безоговорочную опасность защищающих его шипов. Он привык к красивым позам, красивым жестам, выверенной изящной речи. Вадим привык барахтаться в грязи и выплывать на поверхность. Красота Алтана, его фоновое осознание этой красоты - они Вадима душат. Тянут на дно. Он готов упасть на это дно и больше с него не подниматься. Лишь бы только смотреть. Вдыхать. Воздух вокруг Алтана наполнялся запахом ванили, душных цветов и табака – эта же взвесь въелась в запах салона машины, не давая Вадиму покоя даже тогда, когда босса не было рядом. Сегодняшний мальчишка пах мылом, фруктовым шампунем, резким запахом мужского антиперспиранта, так диссонирующим с его женственным обликом, высоким голосом, кошачьими стонами. Таец пошелестел слова благодарности на английском; Вадим отсчитал из бумажника чаевые – больше половины той немаленькой суммы, которую уже оставил на ресепшене элитного блядюшника. С мягким акцентом юноша промурлыкал на английском предложение принять душ вместе, Вадим отрицательно покачал головой. Тот скользнул в крошечную ванную сбоку от двери в номер и вышел через пару минут – почти собранный, почти деловитый, и начал торопливо одеваться; Вадим намёк считал, окинул парня быстрым взглядом и отправился в душную от пара ванную комнату. Парень сосредоточенно натягивал полупрозрачный свитер в сеточку, и, глядя на его стёртые красные колени, Вадим внезапно споткнулся о воспоминание совершенно непрошенное здесь и сейчас – о ссутулившимся в инвалидном кресле Алтане, о его острых по-мальчишески коленях, не прикрытых голубой тканью короткой больничной рубашки, о келоидных рубцах шрамов ниже колен, которые сейчас перекрывали переплетения тонких линий татуировки. Вадим тогда ещё сам помогал Алтану искать мастера. И, несмотря на недавно полученную разрядку и разливавшееся после неё по телу сытое животное чувство удовлетворения, Вадима прошило безумное желание упасть перед его строгим, жестоким божеством на колени и целовать, покуда ему позволят. Сквозь шум воды он услышал, как надрывается на полке телефон – змейка снова его потеряла? «Что так сердце, что так сердце растревожено, Словно ветром тронуло струну?» - выводил голос Чистякова; Вадиму оставалось радоваться, что змейка его не слышит. Ни мелодию его звонка, ни учащенный стук его сердца, ни его мысли, наполненные жуткой грязью и невыразимой нежностью.