Прошло 10 лет со дня падения сенатора... со дня смерти родителей Кассии, и того самого сладкого поцелуя Кельта с ней, прекрасной девушкой.
С тех пор прошло достаточно много времени. Постепенно, Майло становился все мягче, стал свободным гражданином Рима, пусть и не полностью избавившись от клейма раба. А в один прекрасный день Кассия подарила ему первенца, мальчика, которого заботливые родители назвали в честь павшего товарища Майло - Аттикуса.
К тому моменту, как стукнуло десятилетие со дня гибели Помпеи, маленькому воину было уже 9 лет, но вел он себя уже по взрослому, помогал родителям по дому, да и вообще был славным пареньком. Кассия много раз подмечала:
- Ты так похож на своего отца, Аттикус. Такой же сильный и храбрый воин.
Кельт же только улыбался в ответ. Но за его карими глазами, за улыбкой, пряталась безграничная, словно облако Везувия, накрывшее Помпеи, и горькая печаль. Он все еще помнил подавление восстания кельтов, то, как сенатор резал его семью. И эти воспоминания больно резали сердце, вызывая страх потери любимых людей.
Поэтому, несмотря на то, что с годами Кельт постепенно забывал гладиаторское искусство, он все еще был воином - твердым и непоколебимым, беспощадным к врагам. Он научился не доверять никому, кроме своего сердца и семьи, и если его честь была задета, он грубо и достаточно резко отстаивал ее. Поэтому, его частенько высмеивали прохожие, обзывая дикарем. А что в нем дикарского? Почему к нему все еще относятся, как к рабу, которого можно унижать?
Кельт никогда не понимал этого, не понимал, почему люди могут быть рабами вообще. И зачем эта резня на аренах амфитеатров, где по сути, происходят убийства. Не только людей. Но почему все так?
...в один из осенних вечеров, Кельт гулял по городу. Даже спустя 8 лет, как он обрел свободу с помощью Кассии,которая сначала его выкупила, а потом выпустила документ, согласно которому, дарует ему все права и свободы обычного гражданина Рима, Майло еще не до конца вкусил этот запах жизни на воле: все казалось ему чуждым, каким-то слишком помпезным, вычурным. Но постепенно, бывший гладиатор привыкал к этой излишней пафосности и вычурности, лишь изредка называя это "оперением из пепла". Вот и сейчас, прогуливаясь по одной из улочек столицы, Кельт недовольно оглядывался по сторонам. Искал ли он кого-то? Нет. Всего лишь окидывал взором Рим, который он ненавидел с самого детства.
Однако прогулка Майло не была долгой - он быстро пришел домой, где ожидал Аттикус, вопросительно смотревший на отца.
- Пап, что случилось?
- Город.. он слишком сильно погряз в крови, все эти гладиаторские бои... я сам когда-то был там, на арене, не в качестве зрителя, а в качестве бойца. И вся эта бойня.. я жил ради этого. Ради битвы. Ради мести империи. Теперь же, все поменялось. Я смотрю на тех несчастных, загнанных в угол людей. И понимаю, что я ничем не могу им помочь. Это ужасно. - Кельт тяжело вздохнул, осознавая безысходность положения своих, по сути, бывших соратников.
- Пап, думаю, это когда-нибудь прекратится. - Мечтательно ответил Атти, смотря на отца, который, услышав предположение сына, сменился в лице.
- Это будет замечательно. - Майло улыбнулся, но как-то неестественно, будто его угнетало что-то.
Чуть позже, в дом вошла Кассия, все такая же изящная и легкая, как 10 лет назад. Кельт улыбнулся жене, словно пытаясь скрыть свою печаль и негодование. Однако проницательность женщины сработала тут же:
- Ты странно выглядишь. Что-то случилось?
- Ничего. Нахлынули воспоминания.
- Ты все еще не можешь отпустить то, что было? - Кассия подошла к мужу вплотную, приобняла за талию и притянула к себе.
- Да... особенно то, как мы бежали с тобой от того вала пепла. Как нас нашли без сознания где-то в лесах. Как мы радовались первому рассвету после того извержения. Я ничего не забываю, милая, ты же знаешь.
- Ты прав. Но... все же гложет тебя что-то еще.
- Гладиаторы. Я видел их еще неделю назад, на арене. Мне не по себе, когда я вижу их лица, изнеможденные, исковерканные гневом. Это все переносит меня в тот день, когда я сражался на арене Помпей. Еще до того, как встретил тебя.
- Мы не можем помочь им всем сразу. Возможно, они выйдут на свободу, и ты, вот увидишь, встретишь их на улицах Рима не как рабов, а как свободных, как когда-то встречали тебя. С некоторой опаской, но все же встречали. - Голос Кассии был спокойным и тихим, щекотал Кельту слух.
- Возможно ты и права... еще меня не отпускает все, что со мною было: убийство родни, гладиаторство... я буквально забыл за те годы, что я человек, и имею право на свободу...
- Я понимаю, родной, но если ты не отпустишь это, ты не сможешь жить дальше. Я прекрасно осознаю, что это трудно сделать, но нужно попытаться... выжги огнем всю боль также, как она выжгла нашу любовь, как она сковала нас так крепко, что нас не разлучит ничто: ни смерть, ни расстояния, ни огонь Везувия.
- Я... - Кельт замялся, - попробую. Ради нас.
- Отлично. Давай теперь ляжем спать, а завтра встретим новый замечательный день? - Кассия нежно поцеловала в губы Майло, держа его лицо в своих руках. Тот отвечал взаимностью. Они оба действительно были выжжены огнем Везувия и окроплены кровью жителей Помпей, и оба жили для того, чтобы история трагедии жила сквозь века, чтоб ее не забывали.
Кем же стали Кельт и Кассия после всего? Девушка пошла в политику, и добилась там определенных успехов - стала сенатором Рима, выкупила и освободила чуть более сотни гладиаторов, и прославилась своим милосердием, помогая слабым, больным, бездомным людям. Кельт же решил заняться иной деятельностью - он стал философом, писал работы на темы религии, политики, искусства, войны, жизни и смерти. Однако большой аудитории его письма не нашли, а сам он был едва узнаваем, как философ-филантроп, скорее, как бывший гладиатор-выжженный-гневом-Везувия. Такого статуса "дикарю" было достаточно. Главное, его любимая с ним, а он теперь свободен...
В какой-то момент, Кельт не заметил, как Кассия увела его в их спальню, так глубоко он был погружен в свои мысли. Когда же он вышел из океана размышлений, Кассия уже гладила кудрявые волосы, и столкнула свой нос с его. Майло лишь улыбался, нежно гладя затылок женщины, при этом смотря ей в глаза, как тогда... как в тот день, когда они уже готовы были прощаться... как вообще они выжили? Ответ Кельт нашел быстро - Боги увидели в их любви свет их душ, а значит, они не должны были умереть вместе с развратом, который, как оказалось позже, процветал в погибшем городе.
... немного погодя, Кельт губами медленно проходил по шее Кассии, спускаясь до плеч, лаская и щекоча ту поцелуями, своим теплым дыханием.
- Я люблю тебя. - Шепотом проговорила Кассия, ее голос дрожал от той любви, которую она испытывала к Кельту, от той близости, в которой оба находились.
- И я тебя, - Майло промолчал, - нас ничто не разлучит.
- Ничто, даже смерть. - Кассия улыбнулась и неожиданно для Майло, поцеловала того в губы, жадно впиваясь в них.
Бывший раб-гладиатор ничего не смог поделать с тем огнем, который женщина зажгла в нем: он ответил взаимностью, добавив к слиянию губ и объятие, нежное, воздушное, как облако. Нет, сейчас Кельту ничего кроме Кассии не нужно. С ней он жив, благодаря ей он живет на свете, она - истинный смысл жизни, а не месть. Именно любовь оживляет, делает людей добрее, даже если они лишились всего. И это было важно...
***
Годы быстро пролетели, затронув не только столицу империи, но и возлюбленных из пепла. В их семье постепенно росли внуки, правнуки. И все новоприбывшие поколения просили рассказать эту чудесную историю любви, которая спасла из пепла уже немолодого Майло и его возлюбленную. В очередной раз рассказать ту поистине красивую и сказочную историю попросила маленькая Юнона, дочь Аттикуса-младшего:
- Ну расскажи эту историю, ну пожалу-у-у-у-йста.
- Хорошо-хорошо, - ухмыльнулся Майло, - обещай потом, что своим братьям и сестрам не расскажешь раньше времени, а то им не интересно будет, болтушка ты наша.
- Дорогой, может не надо? - Кассия с улыбкой посмотрела на маленькую девочку, которая уже готова была внимать истории, переноситься в мир горящих Помпей.
- Раз детвора просит, ну разве я могу отказать? - Кельт улыбнулся и начал рассказ, от начала до конца, и как будто сам ушел в те горящие улицы, разрушающуюся арену, битву с сенатором... эмоции переполняли старика так, что рассказ в его устах становился будто сказкой, сюжет которой был настолько идеализированно фантастичным, что поверить в то, что это было на самом деле нельзя.
...маленькая кудрявая девочка, правнучка "дикаря", слушала абсолютно молча, смотря рассказчику прямо в глаза, не обращая внимания на шум своих братьев и сестер, что звали ее поиграть на улице. Как только Майло умолк, Юнона, под впечатлением позвала родню, чтобы те послушали чудесную и красивую историю жизни своих родственников. И так прошел день, другой...
А потом, день за днем, год за годом, поколение за поколением сменялись так быстро, как и появлялись, но эта история любви, которая была выжжена болью, словно лавой вулкана, передавалась из уст в уста. Имена героев же этой маленькой "Иллиады" передавались потомкам, но не просто в знак уважения, а в знак глубокого почтения к предкам. Спустя тысячелетия на одной из улиц Рима появилась статуя, изображающая двух влюбленных, которые слились в одно целое поцелуем, а из постамента, словно щупальца вылетали обломки камней, бежала лава, которая как бы обвивала пару со всех сторон. Но мужчина и женщина были спокойны: они были вместе, счастливы настолько, что страх, смерть отступала... Сзади непокоренных постепенно вылетала стая птиц, символизируя гармонию и мир. Статую так и назвали: "Непокоренная любовь". Сам монумент возводили на свои деньги далекие потомки, причем не прося помощи у общественности. Они же и организовали туры по местам катастрофы, популяризируя историю жизни и гибели города, и свою личную, но великолепную сказку.
Наша личная повесть о любви, выжженной болью, это не единственный пример самоотверженности, храбрости. Таких случаев может быть множество, и это может быть связано не только с катастрофами, но и с другими вещами. Мы - лишь рупор для них. Мы - рупор истории, которую не расскажут предки, но поведают потомки. И эти маленькие личные переживания - часть большого горя, которое спалило Помпеи в 79 году нашей эры. Но это горе нас сплотило, сделало сильнее. В этом и есть ценность жизни, любви, в целом - они заставляют человека делать невозможное, по-настоящему меняться.
Майло Дамико (род.1980) "Под грудой пепла или как погибали Помпеи"
