***
В окно смотрела сочная, дерзко-яркая летняя луна, спустившаяся к настежь раскрытым окнам студенческого общежития, чтобы напиться сил юности. И снова расти, бесконечно расти. Июньский воздух даже ночью был полон жизни, каких-то зовущих бог пойми куда мотивов. Саша игнорировал. Он сидел на пыльном ковре посреди комнаты и трогал гитару. Трогал, откровенно говоря, без всякой цели, прямо поверх чехла. Просто его убаюкивали тактильные ощущения. Вроде как гладить по свитеру теплую и приятную девочку, пока она дремлет в автобусе у тебя на плече. Его бесцельная бессонность объяснялась очень просто — сессия. Утром ожидался экзамен по истории раннехристианского искусства, а Саша был не готов и подготовиться не мог. Он всей душой ненавидел атмосферу сонного паралича на парах по Византии, поэтому пропустил почти весь семестр, и конспектов, по которым следовало готовить билеты, у него не было. А отношения с одногруппниками (одногруппницами, в основном) у него изначально не задались. Не то чтобы они конфликтовали, просто говорить им было не о чем. Увлеченные девицы академического формата не без оснований считали, что Ионин занимает на бюджете место какого-то потенциального человека науки. Не без оснований, потому что учился Саша исключительно, чтобы порадовать родителей высшим образованием и себя отсутствием такой школы жизни как российская армия. Саша потянулся, встал с пола, как-то смутившись скрипнувшим коленям, но успокоившись мыслью, что третий курс не первый. Часики тикают в сторону обветшания в три раза быстрее, если существовать на кофе, энергетиках и булках с маком. Он подошел к столу, который стоически выполнял функции кухонного, рабочего и, в тяжелые дни, шкафа. В жестяной банке с молотым кофе оставалось примерно две столовые ложки энергии жизни, и, прихватив турку, он пошел на первый этаж, на кухню. Турка принадлежала его соседу Паше, уехавшему на несколько свободных дней к родителям, и в комнате их гордо величалась «ведёрной» за коммунистический объем: эта чашка для слоненка, эта чашка для ежонка, эта чашка для мангуста — смерть зверятам от инсульта. В их небольшой общаге было всего три кухни на четыре этажа, и все их обычно закрывали на ночь ради пожарной безопасности. Но во время сессий в коменданте просыпалось человеколюбие, и кухню на первом этаже оставляли открытой. Вопрос «а зачем я не сплю, если подготовиться нет никаких шансов» Сашу не особо занимал. Он был человеком не самым ответственным, но слегка тревожным. Не делать чего-то важного и срочного было для него абсолютно естественно, а вот совсем не напрягаться по этому поводу он пока еще не умел. На кухне ожидаемо горел свет, но столпотворения не было. На табуретке, поджав ногу под тощий зад, сидел один единственный незнакомый пацан. Он что-то писал в огромной амбарной книге, сгорбившись над слишком низким для него столом. Саша озадачился. Он не общался лично с каждым сотоварищем по аварийному и нестерильному зданию, которое все они временно называли домом, но визуально знал всех. Пацан, отреагировав на появление нового персонажа в его камерной ночной пьесе, обернулся. Саша едва сдержался, чтобы не хихикнуть. Человек оказался не загадочным незнакомцем, а магистрантом с его факультета, просто непривычно коротко стриженным. Коля Комягин был настоящей притчей во языцех: в 2012 он так мощно игнорировал концепцию скоротечности молодежной моды, что выглядел как хуманизация 2007-го. Прическа, пирсинги и фенечки на невротически тонких запястьях. Вот только сейчас не было у него ни челки, ни пирсингов, ни даже отстраненно-сучьего выражения лица, был только серенький спортивный костюм под адидас, короткий темный ежик волос и безмерная усталость на бледном лице. Саша неопределенно махнул рукой, что должно было означать приветствие малознакомому, но узнанному человеку, и усилием воли сдержал комментарий про Гермиону, что весьма заметно изменилась за лето. Он засыпал в свою неприлично большую турку весь оставшийся кофе, залил подозрительно желтоватой водой из-под крана и поставил на газ. Телефон он забыл в комнате, идти наверх было лениво, поэтому Саша решил, что можно немного посоциализироваться: — Ты чего тут? Соседи шумят? — Соседи спят, не хочу мешать, — Коля с заметным усилием снова перевел взгляд со своей амбарной книги на Сашу. — Готовишься? — Нет, просто так тревожно не сплю. — Почему? — Да Византия… Раннехристианская поебота-зевота, прости меня боженька. Коля понимающе кивнул: — Не ходил, да? — Ну почему, было дело пару раз. Но в основном да, не ходил… — Я ходил, на все пары. Меня только это и спасло — получил четверку автоматом. За весь семестр три конспекта. До сих пор на них иногда смотрю, думаю вырвать из почти целой тетради и использовать ее для чего-нибудь нормального… Но вспоминаю, как Никанор Иванович глазками своими этак змеиными… Понимаешь? Вспоминаю и не выдираю — страшновато. Саша засмеялся. Под гротескной нетаковостью внешнего вида, оказывается, скрывался вполне себе адекватный обычный парень, чуть более ботанистый и замкнутый, чем сам Ионин, но вот, под настроение весьма болтливый. — Я правильно понимаю, что у тебя все еще есть три конспекта? — Ага. А как тебе помогут три конспекта? — Ну, знаешь… Это на три больше, чем у меня есть сейчас. Коля тяжело вздохнул и спросил: — Принести, да? По его виду весьма четко читалось, что он не испытывает желания вставать, подниматься на пятый этаж, копаться в кипе конспектов в полной темноте тихо, как ниндзя, чтобы не разбудить соседей, а потом спускаться снова на первый… Чтобы что? Порадовать практически незнакомого парня? Его ведь эти несчастные конспекты, почти сто процентов, не спасут. Саша решил вынуть все козыри из рукавов разом, поскольку крохотная надежда на выживание на завтрашнем (уже сегодняшнем) экзамене пробудила в нем дух авантюризма: — Ага, кружку еще захвати. Если Паша увидит, что кто-то пил из его «ай сердечко новокузнецк», он ничего конечно не скажет, но будет при мне демонстративно перемывать с хлоркой. — В гости зазываешь? — Вроде того. Угощу тебя удобным столом, чашкой кофе и сухариками с изюмом. А ты меня крупицами знаний, которые на тебя налипли в твоей далекой юности… — Далекой?! Мне вообще-то двадцать три! — Коля встал, демонстративно подхватил свою огромную тетрадь и вышел из кухни в тьму лестницы. Саша понял, что бог есть и однозначно его почему-то любит. Он снял кофе с огня, предотвратив выкипание, и крикнул вдогонку оскорбленной молодости: — Комната 48! Жду.***
Коля стоял у открытого окна и жадно дышал летним ночным воздухом. На спине тонкая серая ткань намокла от пота, затылок тоже блестел. На кухне сидеть было душновато, потому что старые деревянные окна нельзя было открывать. Стекла рисковали покинуть рамы от любого неловкого движения, и единогласно было решено, что лучше летом иметь окно, которое не открывается, чем зимой, которое не закрывается. — Молока нет, но есть сгущенка. Положить тебе сгущенки? — Давай, кофеиново-углеводная бомба получится, супер. Саша от души шлепнул в кофе столовую ложку сгущенки и протянул кружку Коле. Тот озадаченно покосился на единственный стул около стола и спросил: — А ты где будешь готовиться? — А я буду лежать на пыльном ковре и чувствовать себя хорошо. — На очень пыльном? — Да, на достаточно пыльном. — Пофиг, я тоже хочу лежать. Саша положил тетрадь с конспектами на пол, поставил чашку с кофе рядом и аккуратно, чтобы ничего не задеть и не разлить, упал на живот, уложив руку на локоть. Он приглашающим жестом похлопал место рядом с собой: — Ни в чем себе не отказывай. Пока Комягин спускал все необходимое на пол, Саша рассматривал его новый стилёк цивила в десятом поколении и мучился вопросом. Решив, что пусть его вопросом лучше мучается Коля, он сказал: — Слушай, а почему?.. — Саша выразительно подергал себя за собственную челку, — Прикольно же было. Коля пожал плечами: — Ну, может. Только вот мне этой зимой уже 24 года, понимаешь? — Ага, теперь злым школьникам тебя труднее отпиздить за гаражами. Мог себе позволить и пирсинг сосков… Коля как-то совсем по-мальчишески хихикнул, перекатился с живота на бок, задрал кофту и с выжидающим задором уставился на Ионина. Ионин не смог определиться с реакцией так быстро, как хотелось бы. По бледному впалому животу от паха поднималась самая блядская из всех блядских дорожек на его памяти, обрываясь только у талии. Талии, какой-то неправдоподобно тонкой в этой позе. А в сосках — да. То есть нет, лучше бы он не видел, но да, были вставлены скромные такие, из медицинской стали, сережки (пирсинг в сосках вообще может быть скромным?!) — Ого! Можно потрогать? — Да лучше не надо, еще не совсем зажило. Саша, который протянул руку раньше, чем услышал ответ, пообещал себе, что больше так не будет, но не будет в другой раз, а сейчас уже поздно. Чуть прохладные шарики пирсинга контрастировали с теплой нежной кожей соска, оставляя на кончиках пальцев колкое электричество. В горле образовался тяжелый ком. Коля как-то едва слышно всхлипнул, дернулся и натянул кофту обратно, прямо поверх Сашиной руки. — Блин, извини, так больно? — Ну… Типа. Ионин поднял взгляд на Колино лицо и оценил ситуацию быстрее, чем если бы на него летел потерявший управление бензовоз. На щеках Комягина выступил неровный румянец, дерзко забежав на уши, а темные глаза выражали потерянность и что-то такое еще… — Если я тебя не так понял, то взрослый мальчик, дашь знать, ага? Взрослый мальчик не шелохнулся и, кажется, даже не дышал. Саша придвинулся ближе и снова провел большим пальцем по соску. Под кофтой, вслепую, оно ощущалось почему-то еще острее. Быстрый, смазанный, немного недоверчивый поцелуй полоснул Сашу по скуле, и вожжи были официально отпущены. Неловкая короткая возня, глухой звук падения, что-то скатилось с ковра на деревянный пол и проехалось по нему, закончив путь трагическим дзиньком о ножку кровати. Саша сидел на Колиных бедрах, стаскивал с него кофту, будто сейчас будут странные «рельсы-рельсы, шпалы-шпалы» по плоскому животу и чувствовал приятно-неприятное давление узких джинсов в районе ширинки. Он не особо знал, что делать, самый гомосексуальный опыт в его жизни был еще в школе, когда его другу сделали обрезание, и Ионин дольше минуты достаточно близко и внимательно смотрел на чужой член. — Ты о чем так не вовремя задумался? — Ну, если честно, думаю про обрезанный член своего одноклассника. Коля засмеялся в сгиб локтя: — Ты понятия не имеешь, что делать дальше, да? — Ну, хороший мальчик из традиционной полной семьи, как-то не приходилось… — Тебе сегодня явно повезло, что ты нашел со всех сторон образованного меня. Комягин неожиданно ловко схватил Сашу за плечи и перевернул на пол. Под спиной неприятно и мокро кололся ковер, но по губам скользнул мягкий теплый язык. Короткий вздох, чтобы набрать воздуха, как перед прыжком в воду, длинный и глубокий поцелуй. Коля запустил руку в Сашины штаны, не разрывая поцелуя — руке и члену в одних узких штанах было явно тесно, отчего ощущения были еще острее. Несколько торопливых движений, мокрая дорожка поцелуев вниз по животу, в котором почему-то скопилась паника. Он бессознательно приподнял бедра, чтобы помочь стянуть с себя штаны и закрыл ладонями лицо. Еще и видеть происходящее для него почему-то было слишком. Саша почувствовал, как расслабленно и мягко скользит язык от основания к головке, с легким нажимом на уздечку, губы, мягко обхватывающие, но скорее дразняще, чем с серьезными намерениями. Неожиданно Коля отстранился: — Убери руки, пожалуйста. — Чего? — Убери руки от лица, тебе понравится. Саша с тяжелым стоном обреченного человека убрал ладони от лица и оперся на них. Коля смотрел на него снизу вверх, гладил руками внутренние стороны бедер. Он не был мастером минета и брал, что называется, не глубиной исполнения, а экспрессивностью. Саше хватило экспрессивности. Если подумать, ему хватило меньше чем двух минут экспрессивного неглубокого экспромта. Такой вот непритязательный зритель: — Окей, жесть. Я при смерти. Коля удивленно поднял бровь: — В каком смысле? — Вообще без смыслов… Что мне сделать? Только четкие короткие инструкции, я не могу думать. — Ну, если так… — Коля повернулся к Саше спиной, сел между его ног, откинул голову на плечо и протянул одну его руку под пояс своих спортивок, а другую на грудь, на припухший сосок: — Дерзай, юный падаван. Достаточно четкие инструкции? — Предельно.***
Утро настигло пищанием будильника, прозвучавшего как приглашение на казнь. Саша хотел было перевернуться на другой бок и накрыть голову подушкой, но встретил препятствие в виде еще одного тела, лежащего на его узкой односпалке и обнимающего со спины. — Неа, вставай. Экзамен… Бей челом, проси тексты лекций и пересдачу не раньше, чем через неделю. — Да ну, у меня есть три конспекта, может повезет с билетом и я отвечу по ним. — Нет у тебя трех конспектов, — по-женски тонкая, но не по-женски волосатая рука скользнула по Сашиному боку и указала на пол. В лучах утреннего июньского света, на пыльном, а теперь еще и обесчещенном ковре, лежала открытая тетрадка, с нещадно поплывшими от пролитого на нее кофе, конспектами. Дурацкая тетрадка, которая ждала своего часа три долгих года и которая теперь уже никого не спасет. Которая уже всех спасла.