***
Первые признаки надвигающейся болезни не особо взволновали его: он даже помнил, как мимоходом упомянул это в гостях у Бакуго, заметив, что собирается в ближайшее время посетить местного доктора. Разум Изуку куда больше был занят «радостными» свадебными хлопотами. До церемонии оставалось еще пара месяцев, но Мицуки Бакуго уже развела бурную деятельность, явно готовясь сделать из этого событие, о котором будет судачить весь город, а Кэми заставляла его посещать практически любой хотя бы отдаленно значимый и большой прием. Изуку чувствовал себя бабочкой, приколотой булавкой к очередному кричаще-яркому платью своей невесты: они с Кэми еще не были даже женаты, а он уже начинал ненавидеть её. Девушка, вероятно, даже не осознавала насколько она унижает его достоинство, обращаясь с ним, как с очередным модным аксессуаром. Он уже боялся думать о том, какой будет его семейная жизнь: мало вероятно, что будущая жена с готовностью откажется от регулярных выходов в свет после свадьбы, и это не могло не беспокоить его. Сам он предпочитал тихий, уединенный образ жизни: будучи ребенком, он мог проводить часы в библиотеке, в одиноких странствиях в прилегающем к их поместью подлеске или в кабинете отца, пытаясь уже с малых лет впитать основы управления землями, которые однажды перейдут в его руки. Мог ли он представить, что именно долги отца, в конце концов, приведут их на грань разорения? Или то, что его первым шагом в качестве наследника будет продать себя, чтобы сохранить эти земли во владениях семьи? Единственным действительно приятным моментом в грядущем было то, что будущая тёща явно нашла общий язык и полюбила его мать. Изуку давно не видел свою матушку такой оживленной и счастливой, хотя и догадывался, что, помимо своеобразного очарования Мицуки, большую роль в состоянии матери играло и то, что предстоящая женитьба и приданное невесты должны были спасти их семью. В один из дней, когда Изуку и его мать нанесли визит семье Бакуго, он даже смог позволить себе оставить мать и Мицуки наедине, и выскользнуть наружу, в роскошный сад, прилегавший к имению Бакуго. Изуку кольнуло легкое чувство зависти, когда его глазам открывались плоды трудов умелых садовников — в детстве Изуку любил проводить время в прилагающем к его поместью саду, но теперь тот был так запущен, что пребывание там оставляло горький привкус во рту. — Если ты ищешь Кэми, то выбрал не то место: сестра проводит больше времени на различных приемах, чем у себя дома, не говоря уже об этом саде, — раздался рядом с ним грубоватый голос. Повернув голову, Изуку увидел перед собой Кацуки — молодой наследник Бакуго стоял, небрежно прислонившись к дереву. В отличие от дорого костюма, в котором Изуку встречал его ранее, теперь Кацуки был одет как один из тех простолюдинов-рабочих, которых Изуку нередко видел в городе. Заметив его взгляд, Бакуго слегка вскинул голову, будто бросая Изуку вызов и предлагая прокомментировать его одежду — Кэми сегодня на очередной примерке у швеи, — ответил Изуку спокойным ровным голосом. Кацуки закатил глаза. — За те деньги, которые она тратит на свои наряды, можно было бы накормить весь город, — проворчал он. — Старая карга слишком сильно её балует, пытаясь пустить им всем пыль в глаза. — Старая карга? — с любопытством спросил Изуку — он редко слышал, чтобы кто-то обращался так к матери. Кацуки замер и слегка вспыхнул, явно смущенный. Затем его челюсти сжались, и он вновь посмотрел на Изуку. — В чем дело, твоя деликатная аристократическая задница не может справиться с одним-двумя резкими словами? — хмыкнул он. Вопреки своему желанию, Изуку поймал себя за тем, что улыбается. Этот разговор только успел начаться, но Изуку был заинтригован. Кацуки отличался от людей из его круга — нет, отличался в принципе от всех, кого Изуку встречал раньше, и ему хотелось узнать об этом человеке намного больше. Внутренний голос осторожно предупредил его, что его интерес к Кацуки, брату его невесты, явно выходил за рамки допустимого, но Изуку ничего не мог с собой поделать. Слово за слово, и они оба невольно втянулись в беседу, что Изуку совершенно забыл о том, что приехал сюда ради матери, и слуге пришлось искать его, когда она завершила свой визит. С этого момента его встречи и общение с Кацуки постепенно набирали обороты. Они то и дело пересекались во время визитов Изуку в дом Бакуго, виделись в городе и даже выезжали несколько раз «на охоту», хотя ни тот ни другой даже не питали к ней особого интереса. Изуку хотелось бы назвать это развивающейся дружбой, но он не мог обманывать себя. Затяжные взгляды, тихие откровенные разговоры, неясное напряжение, витающее между ними в воздухе — Изуку тянуло к этому человеку, и он знал, что чувство взаимно. Поэтому он даже не удивился, когда одна из поздних встреч Изуку с братом его невесты в уединенном тихом месте, вдали от любопытных глаз, закончилось жарким обменом поцелуями. Даже зная, что это неправильно, Изуку брал столько, сколько мог получить и знал, что Кацуки делал тоже самое. Однако, когда они оба смогли оторваться друг от друга и перевести дыхание, Изуку знал так же и то, что это должен быть первый и последний раз. Кацуки, не моргнув глазом сказал, что им нужно просто сбежать — подальше от людей, которые их знают, и жизни, которая связывает их. Сбежать и начать всё заново где-нибудь далеко. Изуку едва сдержался, чтобы не рассмеяться — он не собирался оскорблять Кацуки, который к тому моменту уже давно стал для него «Каччаном». Однако он прекрасно понимал, что в их положении не было абсолютно ничего «простого». Изуку, как бы сильно ему не хотелось согласиться, не мог всё бросить и сбежать: на нем лежала ответственность перед матерью, его собственной семьей, людьми, которые у них служили, в конце концов: он не мог оставить их на произвол судьбы — пусть даже ценой своего счастья. Надо ли говорить, что Кацуки воспринял его слова не лучшим образом. Поначалу он даже не поверил, что Изуку говорит всерьез. Каччану явно казалось, что здесь нечего даже обсуждать — вариант, который он предложил, был единственно возможным. Затем, разумеется, он попытался переубедить Изуку: сначала мягко и спокойно, затем со всё нарастающим раздражением, пока разговор и вовсе не перешел на повышенные тона. Кацуки, в конце концов, бросил ему в лицо несколько грубых оскорблений и был таков. После этого их общение фактически вернулось к тому, каким оно было при самом первом их знакомстве: Кацуки в лучше случае игнорировал его, в худшем — бросался грубыми оскорблениями и издевками, почти не пытаясь завуалировать их. Изуку поверил бы, что его Каччан возненавидел его теперь, если бы в голосе Кацуки не проскальзывала иногда болезная горечь, от которой сжималось сердце уже самого Изуку. Если бы их глаза не встречались в те редкие моменты слабости, когда Изуку искал его высокую фигуру в комнате. Если бы Кацуки не выглядел таким же несчастным и потерянным, как и сам Изуку. И тем не менее, его выбор был непоколебим. Будущее казалось безрадостным, но определенным — и в нем он должен был связать свою жизнь совсем с совершенно другим отпрыском этого семейства.***
По злой иронии судьбы, с того разговора едва успело пройти чуть больше двух недель, прежде чем Изуку окончательно слег в постель: его состояние ухудшилось резко и неожиданно. Доктор, который следил за его здоровьем и обеспечивал лекарствами, которые должны были хоть немного ослабить действие болезни, только разводил руками — за короткий срок из цветущего молодого мужчины, готовящегося взять жену, он превратился в слабого, прикованного к постели больного, собирающегося сойти в могилу, и никто не мог ничего сделать. В ночь, которая должна была стать последней на этой грешной земле, возле его постели была его дорогая матушка и почти всё семейство Бакуго, включая его заливающуюся слезами невесту — вокруг Изуку собрались все, кроме единственного человека, которого он так отчаянно хотел увидеть сейчас: Кацуки был в отъезде по делам семьи, и не было ни единого шанса, что он успеет вернуться, чтобы застать умирающего. Беспомощный, слабый, прикованный к постели, Изуку думал, что, возможно, всё, что происходит с ним сейчас — это не более, чем наказание. Кара свыше за то, что он, получив такой прекрасный дар, как взаимная любовь, решил отказаться от него в пользу тривиального брака по расчету. Как же отчаянно ему хотелось увидеть Каччана в последний раз. Кацуки не нужно было даже говорить с ним, Изуку было бы достаточно попросить у него прощения и пожелать счастья. Нет, даже не так: ему даже достаточно было бы просто посмотреть на дорогое лицо, запечатлеть его в сознании и унести с собой в вечность его образ… В реальности у него даже не было возможности передать Кацуки свои последние слова: они клубились у него в груди, рвались наружу, но не могли вырваться наружу. Изуку не мог доверить никому их с Кацуки общую тайну — в конце концов, Каччану еще предстояло остаться в этом мире, и Изуку не хотел разрушать его жизнь. Последняя мысль в его угасающем сознании была о том, что ему всё-таки стоило принять то предложение о побеге — и после этого глаза Изуку закрылись навсегда…***
…по крайней мере, так он думал.***
Первым в пустоте возник голос. Смутно знакомый, он заклинал, ругал и звал кого-то. Голос этот был сбивчивым и хриплым, словно его хозяин слишком долго говорил или кричал. Слова накрывали его судорожным потоком и пока не имели смысла, но эмоции вызывали беспокойство: казалось, что обладатель голоса страдает и мучается, а Изуку понятия не имел, как его утешить. Затем пришли запахи. Тяжелый, подавляющий запах разрытой земли почему-то усиливал его тревогу, запах древесины и лака, будто прямиком из столярной мастерской казался странным и неуместным, а поверх всего был тонкий, почти неуловимый запах леса и деревьев, словно Изуку по какой-то причине находился не дома, а на улице. За запахами пришли ощущения. Подавляющий холод, мелкая дрожь собственного тела, слабое, едва уловимое дыхание и недостаток воздуха, студеный ветер — и тепло чужого тела, прижимающего его к себе, будто защищая от всех невзгод. Его глаза всё еще отказывались открываться, но воспоминания уже наполняли его разум, словно прорвавшая плотину вода. Перед Изуку яркими вспышками мелькали события последних нескольких недель: немощь собственного тела, его беспросветное отчаяние и имя, которое до последнего крутилось на кончике языка Изуку, так и не осмелившись покинуть его при их семье. Изуку распахнул глаза, выдохнув заветное имя будто молитву — и даже не удивился, когда увидел его обладателя, склонившегося над Изуку будто его ангел-хранитель. Кацуки здесь, подумал Изуку, рядом, сжимает его в своих руках — и внезапно всё остальное перестало иметь значение. Было не важно, что он и Кацуки находились в глубине разрытой глубокой ямы, которая не могла быть ничем иным, кроме как могилой, внутри узкого деревянного короба гроба. Не имело значения то, что их окружала безлунная темная ночь, разгоняемая только слабым неровным светом двух фонарей, стоявших внутри могилы и на её краю. Важно было то, как Кацуки судорожно прижимал его к себе, продолжая шептать благодарности небесам. То, какими влажными были его щеки и глаза, казавшиеся почти безумными в искусственном свете фонарей. То, какими стальными казались его объятия — и насколько правильным Изуку чувствовал себя в его руках. Несмотря на то, что в его голове всё еще царила путаница, Изуку осознавал, что каким-то образом судьба дала ему второй шанс, и на этот раз он собирался прислушаться к ней. — Ты был прав, — прошептал он едва слышно, с нежностью касаясь побледневшего осунувшегося лица возлюбленного и заглядывая в темные, почти черные в темноте глаза. — Давай уедем, Каччан.***
Карета слегка покачивалась, когда они отъезжали с кладбища. Кучер, надежный доверенный человек Кацуки, получил нужные инструкции заранее, среди багажа лежало достаточно денег и заготовленных вещей, которых должно хватить на несколько лет безбедной жизни, так что он и Изуку могли пока провести немного времени в дороге, не боясь, что их кто-то потревожит. Кацуки планировал провести это время, рассказывая Изуку о том, как он узнал о случившемся, когда вернулся домой на следующий день, а потом решился пойти на кощунство и вскрытие могилы, только за тем, чтобы обнаружить там чудом ожившего возлюбленного, но Изуку потерял сознание, едва они оказались в кабине. Кацуки счел это за лучшее. Его широкие мозолистые ладони с длинными пальцами, увешанными тяжелыми перстнями, осторожно гладили изумрудные локоны, время от времени путаясь в непослушных волосах — мягких и шелковистых. Кацуки вспомнил, как хотел прикоснуться к ним с того момента, как впервые увидел Изуку в их гостиной и как злился из-за того, что право выбрать его имела только его сестра, несмотря на то, что именно он был первым наследником. Когда он выяснил, что Изуку разделяет те же предпочтения, что и он сам, Кацуки был уверен, что это знак свыше и они просто обязаны быть вместе. …Держать дремлющего, тяжело привалившегося Изуку на своих коленях было более чем неудобно, но Кацуки пока не был готов отпустить его слишком далеко. Его до сих пор потряхивало после пережитого. Пробираться на кладбище среди ночи, откапывать могилу, на камне которой красовалось имя Изуку, было само по себе тем еще испытанием, но в тот момент, когда он увидел перед собой холодное бездыханное тело, то почувствовал себя так, будто вот-вот сойдет с ума. На мгновение он решил, что чертов доктор посмел его обмануть и вместо лекарства, вызывающего летаргию, подсунул Изуку яд или отраву. Кацуки не гордился своей реакцией, но сама мысль о том, что он своими руками отправил Изуку на тот свет, была сокрушительной. Он боялся, что мог опоздать, но, похоже, появился даже слишком рано: было удивительно наблюдать за тем, как дыхание Изуку становится всё более очевидным, тело начинает согреваться, а мертвенная бледность уступает место жизненным краскам прямо на его глазах. Казалось, что сама Смерть вернула его из своих владений, чтобы вручить лично в руки Кацуки… Он вздохнул, поправляя спящего молодого мужчину в своих руках. Хотел бы он пойти другим путем, но отказ Изуку был слишком твердым и категоричным. «Не в этой жизни, Каччан», — обронил он тогда с сожалением, и Кацуки знал, что Изуку имеет это в виду. К сожалению, Кацуки был чертовски уверен, что жизнь у него только одна и он не собирался позволять ни себе, ни Изуку тратить её попусту. Пока смерть — реальная смерть — не разлучит их, Кацуки сделает всё, чтобы они оставались вместе до самого конца.