Справедливое наказание

Если увидите ошибку, пожалуйста, отметьте её в ПБ. Спасибо за помощь. Он помнил Люциуса еще ребенком. Он видел, как из тонкого хрупкого мальчика вырос крепкий юноша, который уже через пару лет закатал перед ним рукав рубашки будучи очаровательным молодым мужчиной. Настоящий аристократ: чистенький, выхоленный, не знавший голода, с серебряными перстнями на белых длинных пальцах, с румянцем на идеально выбритых щеках и мягкой обворожительной улыбкой на розовых губах. Он видел перед собой таких сотни. Они приходили к нему пачками, умоляя обратить на себя внимание. Они любили его и дрожали перед ним как трусливые звери. И в ответ… он их всех презирал одинаково. Потому было так приятно видеть, как этих вчерашних школьников ломает изнутри на пути, который он избирал для них, как огонь в их глазах превращается в смирение, а наглая улыбка навсегда разбивается. Вот и Люциус не был исключением. Однако стоило признать — он был чуть изворотливее остальных, чуть выносливее и терпеливее, но то была не его личная заслуга. Это была скорее заслуга деспотичного отца-нарцисса, перед которым мальчишка проползал на коленях всё своё детство. Вот и теперь этот слизняк продолжал пресмыкаться. Но уже перед Ним. Видимо, иначе эти аристократы жить просто не умели. Им всегда нужен был кто-то, перед кем можно было бы вдоволь настояться на коленях. И опять-таки ничего нового. Он еще в школе заметил эти поразительные мазохистские черты в местной аристократии. Но грех было жаловаться, верно? Иначе было бы гораздо сложнее собрать вокруг себя всё это облечённое властью стадо и клеймить его. — Люциус, вот и что мне с тобой делать? — его голос звучал отстранённо. Каждый раз, когда ему приходилось разговаривать, он сам поражался тому, насколько чужеродным для этого мира казались извергаемые его горлом звуки. За прошедшие годы он так привык к парселтангу, что, кажется, получил акцент. Он бы обязательно посмеялся над этим, будь у него чувство юмора. А пока ему приходилось привыкать говорить на английском. Это было мучительно. — Милорд… Я прошу прощения, — Люциус стоял перед ним. Всё ещё не на коленях, но ноги его уже дрожали, колени предательски подгибались. Том решил, что не будет сам приказывать Малфою занять более подходящую для ситуации позу. Он бы хотел посмотреть, как жалкая природа этого человека сама возьмёт над ним верх и поставит его на подобающее место. — Простите меня… — Простите меня… — не сдержался и передразнил Том. Это было так фривольно, так по-детски, но одновременно так страшно: чуждый шипящий голос вновь заполнил кабинет — кабинет самого Люциуса, — и заставил хозяина застонать от страха, сжаться под проницательным взглядом красных глаз. Сейчас Малфой выглядел даже хуже, чем в день, когда бежал из Азкабана. Пусть он был вымыт и причесан, но, кажется, до него только-только стало доходить, что его побег был вовсе не на волю. Однако на самом деле Том уже и не злился. До встречи с отпрыском Поттеров он вообще сильно сомневался, что способен на злость или ярость. Эти чувства были слишком яркими, недостижимыми и большую часть жизни казались ему выдумкой. Вот и сейчас внутри Тома была лишь привычная разочарованная пустота, а мысли уже искали иные варианты, как в будущем он мог бы не допустить своей скоропостижной смерти. Мальчишка Поттеров сам по себе не представлял никакой угрозы. Но тогда, в Годриковой Впадине, смотря в колыбель, он думал так же. И чем это кончилось? Мог ли быть шанс того, что некая волшебная сущность всё ещё берегла этого странного ребёнка? В том Пророчестве могли быть упоминания о ней… Но теперь оно было навсегда утеряно. И ничего с тем уже было не сделать. Том нахмурился. Возможно, дело было в палочке? А, возможно, он сам виноват в том, что случилось? Его душа… Мог ли он сделать себя лишь уязвимее, когда создал крестражи? Нет, конечно, нет… Если бы не они, он бы просто умер тогда. Том, кажется, полностью погрузился в размышления, почти позабыв о своем дрожащем собеседнике. Благо, тот продолжал лепетать что-то заплетающимся языком и напоминать о своём присутствии. — Я уверяю вас, Милорд, что я смогу доказать вам свою верность… Подобное — не повторится, — с каждым последующим звуком Люциус становился всё меньше и меньше для Тома: его полезность и значимость таяли на глазах. Его больше нельзя было использовать в Министерстве, а это значило, что этот маленький, острый язычок больше был им не нужен — ни ему лично, ни Малфою. А ничего иного кроме как красиво болтать Люциус, увы, не умел. — Стоит ли мне отрезать тебе язык? — спросил прямо Том, заставив Малфоя захлебнуться очередной мольбой. — Что такое? Неужели он дорог тебе? И что же ты собрался им теперь делать? Ведь после той невероятно унизительной сцены в Отделе Тайн твоя болтовня больше тебе не поможет… Иди-ка сюда, Люциус, — он поманил его к себе пальцем, полностью уверенный в том, что именно это наказание будет достойным такого изворотливого червя. И заодно послужит предупреждением для каждого, кто решит, что может давать ему пустые обещания и не исполнять их. Люциус не спешил к нему подходить. Он умоляюще посмотрел на него из-под бровей, из-под наползших на лицо длинных белых прядей. Глаза его были красными. Щёки мокрыми. Какой жалкий вид… Ну не чудо ли? Том почти не сомневался, что нечто тёмное в душонке этого изнеженного мужчины, сейчас почти вопило от восторга перед всей этой болью, драмой и отчаяньем. В подтверждение этой догадки силы наконец покинули Люциуса, он громко рухнул на колени, прижался лбом к полу и просто разрыдался в голос как это делают маленькие дети в самых своих отчаянных истериках. — Пару месяцев назад на этом же самом месте ты обещал мне принести пророчество… Но как выяснилось, твои слова ничего не стоят. Так что ползи сюда, Люциус. Не трать моё время попусту ещё больше. И Люциус пополз, не отрывая лба от пола, наступая коленями на собственные волосы. Он потянулся руками к Его ногам, коснулся пальцами Его ступней. — Милорд, я умоляю вас… Я умоляю вас. Я больше не подведу вас. — Не подведёшь? Неужели ты хочешь, чтобы я убил тебя? Какое рвение, мой дорогой друг… — Том сбросил с ноги чужую ладонь и тут же наступил на длинные пальцы, плотно впечатывая их в пол ступнёй. Их тепло было почти приятно. Их владелец тяжело выдохнул и вновь задрожал от рыданий. — Нет, Милорд… Нет… Том устало закатил глаза. — Люциус, подними голову и посмотри на меня, — проговорил он в ответ на мольбы. — Люциус… — повторил он мягко, потянулся к белой макушке и нежно провел рукой по ней. Это было не просто движение пальцев сквозь белые пряди, это был жест беспрекословной отцовской нежности и любви, полный исключительной власти и насилия. Том не раз видел в прошлом, как Абраксас ласкал именно таким движением своего единственного ребенка, которым он гордился так же сильно, как и презирал в моменты крайнего разочарования. И Тома, признаться честно, всегда это смешило. Смотря на эти родительские ласки, он вспоминал котят, с которыми играл в детстве. Они ползали по коробке как неорганизованные червяки, но стоило только ухватить их за шкирку, как они тут же замирали, полностью подчинённые чужой воле. Этот рефлекс оставался со многими на всю жизнь. Не зря ведь коты, залезая на кошку, хватали её зубами точно так же. И та больше не орала. Вот и Люциус тоже замолк, узнавая эту подавляющую ласку. Даже дрожь его покинула. Он лишь оторвал свой лоб от пола и растерянно уставился на Тома, словно действительно не понимая, что же пробудило в нём это странное ощущение дежавю. И всё же глупо было отрицать — этот простой жест обладал исключительным значением для этого мужчины даже сейчас, спустя столько лет. Странно, что Малфой не проделывал то же самое и со своим сыном… По мнению Тома, он очень многое упускал. Будь он сам отцом, то обязательно научил своих отпрысков понимать не только смысл прикосновений, но и по звуку шагов ощущать волю своего отца. Тогда ему не пришлось бы даже лишний раз говорить с ними. А вот ребенок Люциуса… Драко был крайне избалован. И Том уже предвкушал, какой долгий путь должен пройти этот мальчик прежде чем его поведение станет хотя бы отчасти удовлетворительным. Казалось, Люциус вообще не занимался его воспитанием. Может и отец из него был бесполезный? А для бесполезных отцов у Тома было особое наказание. Стоило кое-что проверить… Он внимательно всмотрелся в наполненные слезами серые глаза, выискивая в открытом как книга разуме воспоминания. Он свободно проскальзывал между мрачными образами, тенью ушедшего времени, лишь изредка останавливая своё движение, присматриваясь к деталям, прислушиваясь к чужим чувствам, и снова делал неуловимый шаг в бездну чужой памяти, проваливаясь всё глубже и глубже. Сознание Малфоя замученно стонало от чужого присутствия, но не предпринимало абсолютно никаких попыток для сопротивления. Всё внутри него было тривиально, пусто и глупо. И тут… кое-что вдруг привлекло внимание Тома. В самой глубине дрожало нечто едва обличенное в форму. Смазанное и блеклое, оно почти сливалось с чередой иных воспоминаний. Так выглядели последствия Обливейта, но кто же мог подобраться к разуму благородного аристократа так близко и оставить здесь такое большое пятно? Это было интересно. Тому пришлось применить дополнительное усилие, чтобы прорваться через блеклую дымку, безжалостно содрав её словно корку с раны. Оказавшись внутри, он вновь ощутил под своими ладонями гладкие пряди, вновь услышал сдавленные рыдания и неожиданно — стон. Он прислушался к ощущениям, шагнул вперед… Сначала ему показалось, что он видит перед собой Люциуса и Драко, застывшего перед отцом на коленях, но пробуждённое видение становилось всё плотнее, ярче, объёмнее, пока Том вдруг не понял, что на самом деле перед ним стоял Абраксас и это именно Люциус стоял на коленях перед его величественной фигурой. Образы еще не начали двигаться, но Том уже понял, что будет дальше. Он подошёл ближе, чтобы ничего не упустить. — Открой рот, — внезапно проговорил Абраксас. И Люциус, гораздо более юный и тонкий, покорно открыл. На пухлые губы небрежно упал член. И Том торжествующе рассмеялся своей неожиданной находке, а покойный лорд Малфой тяжело задышал, запрокидывая голову назад и мягко поглаживая сына по голове. Они были так неприлично похожи друг на друга… В разуме Люциуса что-то взорвалось. Чары, многие годы удерживающие этот срам под замком, окончательно разбились, и сознание волшебника заполнилось целой чередой действительно потрясающих воспоминаний разной степени развратности. Они множились и быстро занимали положенное им место среди обычных будней, приятно скрашивая их болью, отчаяньем и стыдом. И только самое последнее из них было лишено унижений. В нём была лишь печальная Нарцисса, совсем юная и нежная. В одной руке она крепко удерживала дрожащую ладонь мужа, а в другой палочку — ей она сосредоточенно творила чары Забвения. Очаровательно. Для этого ей определенно пришлось отыскать каждое воспоминание и лично познакомиться с его содержимым. — У тебя прекрасная супруга, — не сдержался Том, а Люциус — настоящий Люциус, — вскрикнул, отшатнулся и жалко повалился на спину. — О нет-нет-нет… — зашептал он, прижал дрожащие ладони к лицу и завыл. Таких звуков от Малфоя Том прежде не слышал. Они будоражили, вынуждая нечто извечно голодное внутри него жадно клацать бездонной влажной пастью. — Круцио, — Том хотел большего. Он так редко чего-то искренне желал, что даже не думал останавливаться, страшась упустить эту эмоцию. Кабинет в ту же секунду наполнился истошными, более привычными криками, но стоило признать — они меркли в сравнении с тем истошным воем, с теми растерянными глазами и спутанными волосами под рукой. Том коротким пассом прекратил чужие вопли. Малфой распластался по полу и теперь лишь тихонько всхлипывал, немигающим взглядом смотря на богато украшенный потолок своего кабинета — в молодости он часто смотрел на него именно в таком положении. За дверью, кажется, кто-то скрипнул половицей. Том надеялся, что это домочадцы пришли послушать стенания главы семейства. — Вставай, — проговорил он тоном, не терпящим возражений. Люциус медленно перевернулся на бок и поднявшись на локтях с тяжестью приподнялся над полом. Он не посмел встать в полный рост. Он хорошо уяснил — вспомнил, — где его место. Это было отрадно. И он больше не молил о прощении. И потому, когда его попросили приблизиться, он просто подполз к чужим ногам. И когда на его голову вновь легла чужая ладонь, он лишь замучено выдохнул. Но когда его попросили открыть рот, он снова разрыдался. И тем не менее разжал губы, ожидая. Тому никогда не было интересно подобное. На самом деле сейчас ему было даже несколько противно от подобной ситуации. А ещё… до безумия смешно и забавно. Он почти упивался своей случайной находкой и собирался выжать из неё все чувства, которые она только могла у него вызвать. Уже очень давно он так не веселился. И лицо Люциуса напротив его паха вызвало небывалый прилив бодрости. Ах. Как бы это не вошло у него в привычку — ставить на колени мальчишек. А именно им и оставался Люциус — покалеченным мальчиком. И никогда ему не стать кем-то большим, как бы он не пытался. Это движение было поистине непривычно для Тома. Он отодвинул в сторону мантию и вытащил наружу вялый бледный член, касаясь головкой приоткрытых губ. Они сразу двинулись по стволу вниз, скрывая в тёплой влаге мягкую плоть и сжимаясь в жаркое мокрое кольцо. Кабинет погрузился в непривычную тишину, которую нарушали лишь влажные причмокивания. Люциус хорошо сосал, давясь и не жалея себя. Он не прикрывал глаз, снизу-вверх смотря на Тома, брезгливо, обречённо и смущенно. Он словно поверить не мог в то, что происходило. Он то и дело морщился, но затем брал себя в руки и налегал на член с большим упорством, почти идеально имитируя желание на своём покрасневшем лице и активнее насаживаясь глоткой на скользкую головку. Но Том всё видел… И ему в общем-то было глубокого плевать, что там делает Люциус своим языком и горлом. Он смотрел исключительно на выражение его залитого краской лица, полного обузданного отвращения, — по нему то и дело волнами прокатывались рвотные позывы. Люциус подавлял их, позволяя своему горлу лишь плотнее сжиматься вокруг чужого члена. А ещё был этот потрясающий сдавленный звук чужих вздохов… При желании Том мог бы задушить Малфоя своим членом прямо сейчас. Эта мысль насмешила, и он грубо толкнулся вперед бедрами. Люциус сдавленно раскашлялся, но затем прикрыл глаза и постарался расслабиться, позволяя беспрепятственно долбиться в свое тугое горло. Всего через минуту он уже задушено сипел в чужой пах и только чужие руки на затылке удерживали его в верном положении и не давали отодвинуться и сделать хотя бы один спасительный вздох. Малфой широко раскрыл глаза и с мольбой смотрел прямо на Тома. И тот отвечал ему таким же пристальным вниманием, всё плотнее вжимая того в свою промежность. И вот когда Люциус, наконец, закатил глаза и полностью ослаб в жестких руках, Том кончил, впитывая в себя этот разбитый, померкший образ. — Что ж, — прошептал Том, вынимая член, — ты должен быть благодарен своему отцу, Люциус. Только благодаря его многолетним стараниям, ты сегодня не лишишься своего острого скользкого языка. Носи его с гордостью. Как подобает благодарному сыну. Малфой снова завыл. Конец.