Отражение

Милош стоял перед зеркалом и рассматривал свое отражение. А свое ли? Со стеклянной глади на него смотрел светловолосый парень с россыпью веснушек на лице. Когда Милош в последний раз смотрел на свое отражение, его непослушные волосы каштановыми вихрами торчали в разные стороны. Тогда он весь был другим. Воспоминания сохранили образ бледного мальчишки со впалыми щеками и кучей ссадин, который носил одни брюки весь год. Сейчас же перед ним стоял серьёзный, ухоженный ариец, в чистом костюме. Внутри что-то укололо. С этой прилизанной прической он был удивительно похож на мать. В воспоминаниях всплыло её осунувшееся лицо и загрубелые тёплые руки. То как она обнимала его и целовала в лоб, перед работой. Может быть здесь, в стенах приюта «Лебенсборн», ему и говорили, что он будущее нации, а его родители чистокровные арийцы, но Милош ещё помнил свою семью, помнил, как здесь оказался. *** — Мама, мамочка, а ковда папа фивнется? — маленькая Вера так жалобно смотрела на неё своими чёрными глазами, что становилось грустно. Милош заранее знал ответ, Вера спрашивала об этом каждый день, уже полгода. Сейчас мама устало вздохнет, поставит на стол пресную овсяную кашу, пригладит Верины тёмные кудри, заглянет ей в лицо и только потом скажет, что она сама не знает, когда папа вернётся. — Мамочка, а посему папа уехал? — спросила Вера, возя ложкой по своей пустой тарелке. — Его эвакуировали на восток, глупая — буркнул Милош. Он видел, как мама расстраивается, когда об этом заходит речь и каждый раз злился на сестру. — Сам ты гупый! — Вера вскочила, чуть не перевернув старый стул и бросилась на брата с кулаками. Трехлетняя девченка не представляла большой угрозы, а потому Милош даже не пошевелился, когда её слабые ручки забарабанили по его спине. Зато мама испугалась. — Веронька, Милош, что за потасовка? — запричитала она, — вы же должны друг друга защищать, помогать друг другу Вера обиженно надула губы, её смуглое лицо исказилось от обиды. Она демонстративно отодвинулась от брата, чтобы сидеть на другой стороне стола. — Давайте уже позавтракаем, а то мама на работу опоздает, — заключил Милош и все дружно застучали ложками. Когда они остались без отца, мама совсем перестала справляться с хозяйством, Милош старался помогать, но быстро понял, что куда важнее, сейчас заработать денег. В его то восемь лет найти работу было не просто. И все же Милош нашёл. Уже месяц он разносил агитацию на вступление в добровольную армию. Платили немного, зато честно. Яркие, глянцевые бумажки гласили «Набор в транспортно-десантную авиацию». Одна за другой они опускались в почтовые ящики обшарпанного дома. Как же нелепо это выглядело в бедном квартале. Ни один из его жителей не смог бы позволить себе даже лист такой бумаги, а уж распечатать на нем текст и подавно. Среди грязи и смрада узкой улочки создавалось впечатление, что все деньги третьего Рейха уходят на печать агитации. Было тошно. Семья Милоша даже соль купить не могла, хотя мама в поте лица трудились на заводе, а кто-то печатал призыв сражаться за эту страну на глянцевой бумаге. За страну, в которой люди умирали от голода, в которой тысячи детей и взрослых непонятно зачем были эвакуированы на восток, как преступники, в которой люди жили в страхе. Сражаться за нее? Это даже звучало абсурдно. Может быть, если бы отец был рядом, Милош бы думал по другому. Наверное, он, как и другие мальчишки, мечтал бы пойти на войну и стать героем. Да только не до геройства, когда неделю ешь разваренный овёс на воде, потому что больше ничего в доме нет. Совсем не до геройства. Но Милош хотя бы мог работать, мог гулять и смотреть, что происходит в мире, а у маленькой Веры даже этого не было. Когда отца забрали, мама запретила ей выходить из дома. И девочка сидела одна с утра до вечера. Милош знал, что ей жутко скучно, и время от времени приносил ей что-нибудь. Например красивый фантик или яркую крышку от бутылки, в общем то, что мог найти на улице. Когда листовки закончились, а в руках Милоша оказалось несколько блестящих монет, он вспомнил об ещё одном поручении матери. Она просила, чтобы он купил продуктов и отнес их соседке. Почему соседке? Им самим было есть нечего. Мама всегда была доброй и заботились о старушке, живущей в квартире напротив, но не настолько же! Обида подступила к горлу и заставила до боли сжать кулаки. Не для того он работает, чтобы кормить старуху, которая даже не выходит из квартиры. Злость кипела в жилах, пока Милош шагал к дому. Поднявшись на четвертый этаж парнишка замер перед старенькой, но крепкой дверью, сжимая в руках тёплый хлеб, крупу и маленькую банку молока. Дорого стоил такой подарок. Дверь открыла худая женщина, она не была молодой, но и на дряхлую старуху была не похожа. А мама звала её старушкой Зосей, с дасадой подумалось Милошу. Ага, как же, вовсе она не старая, сама на корку хлеба заработать может. Только вот не делает ничего. Почему мама ей помогает? У неё у самой дети голодные, лучше бы их пожалела, чем бабку. Квартира Зоси была такой же маленькой, как их собственная, та же узкая кухня, та же спальня за тоненькой стеной, только женщина жила здесь одна, а их мама с двумя детьми. Было светло и чисто, в глаза бросилось большое окно без занавесок. Милош протянул «старушке» еду. — Спасибо, малой, почему не Амалия принесла? — Мама работает, — почти с вызовом заявил парнишка, — а почему вы за наш счёт живёте? Женщина усмехнулась, только большие чёрные глаза её остались спокойными. — Это не твоё дело, парень, у нас с твоей мамой договор, и уж поверь, не я была его инициатором. Она развернулась и пошла к столу, пока Милош оторопело стоял на пороге. — Как у сестры твоей дела? — скучающе продолжила разговор хозяйка. — Нормально, только ей мама из дома выходить запрещает — Правильно делает, если бы Вера на улице гуляла, мы бы все давно в концлагерях сидели, а не здесь — В конц. что? — Ой, ступай уже, надоел, — бросила женщина отрезая хлеб. Через две недели Милош снова получил зарплату. На этот раз, мама позволила сохранить деньги в семейном бюджете, от этого и сумма казалась внушительнее и радости она приносила больше в разы. Блестящие, новые монетки позванивали, ударяясь друг о друга, когда счастливый парень тряс заплатанный кошелек рядом с ухом. Звуки сливались в чудную музыку денег и все тело становилось лёгким и невесомым, хотелось танцевать. В груди появилось что то светлое и настолько объёмное, что казалось оно вот вот разорвёт Милоша на части. Даже дорога ощущалась короче, Милош уже подходил к своей улице, когда из подворотни на него вылезли мальчишки. — Эй, парень, ты чего весёлый такой? — прохрипел тот, что был выше, — с деньгами что ли? В минуту от былой радости не осталось и следа. Сердце пропустило удар. Ноги подкосились и Милошу пришлось сделать усилие, чтобы не упасть на пыльную мостовую. — Не богаче твоего, дай пройти, — голос стал грубым и требовательным, но руки предательски затряслись и их пришлось спрятать за спину. — Слышь, скаред, честно говори, — надвигался парень, — а не еврейское ли ты отродье, раз такой жадный, да упертый? Стало очевидно, что целым Милош уже не уйдёт. Парней было двое, да и выглядели они крупнее и старше, значит драться бесполезно. Убежать тоже шансов мало. Кричать? Нет, здесь ему не помогут, у всех честных граждан ещё работа, а проходимцы и тунеядцы чужой беде только рады. Вариантов оставалось немного. — Я по твоему на еврея похож? — Милош взъерошил непокорные, тёмные кудри, шагая вперёд, — совсем спятил? Нет у меня денег, хочешь ищи, — он с вызовом протянул кошель, но вдруг вздрогнул и уронил его, показывая в сторону. На лицах парней выразилась полное непонимание. — Вы это слышали? — Милош резво присел подбирая деньги и лежащий рядом камень — Кому ты голову морочишь, не было там ничего, — пробасил парень, но в голосе его скользнула неуверенность. — Да как же? Вон там, — Милош ещё раз указал в сторону и тут же кинул камень в лицо одного из обидчиков. Мальчишка взвыл от боли, хватаясь за глаз, а Милош что было сил припустил вниз по улице. Адреналин подгонял его и заставлял нестись не разбирая дороги, вихрем он промчался по рынку, выбежал на рабочую площадь и петляя скрылся среди узких улочек города. Когда парень отдышался, бедный квартал остался далеко за спиной. Дома здесь были повыше и почище, их окружали простенькие клумбы и палисадники, нередко стали встречаться частные дома. Даже воздух как будто переменился. Здесь пахло свежестью и листвой, будто это был вовсе и не пыльный городишко. Здесь было свободней. Милош вспомнил, что мама говорила, что богатый район был на востоке города. На востоке? Раз здесь так хорошо, то может быть эвакуация на восток тоже была чем-то сродни повышению? Но тогда почему, папа не отправлял им денег? Может они с мамой поссорились из-за этого повышения? Это не дело, они там ссорятся-мирятся, а детям — страдай. Нужно было разобраться. Преисполненный решимость найти отца и обо всем поговорить, Милош уверенно двинулся на восток. Правда уже через две улицы он понял, что слабо представлял где этот восток находится. Не растерявшись, Милош подошел у трём мужчинам, которые обсуждали что-то, активно жестикулируя. Они далеко не сразу обратили внимание на мальчишку. — Денег не дам, попрошайка, иди прочь, — почти выплюнул в лицо Милошу самый толстый из них, — так вот, я же вам говорю, нам выгодно то, что мы теперь протекторат. — Протекторат Богемии и Моравии, ты сам себя послушай, это даже звучит унизительно, мы как граждане должны. — Извините, но я не попрошайка, — оскорбленно заявил Милош, — я пришёл спросить у вас, знаете ли вы, где находятся эвакуированые на восток? На секунду повисло молчание. Всё смотрели на него. — А ты я вижу не так уж прост, строптивый парнишка — хмыкнул толстяк, — знаешь у кого спрашивать, кто тебя подослал? — Никто, я сам — Охотно верю, — расплылся другой мужчина в притворной улыбке, — ну раз сам, так тебе будет достаточно того, что пешком ты не дойдёшь — Дойду, я упорный, — уверенно возразил Милош — Эхх, жаль тебя парнишка, да только все концлагеря за территорией третьего Рейха, не дойдёшь, — протянул толстый, — ступай домой, пока не стемнело — А что такое концлагеря? — Милош точно уже слышал это слово, только никак не мог вспомнить. Мужчины рассмеялась, хватаясь за животы. — Это то место, где евреи расплачиваются за свои грехи, там ещё всегда чёрный дым из печей идёт, не перепутаешь, — толстый довольно заухмылялся. — Подойди к полицейскому, скажи, что ты еврей, тебе сразу путевочку пропишу и всей твоей семье заодно Когда Милош добрался до дома было уже темно. Старый, грязно жёлтый дом светился тусклыми окнами. Неосознанно, парнишка нашёл глазами окно без занавесок, там тоже горел свет, значит хозяйка ещё не легла. Интересно, чем она занималась? Впрочем не важно, уж точно не чем то полезным. У порога на Милоша вдруг обрушилась усталость, захотелось лечь прямо здесь и уснуть на холодном полу. Ноги болели от бесконечной ходьбы, но в кармане приятно тяжелел кашелек со спасенными деньгами. Хотелось есть. Милош зашёл в квартиру и сразу почувствовал знакомый запах боли. На полу сидела Вера, все её смуглое личико было заревано, она обнимала свои колени и постоянно всхлипывала. Не думая ни минуты, Милош кинулся к ней и аккуратно обнял. Только теперь он увидел на худеньком теле свежие синяки. — Веронька, кто же тебя так? — Мама, — сквозь слезы прошептала Вера, — она вугалась — Что случилось, сломала что-то? Я деньги принёс, все починим, не переживай, главное — Я. я на. я на увицу вышля, — Вера совсем разрыдалась. Милош не знал, почему Вере нельзя было выходить, но знал, что это было одним из главнейших правил в доме. Стало страшно. Сидя на полу, в обнимку с сестрой, он вдруг задумался над тем, как же они не похожи. Пусть и болезненно бледная, но все же смуглая Вера была похожа на отца, а голубоглазый Милош наоборот был точной копией матери, только кучерявые, тёмные волосы говорили о его родстве с сестрой. Наверное, чужой человек и не подумал бы, что у них одни родители. Мама вернулась, когда они уже спали. Следующее утро началось не по распорядку. Милоша разбудила мама и велела срочно одеваться. Она носилась по всему дому, как сумасшедшая и что то убирала, ей помогала худая соседка, Вера только проснулась и явно не понимала, что происходит. Мама побежала к сундуку с одеждой, и вывалила на пол все, что там было. — Вера, сиди в сундуке и молчи, как партизан, чтоб не звука, поняла? — мама схватила девочку и буквально запихала в сундук, заваливая сверху одеждой, — Милош, садись на сундук, придут дяди полицейские, сам молчи, если спрашивают что-то, то говори так, как я скажу и во всем со мной соглашайся. С сундука не слазь, что угодно придумывай, а не слазь, понял? — Угу, — заспано протянул Милош, садясь на сундук. Он ничего не понял, но очень надеялся, что ему вовсе не придётся говорить. Соседка убежала, а мама вдруг стала преспокойно готовить кашу, будто не было только что никакого переполоха. Только было Милош хотел спросить, что вообще происходит, как в дверь громко постучали. — Кто там? — спокойно спросила мама. — Откройте, это полиция Лицо Милоша вытянулось от изумления. Что в их доме могло понадобиться блюстителям порядка? Но мама была спокойна, будто уже не первый год ждала этого. — Амалия Убохи, вы обвиняетесь в сокрытии евреев, — отчеканил мужчина в форме. — Не может быть, это какое-то недоразумение, здесь живу только я и мой сын, я буду счастлива помочь вам в поимке этих гнусных тварей, но я не представляю, что могу сделать — Мы осмотрим вашу квартиру, Амалия — Конечно, конечно, — пропела она елейным голосом, — всегда готова помочь следствию Полицейские тщательно просмотрели всю квартиру, но не стали просить Милоша встать с сундука. Видимо слишком маленьким и жалким он выглядел, чтобы быть причастны к нарушению закона. Когда ничего подозрительного обнаружено не было, начались расспросы. — Сколько вас человек в семье? — обратился к Милошу усатый полицейский. — Трое — Где третий? — нахмурился он. — Так как же, отец третий, — тут же заявила мама, — да только он добровольцем на фронт ушел — Не тебя, баба, спрашивают, — нахмурился усатый, — ладно, вроде и правда чисто, пойдём уже, — обратился он к напарнику. И тут в сундуке пронзительно чихнули. Мир остановился. Перед глазами стояло перекошенное от страха лицо матери. Всё внутри сжалось, под взглядом усатого полицейского. Милош почувствовал, как его голова сама вжалась в плечи, а ногти до боли вонзились в кожу. И пусть он ничего толком не понимал, он кожей чувствовал, что случилось непоправимое. Внутри все горело. Ноги онемели. Его грубо сняли с сундука и отставили в сторону. Мир стал медленным и тягучим, как мед. Милош со стороны видел, как полицейский достал из сундука Веру, как начал кричать на маму, дергая Веру за руку, будто она не человек, а тряпичная кукла. Всё смешалось. — Это соседки дочка, она прибежала, сказала спрятать, угрожал ножом сыну, я и спрятала, испугалась я, понимаете? — в голос плакала мать. — Да ты хоть понимаешь, что грозит за укрывание евреев? — Я не поняла ничего, я не думала, что она еврейка, запугали меня, как вы не понимаете?! — Хватит с ней возится, пусть соседку покажет, — приказал усатый. — На лестничной площадке она, честное слово её дочь, я не знала! — Ну и что с ними делать? — второй полицейский выглядел растеряным. — Если баба не врет, то соседку с дочкой в концлагерь, саму её на исправительные работы, вот и дело с концом — А с парнишкой, что делать? Он же и не еврей и для укрывательства мелкий слишком. Усатый задумался, почесал висок и наконец выдал: — А его в «Лебенсборн» отправим, светленький же, за арийца сойдёт Милош не видел ничего, кроме заплаканной матери с растрепанными, золотистыми волосами. Её измученное лицо стало спокойнее и замерло. На Милоша сново смотрело отражение.