Дитя без глазу

№ 1 — О, Машок! Залетай скорей, у нас тут как раз праздник! Больше всего в жизни Маша ненавидела две вещи: пьяных людей (особенно пока сама была трезвой) и неожиданные попойки в незнакомых компаниях. Когда заскакиваешь к своим чего-нибудь порепать, а видишь, между прочим, очень даже солидно, с душой, накрытую поляну и добрый десяток незнакомых лиц, это так-то здорово мешает расслабиться. Именно по этим причинам она шустро кинула в угол кофр и кожанку, плюхнулась на освобождённое место и ухватила бутылку сидра. Потому что начинать накидываться с водки было бы странно. — Ты что, со скрипкой? — ужаснулся Илья. — Сказали бы, что у вас туса намечается, я б хоть не тащила её через полгорода. — Так ты всё равно на репу уже на… ага, на полтора часа опоздала. — Времени не существует, его придумали люди, — сострил один из незнакомых мужиков. Маша метнула на него быстрый взгляд: волосы лохматые, что аж торчат, брови расползлись к вискам, нос картошкой, всё лицо какое-то обезьянье. Ну такой понятно, с чего доебался. Хотя его спутница, очень цивильная и похожая на добрую учительницу начальных классов, слегка ткнула его локтем в бок. Кое-кто засмеялся. Маша всё-таки раздавила две стопочки, чтобы побыстрее нагнать остальных и не сидеть с кислой рожей. Это обычно нравилось ей не больше новых собутыльников. Прерванный её приходом разговор возобновился. Речь вроде бы шла об их последнем фесте, но то и дело съезжала на высокие материи и какие-то незнакомые погоняла. Причем все эти кликухи и названия иногда так удачно вплетались в реплику, что правильно понять ее смысл становилось невозможно. С таким же успехом они могли бы говорить на болгарском. Быстро стало понятно, что в сравнении с этими гостями незнакомый человек с улицы скорее уж сама Маша. — Барабанщик у нас новый, да. Вот бы ему и кухню новую. — А со старой что? — Говорит, у него на похожей сосед повесился. — Он в прошлый раз вцепился в столб и отказывался идти, пока лето не наступит. — Виктор! А давайте тоже по водочке! — Боюсь, моя нежная печень этого не вынесет. — Из вашей нежной печени можно делать фуа-гра? Тут кто-то толкнул Машу под локоть и тарталетка упала ей на колени. Жирной начинкой — ровно на новенькое красное платье в мелкий горошек. Все вокруг заахали. Маша отскребла её пальцами и перевернула в естественное положение. — Это надо срочно замыть! — воскликнула Маруся и потащила её к умывальнику. Студия была переделана из старой коммуналки, в которой снесли все возможные перекрытия, так, что раковина оказалась в коридоре. Из-за стены послышался смех. Горячей воды здесь никогда не было, и то, что Маруся так самоотверженно полезла в холодную, трогало до слёз. Маша пыталась ей помочь, но больше мешала, пока в конце концов не нашла компромисс с совестью в том, чтобы немного придерживать подол на весу, а себя — вертикально. Тут из залы снова выглянул тот мужик: — Ого, девчонки! Да у вас тут прям постирочная! — Нет, у нас тут пекарня, — вежливо ответила Маша. — Понял, — он поднял руки в жесте «сдаюсь», — а туалет где? У него оказалась такая улыбка, что Маша, сама не зная почему, засмеялась в ответ. Маруся, не отрываясь от дела, протянула руку назад и открыла дверь: — Сюда. Он вышел через минуту (что там можно было сделать за минуту?) и обратился уже лично к Маше: — Ты же играешь на скрипке, да? Оставь мне свой номер? — А если не играю, не встанет? Он с готовностью фыркнул. — Какая ты. Может, я хочу ходить с тобой за руку и целовать под луной? — и Машу внезапно окатило жаром, даже несмотря на то, что он продолжил нормальным тоном, — в группу к нам пойдешь? Мы лирический альбом ебашить собираемся. № 2 — Первый вопрос. Для разгона: кто из вас шут, а кто король? — Я шут, — сразу ляпнул мрачный Горшок, — грустный клоун. А Андрюха весёлый. — А короля у вас, так получается, нет? — Есть, — вмешался Балу, — это я. — Два шута и король? Не думали переименовать группу? — Да это вообще на самом деле не в честь нас, понимаешь, да? Ты ж не называешь семью «мама с папой», а «семья», понимаешь! — Ага. Я вижу, в этом году вы приехали в Смоленск с пополнением в семье? — Да, теперь у нас есть наша Машенька. Это Машу всегда удивляло. В повседневной жизни они старались не то, что не говорить — даже не смотреть на неё без особой причины. Но если причина всё-таки находилась, с ней обращались всегда так дружелюбно и внимательно, как будто она уже давно была с каждым лучшей подругой. И всегда называли ласковыми прозвищами. — Мы нашли её в гробу… — …капусте, — почему-то иногда фронтмены заканчивали друг за другом слова, а иногда как будто родились на разных планетах, и тут была ещё одна загадка, в которой Маше предстояло разобраться. Впрочем, загадок у этих ребят было столько, что не то что трёх месяцев, а и целой жизни могло не хватить, чтобы все распутать. Но журналистка, явно знавшая их дольше Машиного, ничуть не смутилась: — Вы, наверное, её достали из гроба, капусту съели, а ей дали скрипочку? — Нет, со скрипочкой она там уже лежала. Она с ней родилась. — А сама она что об этом скажет? Все глаза повернулись на Машу, и она немного растерялась. — Да я, эм… да я вообще… парня хотела найти. — А нашли шестерых, да? И все красавчики, как на подбор? — М… — Никаких парней в этой группе, — внезапно вмешался Горшок, — ё-моё. Все парни в нерабочее время… — Наталь Филипна, а давайте пивка для рывка? — влез насмешливый Андрей. По старой доброй панковской традиции квасить эти товарищи начинали с обеда — то есть, как проснутся — и с начала тура Маша уже наловчилась определять по часам, какое в них сейчас количество пивка, и может быть даже коньячка. — Ну вы придумаете, — засмеялась Наталь Филипна, — мне к трём надо материал сдать. Я на, кхм, неофициальную часть подъеду, вы же в «Днепре» опять? — Это надо у Гордея спрашивать. Мы люди подневольные, куда повезут предаваться разгулу, там и предадимся. Журналистка поймала Машин взгляд и, улыбаясь, покачала головой: — Вот оболтусы, да? Маша кивнула ей в ответ, потихоньку слезла со стула и пошла готовиться. У неё были объективные причины не доверять двадцатилетним женщинам, использующим слово «оболтусы». Гримёрка пока пустовала, и она быстренько сняла футболку, чтобы спокойно накраситься и потом не ныкаться по углам и не переодеваться на одной ноге в толчке. За спиной вдруг кто-то спросил: — Шур, ты чего? Она резко обернулась. Балу хрипло сказал: «Извините» и захлопнул дверь. Яков в коридоре надрывался: — Ух ты! Етижи-пассатижи! Вот это формы, мадам! Примите наши поздравления! Ай! За что?! Нет, с Настенькиными, конечно, ничего не сравнится… — Да заткнёшься ты уже наконец! — зарычал Балунов. Маша, пузырясь от смеха, накинула концертное платье и крикнула им, что можно войти. — И кто помнит, где туалет? Балу осторожно взял её за локоть. — На первом этаже, по коридору последняя дверь у окна. А, нет, у тебя предпоследняя. Маш, прости ещё раз, мы привыкли тут с мужиками по-простому, а надо бы привыкнуть стучаться, — и добавил, потихоньку возвращаясь с привычное расположение духа, — а на Яху не обижайся. Он у нас умственно отсталый. По лестнице вверх шёл Гордей. — Мария! Ресторан? — Нет, я сегодня сплю. — А как же укрепление команды? — В Калуге укрепила уже. В Калуге она не рассчитала градусы и выжрала две бутылки сангрии, а потом полночи ловила вертолеты под какой-то фаллической инсталляцией с огромной башкой. Это было позавчера, но подташнивало до сих пор. — И то правда. Сама до отеля дойдёшь? Или заблудишься? Маша хорошенько подумала и ответила с хитрой улыбкой: — Заблужусь. Обязательно. № 3 Маша с досадой пнула ни в чем не повинную сумку. Грим уже начинал неприятно стягивать рот. Лосьон она могла забыть и в трейлере, и в мотеле, и вообще просто где-то выронить. Особенно учитывая, как они сюда въезжали, это просто цирк с конями. Странно, что никто не умер. Это был даже не клуб, а просто ангар на заднем дворе, поделенный почти десятком коридоров на, собственно, клуб со сценой, где они выступали, ресторан и что-то типа шиномонтажки (к счастью, вход туда был только с другой стороны). Зато им выделили аж четыре гримёрки. В трёх разных коридорах. На всех, считая техников и аппаратуру. Чуланы три на четыре, без единого окна и возможности оставить хотя бы самое необходимое где-нибудь за сценой. Соседей по чулану пока не было, наверное пытались её не стеснять, а может просто дошли до кондиции, залипли где-нибудь и пиздя́т. Князь, в частности, обошёлся сегодня подведёнными бровями, а Горшок, вообще признававший единственным достойным средством для снятия мертвячьего грима трудовой мужицкий пот, просто вытерся футболкой у нее на глазах. Когда такое случилось первый раз, Маша подумала, что её вырвет. На всякий случай пошарилась в их сумках, стараясь не коснуться нечаянно ничего лишнего, но нашла только пачку высохших влажных салфеток. На подозрительного вида кожаном диване, занявшем большую часть пространства, лежало ещё несколько коробок с проводами, чехол из-под чьего-то костюма, несколько штук плечиков, линзы для двух разных фотоаппаратов, обертки от её чупиков и с полдесятка курток. Лезть в чужие карманы было бы уже совсем неприлично, и, что гораздо важнее, опасно, поэтому Маша распахнула дверь и позвала куда-то вглубь этого лабиринта Минотавра: — Ребята! Видит кто-нибудь мой лосьон для умывания? Из второй гримёрки Федечко крикнул, что у них только техника, но на всякий случай она перепроверила. Потом пошла искать остальных. Вентиляция не работала. Едва успев немного остыть, пока шла со сцены, она снова вспотела и от этого разозлилась ещё сильней. — Тут Волмарт через два квартала, — подсказал Андрей, с расплывшейся вокруг глаз чернотой похожий на младенца в борделе, — пошли Гордея, пусть зарплату отрабатывает. Маша сплюнула. Прошла по чуланам, разворошила мусорные кучи на всех поверхностях, вернулась на сцену. В коридоре, где раньше стояло зеркало, уже поставили чемодан и на него сверху тоже набросали курток, которые пришлось разбирать, прежде чем сдвинуть конструкцию, а потом собирать обратно. Да у них человек в команде столько нет, сколько тут курток! В конце концов Реник крикнул: — Мария! Умойся уже мылом и не еби мозг! — Ага, по тебе сразу видно, что ты одним мылом умываешься. — Вот сейчас не понял. — На ебале у тебя война прошла, чё тупишь-то. Маш, что искать? Давай я, у меня самолёт ещё только завтра, — Шура выглядел ещё более помятым, чем обычно. И лицо у него было такое, будто Ренегат прямо сейчас наступил ему на мать, но вот это было следствием мужественно претерпеваемой головной боли. Регулярные перелеты давались ему с трудом, но он убеждал всех, что в трейлере с остальными сошел бы с ума ещё быстрее. Маша в целом эту мысль разделяла. — Да ладно, я сама поищу. Иди, отоспись пока. — Ну куда сейчас спать, после концерта? Давай, не ломайся. — Мгх. Прозрачная бутылочка, такая, с ладонь высотой, с синим буквами. — Понял. Она вернулась обратно, проверить, что запаковала вещи. Максимально аккуратно переоделась. Смоченный потом грим потихоньку застывал как глиняная маска. Надо было бы смыть столько, сколько получится, поэтому пошла и на самом деле поискать воды. Ну, пускай без мыла, но хоть не отстанешься без бровей. В коридоре снова встретила Балу, сверкающего хитрющими глазами. Он помахал каким-то пластиковым флакончиком без этикетки: — У Яхи отобрал. Твой где — не знаю. Может, у него, конечно, тут Мирамистин от местных ш… прекрасных дам, ты проверь сначала. — Зеркала нет, — напомнила Маша. Шурка тяжело вздохнул. За разъёбанное зеркало клуб выставил такой штраф, что перед ним готовиться к выступлению хотя бы однажды должен был Джон Леннон. — Ладно, — сказал он, — давай я. Плеснул жидкость из бутылки на тряпку, крепко взял её за подбородок тёплыми пальцами и потёр щеку. — Ну что могу сказать, отмывается. Если останется ожог, чур меня не вини. И вместо того, чтобы просто отдать ей лосьон и позволить закончить самой, аккуратно умыл и все остальное. Маша закрыла глаза, чтобы ему было удобнее и чтобы не видеть так близко это сосредоточенное лицо. От Шуры крепко пахло потом и коньяком, и его теплое дыхание оседало на её чувствительной от влаги коже. Он уверенными движениями протёр уголки губ, крылья носа, виски, немного повернул голову, чтобы проверить, не осталось ли что-нибудь возле ушей. Потом отложил тряпочку и осторожно потрогал ресницы. — Вроде всё. Не мажется. Выражение лица у него теперь было совершено нечитаемое. Они уже расцепились и просто стояли под тусклыми лампочками в безлюдном коридоре, глядя друг другу в глаза. Тело наливалось странной тяжестью. «Господи, — подумала Маша быстро и эта мысль почему-то совсем не испугала, — я ж его сейчас поцелую». Сердце пропустило удар, она поглубже вздохнула. Он моргнул и странный морок рассеялся. — Забирай себе пока, думаю, Яшка как-нибудь переживет. A до четверга ещё докупим. № 4 Вообще-то Маши здесь быть не должно было, на неё даже не рассчитали технику. К счастью, парни давным-давно сбросили всю ответственность за организацию выступлений на Сашку и посчитали это косяком площадки. — Да и похуй, они там всё равно наверняка запись пустят. Так пойдешь? Ну всё тогда, иди, — сказал Паша и крепко хлопнул её между лопаток. Перед самым мотором микрофон всё-таки принесли. Собственно, это было единственной причиной, по которой она заявилась сюда как майский снег и в застиранной пижамной футболке (то-то Паша удивился). Накануне они с Гордеем пытались сходить на тусовку по случаю дня рождения Маринки и сходили фантастически. Сначала он обиделся на то, что Маша долго собиралась, и всю дорогу промолчал, пока наконец не появилась возможность накричать на таксистку, которая, кроме того, что не знала, где сворачивать, так ещё и понаехала из Саратовской области, и ещё имела наглость рявкнуть на него в ответ. На самой же пьянке он первым делом влез с какой-то шуткой в тост, который пытался сказать уже порядком нетрезвый Окунь, Маринкин хахаль. Окунь, и без того вспыльчивый, закричал в ответ, но каким-то чудом они не подрались. Хотя лучше б подрались. Сашка не мог чувствовать себя достаточно мужественным, если не отстоит свою позицию, желательно — кулаками. После таких случаев, как этот, оставаться с ним наедине было невозможно. Чтобы не возвращаться домой слишком рано, после записи она сорок минут курила в холле на подоконнике, как школьница. Пока Машка тут трётся, глядишь, он и отойдет. Главное чтоб случайно не увидел сегодняшнюю программу по телеку, а то убьет ещё и за то, что она лезет в работу у него за спиной. Когда электронные часы над входом показали 20:50, пришлось наконец вернуться в гримёрку за скрипкой. — А остальные ушли уже? — Да. В бар, — ответил Балу, — мы щас Мишку вычешем и тоже пойдем. Ты с нами? Мы, видимо, Александр Батькович, потому что в гримёрке их было двое. — Конечно, — быстро согласилась Маша, стараясь не звучать слишком воодушевлённой и начала запаковывать вещи. Горшок пару раз дёрнул себя за склеенные волосы и окончательно отломил расчёске ручку. Шурка вынул остальное из гнезда, образовавшегося у него на голове, с секунду подумал и собрал, сколько смог, в кулак. — Машуль, — попросил он как всегда, так ласково, что сердце зашлось, — у меня там в куртке лишняя резинка лежит, подай её сюда, пожалуйста. Хоть хвост этому дураку завяжу. — Я пойду покурю, — тут же сообщил Горшок, — догоняйте, ё моё. И выскочил за дверь. Шура бросился за ним: — А ключи? Их на проходной сдать надо! — Ключи, да. У меня Андро оставил. Сам сдай. Дверь захлопнулась. Маша выключила свет, взялась за ручку, и тут услышала: — О, Сашок! А ты чего здесь? — За Машкой. С вами она? Сука. — Это ты что так? Чё накосячил? — Да ну, посрались опять. Вечно эта бабская хуйня, не могу, блять, больше. Щас заберу её и мириться поедем. Маша услышала в темноте, как стукнуло сердце и невольно сделала шаг назад, но тут в замочной скважине повернулся ключ. — Да она ж уехала уже, — непринужденно сказал Балу, — разминулись вы чутка. Слушай, ну её нахуй, реально, пойдем накатим лучше? Мы щас с Михой как раз в ту сторону. Маша осталась одна и в полном замешательстве. О Гордее она старалась не думать, сосредоточившись на более актуальных вещах. Как теперь отсюда выбраться? Стучать? 21:20. Интересно, во сколько уходят домой уборщицы на телеканалах? Да и что ей сказать? Извините, меня здесь забыли друзья? Окно. Окно большое, но оно высоко. Одна бы она ещё, наверное, выпрыгнула, а со скрипкой… Не кидать же ее, как мяч для боулинга? Придется ночевать на диванчике здесь, чтобы завтра утром ее нашла гримёрша. Ну, если сегодня она не придет домой, то тогда уж лучше вообще никогда не приходить. В окно кто-то кинул камешек. Маша обернулась и вскрикнула, увидев, как из темноты выплывает нечеловеческое белое лицо с черными провалами глаз. Горшок, торчащий над подоконником на полголовы, показал ей жестом открыть окно. Чтобы заглянуть внутрь, ему пришлось отойти назад и встать на валявшуюся рядом шину. — Эт… разрешите вас, леди, того… украсть? Прекрасная, как бы. Скрипку короче давай сюда. Решётки не было, зато с этой стороны забор стоял к зданию почти вплотную, надёжно защищая артистов от глаз прохожих. Маша надела куртку, застегнула футляр и передала нижней частью Горшку. Он бережно отложил инструмент на пожухлую траву и снова скомандовал: — Теперь давай, прыгай сама, значит, — и добавил, заметив ее замешательство, — я ловлю. Ёлки, да не ссы, поймаю. Поймаю! Маша не верила ему ни секунды, поэтому решительно перекинула ноги на улицу и свалилась на него как куль. Он пах шерстью и холодным железом, и даже не пошатнулся — сжал нездорово горячими лапищами поперек туловища и поставил так аккуратно, как не всегда ставил фужеры на стол. — Шурка Гордея п… подлечиться повёл, да? Ты уж прости, понимаешь, да, бар пролетает. Дойдешь же до метро? Маша кивнула, чувствуя, что мелко дрожит. — С-спасибо. Он ссутулился, запихнул руки чуть не по локоть в карманы плаща и кивнул в ответ. В глазах у него было что-то нехорошее. — Бросала бы ты это, Мышка. Маша тут же поняла, что он угашен. — Все хорошо, Миш, я разберусь. Тебе бы отдохнуть надо, иди. № 5 В конце концов её укачало. В левом виске поселилась тупая боль. Такие поездки Марии Владимировне всегда давались тяжело. Годы жизни здесь приучили её, что два часа на машине — не такое уж большое расстояние. Особенно мучительными именно эти путешествия всегда делала цель. Она не старалась держать в секрете свою прошлую жизнь, но и сильно распространяться желанием не горела. Достаточно того внимания, которое до сих пор приковано к её персоне. Что уж говорить о том, чтобы добровольно погружаться в такие воспоминания. Алекс относился к этому с уважением. И тем не менее, она продолжала ездить. «Я просто собираюсь встретиться со старым другом», — сказала Маша себе утром, но от этой мысли стало почему-то ещё гаже. Она подозревала, что это взаимно. У них всё всегда было взаимно. Каждый раз при встрече радость Балу так видимо потухала, будто где-то внутри подтягивали фитиль. — Машенька! — говорил он с нежностью, от которой по телу разливалось сладкое тепло, — как хорошо, что мы выбрались наконец поболтать. Сидим как сычи, каждый у себя, а я по тебе скучал. Они сидели на летней веранде кафе-мороженого. Немного поговорили о жизни, всякой скучной взрослой фигне: детях, работе, кредитах и политических сплетнях. Потом он наконец вернулся к теме: — А я только из Питера, — сидел как сыч в Питере, вестимо, — Татьяна Иванова материала надиктовала ещё главы на три, а то и пять. Ну там, конечно, почикать надо будет. Маше всегда хотелось спросить, почему он не пишет про себя. — А Князь, кстати, стал больше о тебе говорить. Видимо, всё остальное я из него вытряс… — И что говорит? — Говорит, Мышь тихая, но с ебанцой. Настоящая панкуха, или как-то так, я тебе пришлю потом расшифровки, там всё прекрасно. — Да ну его в жопу, придумает тоже. Вот он точно настоящий панк — в смысле, что ему похуй на все, включая здравый смысл. Я реально первый раз в жизни видела, чтоб мужик из журналов гороскопы вырезал. У меня до него только подружки в старших классах этим занимались, и то не все. Пацаны над ними смеялись тогда, и моё мнение было, если пацан сам так делает, то он вообще изгой какой-то и отщепенец. А вы нет, ничего, говорили с ним, как будто он прям настоящий лидер. — С Горшком так не говорили? Ты же, считай, человек со стороны, как ты это видела? — С Горшком говорили как с собакой. Это сотрёшь потом. Ну, короче, вот есть же лидер, который вас ведет, да? А есть символ, какая-то цель, куда он вас ведет. Ей даже разумной быть необязательно. Вот Миха был там, а вы туда только шли. — Глубоко. А что насчёт Балу, то есть, вашего покорного слуги? Улыбка у него не изменилась. Ни за последние два года, ни за двадцать. Маша, как всегда, почувствовала себя очень смелой и немножко пьяной. — Не знаю, что ещё рассказать. У тебя, знаешь, всегда такой был… Не знаю. Вот ты же смотрел Доктора Кто? — Только новые серии. Ещё когда переехал. — Ну вот, у тебя всегда была такая… аура, как у капитана Джека. Шура захихикал. — У каждого Джека должна быть своя Роза, да? Маша фыркнула и подавилась кофе. — Я подумала, что твоей Розой всегда был Князев. Шутка ужасная, это в книгу вставлять не надо. Балу хмыкнул, но глаза у него остались задумчивыми. — Знаешь же, ходили слухи, что мы встречаемся. — Интересно, почему? Мы же не скрывали свои отношения. — А как я тебя по сцене гонял, помнишь? — Да ты вообще бесоебил по-страшному. О, вспомнила смешное. Я когда тебя первый раз увидела, ну, это не на сцене было, но у тебя тогда была такая прическа, лохматая. — Ага, помню. — Я подумала: господи, она же противоречит базовой физике! — А я физику не знаю, у меня образование четыре класса церковно-приходской школы. — И, короче, перед первым концертом ты такой встал вверх тормашками, допшикал лак до конца, и как давай там рукой шерудить. Я подумала, ну всё, сейчас он себе выдерет все волосы и останется лысым. — Ты тогда не знала, что я уже десять лет так делал. — И охуела! Сразу как-то поняла, что вы профессионалы, ну, хотя бы в том, что делаете. Как бы там это ни выглядело. — А так ты не знала? А что ж пошла тогда? Мы тебя так своим угаром захватили? — Парня искала, помнишь? Немного помолчали, каждый вспоминая Гордея. Потом Шура сменил тему.