XIII

Их не выпускали из класса уже более трёх часов, пока все подробности происшествия, связанного с сосудом, не были изложены. В другой ситуации Годжо послал бы куда подальше всех, даже учителя, за грубое нарушение его границ. И всякое их «безотлагательно» отправил бы туда же. Но Гето решил сыграть в «хорошего мальчика»: пообещал сам рассказать, как всё было. И они остались наедине впервые за последнее время, чтобы посмотреть, как идеальный сообщник плетёт старейшинам их совместно выдуманную правду. — Смерть девочки не стала для тебя таким уж огорчением, Сатору? Тон Гето казался ему оскорбительным, но Годжо знал: это защитная реакция. Сугуру переживал неудачи куда сложнее, чем он сам, и яд в его характере сочился непроизвольно, — оттого что больно и обидно. Поэтому Годжо позволял ему то, чего не позволял больше никому. — Если тебе угодно. Он упёрся подошвой в край парты и раскачался на стуле взад-вперед, липким взглядом изучая потолок. Ни на кого больше он не смотрел: ни на учителя, читающего ему нотации, ни воняющего старостью и бессилием Ёшинобу. С ними говорил Сугуру, как всегда изображающий из себя голос разума. Удивительно, насколько шустро он уболтал Масамити, замаскировав их истинные намерения под необдуманный юношеский срыв. Слушал он отрывками: — … и если бы Сатору хотел, действительно хотел вывезти девушку из города, он сделал бы это ещё до последнего нападения. — Мне даже обидно, — заговорил Годжо, когда дверь класса закрылась, и они вновь остались одни, — ты считаешь, что меня заботит только моё поражение? — В большей степени. Я считаю, что именно это ты прокручиваешь в голове раз за разом: где оступился, где не дотянул. — Говоришь так, будто это плохо. А тебе не интересны причины, по которым ты продул мужику, которого и магом-то назвать язык не повернется? Гето усмехнулся, убирая ногу Сатору с парты и присаживаясь на её край. На чёрных брюках остался отпечаток дорожной пыли, но обычно педантичный Сугуру не придумал этому значения. — Я думаю о человеке, которого пообещал убить в отместку за тебя. Но ни Мацуко, — мой первый ранг, — ни какое другое из проклятий не помогли мне в этом стремлении. Это даже… пугает. За окном прошли первокурсники, во всеуслышание обсуждая предстоящее задание одного из них. Трепет голосов напомнил Гето о его первой вылазке, о волнении перед неизведанным. За завесой каждый оказывается наедине с опасностью, не зная её лица. Но, когда узнают, кровь закипает. Его точно кипела, в самого первого раза, когда он ещё был никем, и до последнего, где в ранге сильнейшего он потерпел поражение от существа, чья проклятая энергия иссушена сильнее воздуха над Михараямой. — Бессилие всегда пугает. Особенно тех, кто не привык его чувствовать. Годжо пожал плечами. Теперь, через тёмное стекло на глазах, он не отрывал всевидящего взгляда от лица Сугуру. Будь у него хоть один глаз, а не шесть, он смог бы заметить эту печаль. — Зато какой хороший день мы провели в Йокогаме. Разве мы не заслужили отдых? По тебе было заметно, что ты, наконец, снял свою маску прилежности. Настоящий Сугуру мне больше по душе. — Настоящий Сугуру решается на вещи, которые выходят ему боком. — Именно поэтому настоящий Сугуру — мой единственный друг. Годжо не солгал. Если бы Гето был тем, кем старается казаться, они никогда бы не подружились. Человек, по его мнению, не может быть истинно сильным и свободным в своей силе, если его удел — пресмыкаться и следовать. Тем более, что правила колледжа, написанные деревянными стариками, работали против молодых магов. Они взращивали копии копий, безликие и неинтересные. Зачастую подавленные и несчастные. Даже те, кто этого не ощущал, — по мнению Годжо, — были подавленны глубоко внутри. И тем хуже для них, не видящих проблему. — Слабое утешение в сложившейся ситуации. Пока Яга не позвал нас сюда, ты даже не разговаривал со мной. Тихий смех неожиданно разозлил Сугуру. По лицу не скажешь, но венка на лбу, скрытая за волосами, надулась и запульсировала. — Вот уж никогда бы не подумал, что ты любитель говорить по душам. — Длинные пальцы Сатору легли на плотную ткань, повторяющую очертания острого колена шамана. — Или просто заскучал? — Придурок. — Гето стряхнул ладонь Сатору с колена, отошёл к окну и сцепил руки за спиной, всем своим видом показывая напускную непринужденность. Даже собственные слова, после усмешки, показались ему несвоевременными и глупыми. Сатору тоже поднялся с места, лениво потягиваясь и нахрустывая костьми. Возразить было нечего, он и сам знал, что в моменты бессилия корчит из себя придурка. Он снял очки и аккуратно положил их в карман; свет неприятно защипал отвыкшие от солнца глаза, Годжо театрально «заойкал». — Мешок на голову надень. — Вновь усмехнулся Гето, взглядом провожая летящую за окном птицу. — И лишить тебя удовольствия лицезреть всю мою красоту? — Сатору снова засмеялся, но над идеей задумался. Зачастую все, что говорит Сугуру, имеет смысл; но изящности ему не достаёт. Потому-то они и являлись двумя составляющими одного искусства: Сатору сглаживал углы, шлифовал неровности. Даже его смех, лишенный искренности, был способен на это. — Ты действительно думаешь, что мы могли спасти её? — Мы сделали всё, что в наших силах. — Ответил Гето и тут же подумал: «Какой смысл зваться сильнейшими, если в нужный момент всякая сила бесполезна?» Теплая ладонь Сатору мягко легла ему на плечо. Такие касания обычно называют нежными, подбадривающими. Не требующими слов, но Годжо молчать не умел. Его руки, не встретив сопротивления, поползли вниз по крепкой спине; прощупали ребра, пальцами очертили мышцы и сомкнулись где-то под грудью, притягивая ближе к себе безучастное тело. Он грудью прижался к спине Сугуру, сложив голову на плечо. — Если все хуже, чем ты показываешь, расскажи мне. Я найду возможность помочь нам так, чтобы больше никто не узнал. Тепло его объятий топило сердце каждый раз, но не в этот. Шаман почувствовал укор совести, когда решил солгать в ответ на столь нежный жест. Крепкая убежденность в том, что одна трагедия болела у них по-разному, послужила оправданием. — Всё будет хорошо. — Сугуру опустил взгляд вниз, зацепился за держащие его руки и покраснел. — Если что-то и дальше пойдет не так, тебе я расскажу. — Как своему другу? Гето не нравились эти игры в отрицание. Он понимал, что болтливая блондинка специально выводит на признания, что льстят ему и добавляют в чувстве собственной значимости. Безмерно раздутое эго, в такие моменты, разрасталось до исполинских размеров. То ли это чувство, способное унять печаль? — Как единственному человеку в мире, которому я могу верить.