Такой

Эрвин говорит: идем, прогуляемся — и улыбается одними лишь усталыми глазами. Леви оглядывается и видит, как за окном занимается рассвет. Они работали всю ночь, разгребали бессмысленные отчеты, до подъема остается часа три и по-хорошему бы постараться уснуть, чтобы не светить совсем уж разбухшими от бессонной ночи рожами. Но Леви молчаливо хмурится и идет следом, будто иначе уже и не умеет. Они проходят мимо дозорных, которые приветствуют стойкой смирно и удивленным видом. Леви хмурится еще больше, а Эрвин не обращает внимания, кивает солдатам, словно бы нет ничего странного в том, что командующий и капитан уходят из казарм без УПМ и без лошадей. Леви знает, что утром шептаться об этом будет если не весь корпус, то уж добрая половина точно, и мысленно представляет, как будет взглядом затыкать всех особо заинтересованных. Эрвин по правую руку косится на него и хмыкает: — Тебе не плевать? На это можно только цокнуть. Почему-то идиот — Эрвин — уверен, что изучил своего капитана вдоль и поперек, читает все его мысли и может вот так вторгаться в разговоры Леви с самим собой. И плевать, что командующий и правда умеет лишь по дрогнувшему уголку губ запросто определять настроение с абсолютным попаданием. Они тормозят у небольшого перелеска, и Эрвин скидывает на землю предусмотрительно захваченный плащ. Леви демонстрирует все свое равнодушие и, игнорируя подстилку, садится рядом на траву, покрытую капельками росы. Он щурится на командующего снизу вверх: — А могли бы дрыхнуть, — ворчит запоздало. Эрвин никак не реагирует, опускается на плащ и легонько тянет Леви на себя. Он поддается сразу, но держится на некотором расстоянии, примерно в пол-ладони — непривычно большом в последние пару месяцев для нерабочего времени наедине. — Еще и форму стирать придется. Всю жопу себе отмочил. Эрвин берет его ладонь в свою и впивается глазами в глаза — прямо, открыто, красноречиво. Леви хочется огрызаться. — Дыру прожжешь, — не выдерживает он и предпочитает уставиться на их переплетенные пальцы. По-прежнему странно, глупо и неловко, и за пустым ворчанием он прячет пробивающееся так некстати смущение. Никогда в жизни он и подумать не мог, что у него может быть… вот это. Да еще и с мужиком. Нет, тут же мысленно поправляет он сам себя, не с мужиком — с Эрвином, тринадцатым главнокомандующим разведкорпуса, надеждой человечества, за которым Леви поклялся следовать до самой своей смерти. Эрвин обнимает его так крепко, будто завтра они отправляются в очередную экспедицию и снова нужно примириться с мыслью, что, возможно, кто-то из них не вернется обратно за стены. Но до миссии пара месяцев, и Эрвин обычно особенно нежен и внимателен только в постели. Леви чувствует какой-то подвох. Он выпутывается из объятий и спрашивает напрямую: — В чем дело, Эрвин? Тот касается его подбородка и заставляет посмотреть на себя. Лицо у него осунувшееся, уставшее, но глядит он как всегда пронзительно, в самую глубь, проникает куда-то под ребра. — Я очень скучал без тебя в Митре, — он ведет ладонью по щеке почти невесомо. — Ты вернулся неделю назад, — напоминает Леви, делая вид, что ласкающие движения совсем его не будоражат. — Не смог признаться сразу. — А сейчас чего надумал? — Слишком устал. Тяжело хранить все мысли при себе. — Хм, раньше ты не жаловался на недержание. Эрвин тихо смеется и снова притягивает Леви ближе, прижимается губами ко лбу и горячим касанием запечатывает свое признание, не такое уж и важное по своей сути, но в груди от которого бурлит очень сильно. — Я хочу чаще говорить, что думаю. О тебе. О нас, — сообщает он негромко. — Боюсь упустить момент и не сказать что-то важное. — Это из тебя прет старость и сентиментальность, — хмыкает Леви, прижимаясь к его груди, но про себя вынужденно соглашается. Сердце глупо ноет от мысли, что все для них закончится слишком быстро, и Леви трется о шею Эрвина, оставляя мимолетный поцелуй. Он надеется, что и эту молчаливую исповедь будет достаточно просто прочитать. — Настроение только портишь, — бурчит он. — Никуда мы друг от друга не денемся. — Хорошо, — легко соглашается Эрвин. — Хорошо, Леви. Ты прав, я тебе верю. И раз уж ты никуда от меня не денешься… Он вдруг разрывает объятия сам и тянется куда-то за спину Леви. Прежде чем удается хоть что-то понять, Эрвин снова возникает перед ним и, усмехнувшись, заправляет за ухо прядь вороных волос, привычно спадающих на лицо. Леви чувствует, что там оказывается что-то еще. Он касается виска и нащупывает небольшой цветок. — Пиздец, Эрвин. — Решил, что тебе пойдет, — улыбается тот мягко. И смотрит так, что Леви даже не способен злиться на него за этот приторно тупой жест. — В жизни бы к тебе в постель не полез, если б знал, что ты можешь быть таким. — Каким? — Таким, — и не думает пояснять Леви, разглядывая в его глазах собственное отражение. Эрвин смеется в полный голос и не стесняется поцеловать — на этот раз жадно, со всей скрывающейся за командорской маской страстью. Леви поддается, как всегда впускает его, вцепляется в плечи и дрожит от крепкой руки, поглаживающей его спину. Он врет, конечно. Если бы он знал, что Эрвин может быть таким, каким не бывает больше ни с кем, вероятно, куда раньше полез бы к нему в постель. К нему в душу.