Наверное, в этом есть величие.
В битве, которая потрясает и ужасает своей масштабностью. Кладбища вокруг них больше нет. Есть отдельные груды камней в разных местах, в которые превратились надгробия. Есть глубокие разломы, трещины и воронки в земле повсюду. Есть выжженная пожухлая трава и смрадный запах.
В сокрушительной, невероятной мощи, доступной архангелам. Ни Михаил, ни Люцифер не скупились, применяя силу. Небо над головой затянуто тяжелыми, почти черными тучами. Разрушения простираются далеко, далеко за пределы уничтоженного кладбища. Счет пострадавших явно пойдет на тысячи. Хорошо, если только на тысячи.
Наверное, в этом есть величие. Может, мрачное и ужасающее, но величие. Дину глубоко плевать на это.
Воздух еще наполнен пылью. Она осядет нескоро, постоянно поднимаемая сильным ветром. Но она не может помешать видеть тело Сэма, которое лежит на земле бесформенной грудой. Открытые, остеклевшие глаза, странно изогнутая за спину рука, перепутавшиеся ноги, — смотреть на это невыносимо. Не смотреть Дин не может.
Сейчас душа пылает ненавистью к Михаилу. За то, что он согласился оставить возможность наблюдать. Дин ненавидит в моменте неистово. Это несправедливо. Он требовал возможность сам. На справедливость сейчас глубоко наплевать тоже. За ненавистью можно спрятать боль. Во стократ более сильную, чем та, которую он познал в Аду, боль. Иссушающую, уничтожающую, всепоглощающую боль. Дин прячет хотя бы на короткий миг настоящего.
Это его вина. Дин это знает. Ему не нужны дополнительные подсказки, чтобы это знать. Он виноват в том, что сдался. Он виноват в том, что впервые в жизни не выдержал груза и сдался там, где должен был продолжать сражаться. Дин помнит, как это было. Дин знает, когда им самим было положено начало конца для Сэма.
В такой ярости он не видел Каса ни разу. Дин пытается дышать. От каждого вздоха в грудине разливается боль. Впрочем, боль во всем теле от малейшего движения или даже шевеления. Кас не скупился и бил в полную силу. Дин морщится. Его умение держать удар проиграло ангельской силе. Кас сверлит его взглядом.
Дин почему-то думает, что у входа в переулок остался незадачливый проповедник с речами об апокалипсисе, которому он велел помолиться ангелам. Может, Кас вспомнит про него, когда закончит. Дин сплевывает кровь и не пытается подняться. Все равно сделать это у него нет шанса.
— Давай, — горько и зло требует Дин, с трудом двигая разбитыми губами. Может, будет даже лучше, если Кас покончит с ним сейчас. По крайней мере, апокалипсис и то, что Сэм рано или поздно все равно даст согласие дьяволу, точно даст, перестанет быть его проблемой. У него вообще не будет проблем. Дин знает, что это глупость отчаяния, но яростно требует снова: — Давай.
Кас действовать не спешит. Он разжимает кулак, смотрит со своим чертовым сочувствием, от которого тошно. Дин дергается, когда рука Каса тянется к его лбу. Этого еще не хватало. Сейчас Кас его усыпит или зашвырнет куда-нибудь. Не так важно, что именно он сделает, как то, что после придется разговаривать с Сэмом и Бобби. Дин пытается уйти от касания.
— Кастиэль, — холодный, спокойный голос кажется знакомым и заставляет перефокусировать внимание.
Дин смотрит на отца, каким запомнил его в 1978 году. Его не может здесь быть. Дин знает, что его и нет. Он просто чувствует, без всяких оснований, кто перед ними. Чего Дин не знает, так это почему он еще существует, если Михаил выдернул отца из прошлого. В голове проносится мысль, что проповедник все-таки успел помолиться. Ее сменяет удивление, что Михаил не прислал Захарию, а явился сам.
— Михаил, — Кас подтверждает, наверное, интуитивную догадку, когда резко разворачивается на месте и заметно напрягается.
— Ты собрался убить мой истинный сосуд? — в голосе Михаила никакой интонации.
Он вообще выглядит так обычно, что мог бы легко слиться с толпой. Но это Дин уже наблюдал в прошлом, и обмануться сейчас себе не позволяет. Он пытается встать, но боль слишком сильная. Ребра и пару костей Кас ему точно сломал.
— Нет, я… — слышать от Каса неуверенный и чуть испуганный ответ непривычно и страшно. — Михаил…
— Прощай, Кастиэль.
— Нет, — Дин кричит и вскакивает на ноги, преодолевая острую боль, когда видит пальцы, сложенные для щелчка. Перед глазами проносятся гибель Анны и исчезновение Уриила в прошлом. — Нет. Тронешь его, и моего согласия тебе не видать.
— Думаешь, ты можешь ставить мне условия, Дин? — Михаил переводит взгляд на него.
— Уверен, — с вызовом бросает Дин ответ и всячески скрывает облегчение, когда Михаил опускает руку. — Это же тебе приперло забраться в меня. Я скажу тебе «да». Но у меня есть условия. Для начала отпусти Каса. А потом побазарим.
Повисает колючая и напряженная тишина. Секунда, другая, третья. Дин не знает, не может он вдохнуть из-за страха за Каса или травм.
— Можешь идти, Кастиэль.
Михаил не переводит взгляд, произносит слова ровно. Но от него веет такой сокрушительной силой, непоколебимой уверенностью и абсолютным, возвышенным достоинством, что допустить даже мысль об ослушании кажется невозможным кощунством. Дин трясет головой, отгоняет наваждение и пытается понять, когда он научился мыслить так заумно. Кас смотрит на него с отчаянием.
— Кас, ты бы лучше правда… свалил, дружище, — Дин выдавливает улыбку, машет рукой в пространство.
В глазах Каса легко увидеть разочарование, сожаление и страх. Дин усердно делает вид, что он их не видит. Он не может себе это позволить. Ему больше некуда отступать. Кас бегло смотрит на Михаила и улетает. Легкий шелест, который наполняет воздух на непродолжительное мгновение, будто становится приговором.
— Думаю, нам будет удобнее беседовать на небесах, Дин.
Смысл слов Михаила, как и понимание, что это не предложение и не выбор, еще доходят до сознания, когда боль в теле исчезает, а за ней и земля из-под ног. Дин думает, что его конец получился совсем не впечатляющим. Но это однозначно конец.
Михаил покидает его тело резко, без предупреждения. Дин сбрасывает воспоминание и оглядывается. Картина жуткого разрушения не меняется. Только теперь Михаил стоит напротив в сосуде, который носил до него. Это часть их уговора. Дин кривит губы. Он выбил из Михаила обещание, что получит свободу, когда все кончится. Он не знает, зачем она ему теперь. Взгляд падает на тело Сэма. Грудь разрывает изнутри беззвучный крик.
— Дин, я дал тебе слово, что сделаю для твоего брата все, что будет в моих силах. Я хотел бы помочь. Но души Сэма нет ни в Раю, ни в Аду, ни в Чистилище. Для воскрешения необходимо вернуть душу в тело. Обойти это условие невозможно. Мне жаль.
— Тебе жаль? — с ядовитой насмешкой переспрашивает Дин. Горечи столько, что он ей обязательно захлебнется. Но будь он проклят, если позволит себе сделать это при Михаиле. — Тебе плевать. На Сэма и на людей, которые погибли. Тебе плевать на меня, я просто мясной костюмчик, который выполнил свою задачу. Тебе плевать на собственного брата, о любви к которому ты так распинался. Тебе плевать на все, кроме своего папаши. Кстати, что-то я его не наблюдаю. Где он, а? Может, прячется вон за той грудой камушков? Или…
— Осторожнее, Дин, — слова Михаила холодные и острые, как сосульки в хороший мороз. — Мое терпение отнюдь не безгранично.
— И что ты мне сделаешь? Что
еще ты можешь мне сделать? — Дин выплевывает слова.
Это несправедливо тоже — вести себя сейчас вот так. Он знал, на что шел, когда говорил Михаилу «да». Он понимал возможные риски. Только на справедливость все еще плевать. Сэма больше нет. Думать ни о чем другом Дин не может, да и не хочет. А еще он не может видеть и слышать Михаила. Он не может, только не сейчас.
— Я не собираюсь причинять тебе вред, Дин. Мы…
— Уйди.
— Что?
— Свали на хер и оставь меня в покое, — Дин поднимает голос до крика.
Взгляд Михаила, который Дин ловит невольно, меняется ровно на мгновение. В нем отражается злость. Дин знает ее. Она такая же, как и его собственная. Она тоже призвана скрыть боль. Это заставляет допустить, что Михаил мог бы понять. Дин сжимает губы так, что им больно. Ему не нужно ничье понимание, тем более Михаила.
— Я был уверен, что мы достигли определенного уровня взаимопонимания. Очевидно, это не так, — голос у Михаила ровный.
— Или ты уберешься отсюда, или клянусь твоим папашей, я убью тебя или сдохну, пытаясь, — Дин выцеживает слова через стиснутые зубы.
Ему плевать, насколько он не прав. Ему необходимо остаться с Сэмом. Пусть и на руинах, но только вдвоем. Сэм не мог погибнуть совсем. Он просто не мог. Дин убеждает себя, что ему просто нужно немного времени, и он обязательно что-нибудь придумает. Михаил хочет отобрать это время. Дин сжимает кулаки.
Еще только один
иной взгляд Михаила. Он даже короче предыдущего. В нем боль уже не прикрыта злостью. Это добивает, как контрольный выстрел в голову. Дин крепко-крепко жмурится. Он пытается заставить себя поверить, что все дело в Люцифере. Или хотя бы в том, что папуля не явился немедленно после отгремевшей битвы. Но Дин знает правду. Он знает, что сейчас дело в нем. Он помнит.
Вид с обрыва впечатляет. Дин не собирается это показывать и тем более говорить, но украдкой смотрит во все глаза. Они на сумасшедшей высоте над бескрайним океаном. На Земле Дин таких мест не помнит. Михаил останавливается у самого края обрыва. Он не спешит начинать разговор.
— И что мы здесь делаем? — вопрос звучит грубо, и Дин доволен. Он не собирается сюсюкать с Михаилом, несмотря на то, что тот оказался не таким законченным куском дерьма, как они привыкли считать. Михаил не торопится отвечать. Дин злится. — Я что-то не догоняю. Сначала ты талдычишь о битве днем и ночью, а теперь вдруг решил устроить веселенькую прогулку?
— Мы здесь именно для того, чтобы подготовиться к битве, Дин.
— О. Ты наконец-то решил меня попользовать и даже не поскупился на романтичную обстановку? — сарказма в голосе столько, что хватит образовать второй мировой океан. Дин нарочно ухмыляется как можно более неприятно, почти гадко. — Может ты еще и?..
— Я не понимаю, Дин, — Михаил не просто перебивает, он больно сжимает его запястье. Кожу обжигает сила. Она же полыхает в глазах Михаила, которого вмиг окружает невидимая, давящая аура мощи. Дин сглатывает и вдруг чувствует себя действительно ничтожным человечишкой. — Что толкает тебя с таким пренебрежением относиться к нашей связи?
— Связи? — Дин поднимает брови и ухмыляется снова, не думая о том, что в это пришлось вложить последние силы.
— Ты волен назвать это как угодно иначе, суть не изменится. Ты — мой меч, Дин. Мой истинный сосуд. Ты был рожден для того, чтобы мы с тобой выполнили волю, завещанную моим отцом. Я тебе уже объяснял. Ты был воином всю свою жизнь. Ты сражался каждый день, защищая людей. Ты гордился этим. Почему сейчас, когда тебя ждет главное сражение в твоей, как и моей жизни, когда ты станешь причастен к исполнению завета Бога, ты относишься к этому так пренебрежительно?
Дин молчит. На языке крутится пара резких ответов, но в них нет смысла. Ему некуда отступать. Он добровольно сказал Михаилу «да». Он закрепил их уговор, выбивая безопасность для дорогих людей и свободу в будущем для себя. Нет никакой дороги назад. Как и нет смысла превращать дерьмо в дерьмище.
Михаил смотрит на него неотрывно и пристально. Дин облизывает губы и старается думать о чем угодно, кроме единственного честного ответа. Вся его грубость рождена страхом, в котором он не хочет признаваться даже себе. Только перебороть его не получается.
Дин не может избавиться от панических мыслей, что перестанет существовать, впустив Михаила, или окажется заперт без возможности любого действия. У них нет основы. Михаил уже пообещал, пусть и неохотно, что отпустит его после битвы. Он даже нес уже знакомую, раздражающую чушь о том, что оставит его лучше, чем новым. Дин напряженно сглатывает. Зло говорит себе, что ничего с ним не случится. Он бывал в передрягах и хуже. Убеждение не помогает.
Михаил вдруг касается пальцами его щеки. Дин вздрагивает и делает шаг назад.
— Какого черта? Теперь ты меня еще и лапать решил? Держи свои пернатые клешни при себе.
— Ты боишься? — с изумлением спрашивает Михаил. Досада на себя захлестывает. Дин сжимает губы и думает, что ему стоило прятать страх лучше. Для начала от самого себя, раз уж он для Михаила открытая книга. — Дин, ты не понимаешь. Как не понимал я, пока наше взаимодействие не стало более близким и продолжительным, — голос Михаила звучит непривычно, незнакомо мягко. Только это заставляет напрячься еще сильнее. Челюсть ноет, когда Дин стискивает зубы. Он заставляет себя смотреть Михаилу в глаза и не отводить взгляд. Тот продолжает говорить: — Мы с тобой во многом схожи, во многом различны. Но в тот момент, когда ты станешь моим сосудом, все эти сходства и различия сойдутся безупречно, как идеально подходящие друг другу кусочки одной картины.
— Потому что это идеальный и бла-бла план? — Дин язвит, но прежнего запала нет. Это только усиливает страх. Вместе с ним сильнее, намного сильнее становится и злость. Дин признает, что у него иначе никогда и не было. — Короче, проповедник, всю эту чушь я уже слышал. Давай уже…
— Дин, скажи мне «да». Сейчас, — это и требование, и будто просьба, и странное обещание.
А еще это немного гипноз. Дин только этим может объяснить, что он открывает рот и послушно выдыхает без должного отвращения:
— Да.
Первые секунды — это невесомость, в которой не происходит ничего. Ни обрыва, ни океана Дин больше не видит, только слепящий свет. Все вокруг есть свет. Он сам есть свет. А потом где-то глубоко внутри рождается это — звон, переходящий в необъяснимо прекрасную мелодию. Дин чувствует сумасшедший жар, но через миг остается только тепло. Он чувствует себя живым до краев и далеко за ними.
Нет даже идей, с чего Джимми чувствовал себя привязанным к комете. Серьезно, Дин пытается найти что-то, что могло бы объяснить то его откровение, но зацепиться не за что. И внезапно он понимает. В один момент все складывается в голове, становится правильным и оседает на нужных местах. Они предназначены друг другу.
Мощь Михаила, огромная, необъятная, заставляющая думать о космосе и вечности, не пугает. Она восхищает и манит. Дин чувствует себя пьяным от знания, что он может ее коснуться, разделить, применить. Чувство, что он меняется прямо сейчас, так, что уже не сможет стать прежним, не пугает тоже. Дин думает, что вообще больше не ощущает страха. Ему кажется, что никогда и не ощутит.
— Теперь ты понимаешь то, что понял я, — голос Михаила звучит не извне, а прямо внутри головы. — Идеальный симбиоз.
Дин не вздрагивает. Он понимает, несмотря на то, что понимать не хочет и упорно пытается цепляться за свою обычную жизнь, которая сейчас выглядит далекой картинкой за толстым стеклом. Он чувствует себя так, словно наконец стал целым, хотя даже не знал, что им не был. Он чувствует себя всемогущим. Он чувствует себя не одиноким.
Дыхание сбивает. Внутри крепнет уверенность, что что бы ни случилось, что бы он ни совершил, как бы ни оступился, он больше никогда не останется один. Только на миг Дин ненавидит себя за то, как сильно за эту уверенность хочется схватиться. И нужно еще долгое мгновение, чтобы осознать, что Михаил чувствует то же самое.
Дин давит воспоминание яростно, заталкивает его в самые глубины сознания. Когда он открывает глаза, Михаила уже нет. Дин мог бы многое почувствовать по этому поводу, но не чувствует. Он видит только тело Сэма. Остальной мир, даже если он уже начал рушиться, может пойти к черту с Михаилом или без него.
В груди очень неприятное чувство. Дин не обращает на него внимания и бежит к Сэму. Он не хочет и не может даже в мыслях называть его просто телом. Он найдет способ все исправить, как находил всегда. Он Дин Винчестер, черт возьми. И только из глубин разума точит себе дорогу убивающая правда: на этот раз Сэма не вернуть. Дин яростно мотает головой и стряхивает злые слезы.
Наверное, проходит вечность.
Когда Дин падает на колени рядом с Сэмом, распутывает его ноги и тянет его к себе, ближе, так, чтобы иметь возможность баюкать, он теряет чувство времени. Оно бессильно и бесполезно. Дин не хочет его чувствовать. Сэм в его руках — тяжелая, безвольная кукла.
Неживая. Глаза обжигают слезы. Дин чувствует тошноту, но баюкает, баюкает, баюкает. Он не может перестать. В мозгу жжет одна мысль:
Это его вина.
Он не должен был сдаваться, не должен был допускать это все. Между Михаилом и Сэмом он должен был выбрать Сэма, как выбирал всегда. Но он сделал неправильный выбор, и теперь ему остается только сжимать в бесполезном, слишком крепком и удушливо горьком объятии мертвое тело брата. Дин жмурится. По щекам бегут холодные, едкие слезы.
— Сынок.
Знакомый голос, голос Бобби, что-то задевает внутри. Дин дергается, когда на плечо опускается ладонь и крепко сжимает его. Откуда тут Бобби, Дин не знает. Выяснять он не хочет. Плевать. Ему нужно придумать, как вернуть Сэма. Остальное имеет значение, только если может оказаться полезным для достижения цели.
— Мы что-нибудь придумаем, — Дин говорит это для Бобби, кивает головой на Сэма, чтобы точно дать понять, о ком он, и сжимает руки еще сильнее. Живой человек в таком объятии мог бы задохнуться. — Я не знаю что, Бобби, но мы придумаем. Мы вернем его.
— Конечно. Но нам бы хорошо отсюда убраться. Давай, мальчик, вставай.
— Я не оставлю Сэма здесь, — Дин повышает голос и мотает головой.
— Я что, где-то это предлагал? — Бобби ворчит и тоже говорит громче. — Я сказал, что нам надо уносить ноги. Или ты собрался впечатлить федералов своей липовой фигулиной?
Дин знает, что Бобби прав. Неважно, что именно происходит в мире, оно происходит и уже привлекло внимание всех, кого только можно. Спецслужбам не понадобится много времени, чтобы вычислить место, откуда все началось. Дин знает все это, понимает, и никак не может заставить себя подняться. Он не хочет отпускать Сэма даже на миг.
— Дин.
Это больше не Бобби, теперь это Кас. Дин не оборачивается. Он страшится увидеть в глазах того, кто сумел стать другом, и того, кто давно стал вторым отцом, разочарование и обвинение. Разум понимает, что их не будет, только не от Бобби и Каса в такой ситуации. Но страх иррационален, силен и выигрывает.
И все же Дин понимает, что выбора нет. Им надо свалить отсюда и как можно быстрее. Попытка подняться, не разжимая рук, предсказуемо заканчивается неудачей. Дин зло пытается снова. Он не отпустит Сэма. Ни за что на свете. Теплая, немного шершавая ладонь ложится поверх его ладони. Дин замирает. Прикосновение Каса он узнает, наверное, где угодно. Оно давно привычное и, несмотря на избиение в переулке во время их последней встречи, наполняет ощущением безопасности.
Дин помнит, как запрещал Касу перемещать его с помощью полета. Но сейчас все равно. Кас делает, Дин даже не пытается воспротивиться. Горло сдавливает, когда они оказываются в полутемной комнате в доме Бобби. Такой знакомый, родной дом. Дин никогда не считал его своим единственным домом, но всегда считал местом, где может найти настоящий приют, в отличие от номеров мотелей. Он успел забыть об этом за время, проведенное на Небесах.
Кас толкает его к дивану, помогает уложить на него Сэма. Он ничего не говорит. Это отзывается благодарностью. Дин неохотно разжимает объятие, но руку Сэма не отпускает, крепко сжимает его холодные пальцы. Кас исчезает. Дин не смотрит, но слышит шелест крыльев. Смотрит он только на Сэма.
Возвращается Кас быстро. Он летал за Бобби. Дин делает этот простой вывод, когда за спиной звучит негромкое ворчание. Нужно бы послушать, о чем говорят Бобби и Кас, но Дину плевать. В теле Сэма нет ни капли жизни. Его душу не может вернуть даже Михаил. Это единственное, что важно. Дин знает, за что заплачена эта цена. Теперь Люцифер мертв. Миру больше ничего не угрожает.
Наверное, это победа. Но Дин чувствует это самым горьким поражением в своей жизни.
***
Михаил смотрит в пространство. В мыслях живут два сожаления. Одно касается отца, который до сих пор не пришел, и подлежит обдумыванию. Другое — Дина, которого пришлось оставить на Земле. Разочарование растет внутри. Михаил знает, что не мог нарушить слово. Это его незыблемое правило — всегда выполнять то, что он пообещал. Уверенность, что в этот раз стоило сделать исключение, точит изнутри. Михаил удивлен, почти растерян.
В идеальном плане отца не было слабых мест. Михаил знал это до тех пор, пока Захария не доложил ему о молитве испуганного проповедника. Желание избежать очередного провала, которые ангелы допускали с Дином регулярно, заставило отправиться на Землю самому. Михаил бесстрастно анализирует, в этот ли момент была допущена ошибка.
Ни новая встреча с Дином, ни первые два или даже три разговора уже на Небесах, не поменяли ничего. Дин оставался тем, кем и был рожден: истинным сосудом, идеальным мечом. Но в какой-то момент этот список определений расширился. К ним добавилось еще одно: просто Дин Винчестер. Как личность, которая что-то значит сама по себе, отдельно от своего основного предназначения.
Михаил поджимает губы. Он знает момент, не может не знать. Но признать это, значит признать, что это его собственная вина. Он увидел в Дине больше, чем было предусмотрено планом. Возможно, это и оказалось главной ошибкой, которая имела два следствия: отец все еще не пришел, а тоска по Дину теперь разъедает сущность.
Первое следствие Михаил ставит под сомнение. Более логичной причиной кажется то, что он сделал недостаточно, уничтожив Люцифера. Второе следствие хочется заглушить. Только сделать это не получается. Михаил перебирает в памяти все, что связано с Дином, с первого момента, останавливается на одном из них.
Обрыв остается далеко внизу. Михаил направляет полет, концентрируется. Через миг они летят уже в земном измерении, высоко над сушей и океанами. Удивление Дина нежданно приятно. Михаил осматривает Землю, выбирает место, где вид на океан кажется воистину прекрасным, и перемещает их туда мгновенным перелетом.
— Как?.. Какого черта? — Дин задает вопросы агрессивно, но Михаил легко ощущает его скрытый восторг.
Сейчас им не скрыть друг от друга ничего. Сейчас они едины, хотя пока и не абсолютно. Именно это нужно исправить. Михаил считает это первоочередной задачей. В битве ему понадобится максимум сил. Любое сопротивление со стороны Дина может помешать, а значит, его надо устранить до начала.
— Я хочу, чтобы ты научился смотреть душой, Дин, — неспешно дает ответ на вопрос Михаил и зависает в одной точке, откуда вид особенно хорош.
— Михаил, — интонация в голосе Рафаэля выражена слабо, но даже так она напоминает почтение. Михаил оставляет мысли о Дине без промедления. Рафаэль продолжает говорить: — Ты одержал победу и выполнил завет отца. Нам остается ожидать его возвращения.
— Быть может, я сделал недостаточно, — медленно произносит Михаил вслух, озвучивая часть размышлений, которые приходили по мере того, как время шло, а отец так и не появлялся. Михаил знает, что найдет у Рафаэля абсолютную поддержку. — Люцифер дал жизнь многому злу на Земле. Демонов все еще значительно меньше, чем людей, но их слишком много.
— Ты считаешь, что отец не возвращается потому, что мы не искоренили всю скверну? — утоняет Рафаэль и погружается в размышления. Он остается бесстрастным внешне, но Михаил знает его и может уверенно сказать, что тот обдумывает его предположение. — Ты можешь быть прав. Отец задумал Землю раем. Но демоны принесли на нее семена зла. Если мы очистим ее от них, отец простит нас за то, что мы допустили их появление. За то, что позволили Люциферу, после того, как он окунулся во зло, осквернить последнее прекрасное творение отца.
— Я рад, что ты поддерживаешь меня, Рафаэль. Собери всех ангелов и сообщи им, что нас ждет битва.
Рафаэль коротко кивает и исчезает. Михаил продолжает смотреть в пространство. Быть может, его предположение неверно. В идеальном плане, завещанном отцом, ничего подобного обозначено не было. Но тому, что отец не вернулся до сих пор, должна быть причина. Изобилие зла на Земле, порожденного Люцифером, кажется единственной подходящей.
Неуловимое сомнение преследует тенью, но Михаил не позволяет себе его ощущать. Как и не позволяет себе чувствовать едкую горечь, которая осталась после победы над Люцифером. Такова была воля отца. Он хороший и правильный сын, который сделает все как должно. Отец обязательно к ним вернется.
***
Радость Сэма при виде фейерверков, которые они могут запустить, стоит чего угодно. Дин помнит день благодарения, когда они сделали это впервые, наплевав на то, что отец никогда бы не разрешил. Теперь случай подвернулся снова. Яркие огни вспыхивают и вспыхивают в небе. Сэм счастливо смеется.
Дин не понимает, что происходит, когда вдруг огни в небе гаснут, размываются. Сэм взрослый. Он стоит в саду, рассматривает розы, крутит в пальцах одну из них, а затем оборачивается и смотрит прямо на него. Дин вздрагивает, потому что это не Сэм. Это Люцифер в теле его брата, дьявол, чистое зло. Это тот, кого он должен убить, не считаясь с тем, что этим убьет и Сэма. Дин задыхается.
Все плывет перед глазами, а какие-то слова, которые произносит Люцифер, так и остаются непонятыми. Вокруг больше нет сада. Вокруг есть руины чего-то. Дин знает место, но никак не может вспомнить его. Большой кусок надгробия, не разрушенный в крошку, попадается на глаза, и в голове щелкает. Кладбище, где случилась последняя битва. Дин мотает головой. Она уже случилась?
— Дин, — слабый-слабый зов привлекает внимание, потому что исходит от Сэма. Его голос Дин узнает где угодно. — Дин.
— Сэмми…
Дин бежит вперед, туда, где видит смутные очертания фигуры брата. Сэм почему-то лежит на земле и не спешит с нее вставать. Дин бежит быстрее. Что-то точно случилось, Сэму нужна его помощь. Расстояние никак не хочет сокращаться. Дин бежит и бежит, но кажется, не приближается к Сэму ни на фут.
— Дин, — зов слабее прежнего, совсем тихий.
Злость придает сил. Дин бросается вперед не бегом, а прыжками, и расстояние наконец-то поддается, сокращается. Дин падает на колени рядом с Сэмом, как только оказывается возле него. Хочет спросить, что произошло, но слова застревают в горле, когда Сэм поворачивает к нему голову. Остекленевшие, мертвые глаза смотрят в упор. На виске Сэма глубокая рана. Из нее точно бежала кровь, но теперь она застыла потеками, которые пересекают всю мертвенно-бледную щеку.
— Сэмми…
Ничего внятного выдавить не получается. Непонимание, как Сэм может быть мертв, не мешает чувствовать животный, слепой ужас из-за этого и острую, поглощающую боль. На горле будто бы невидимая удавка. Дин пытается дышать, но не может. Сэм в упор смотрит на него мертвыми глазами.
— Ты убил меня, Дин, — жуткая ухмылка сопровождает слова обвинения и заставляет хотеть отшатнуться от Сэма. Дин не может. Это Сэмми, его любимый младший брат. Каким бы он ни был, Дин его не оставит. – Моя кровь на твоих руках. Из-за тебя я никогда не смогу вернуться. Ты мой палач, Дин. Только ты.
Крик захлебывается в сжатом горле, в котором странно булькает. Дин пытается попятиться назад, когда вывернутая под неестественным углом в районе плеча рука Сэма тянется к нему, падает на задницу. Ужас растет с каждым мгновением, в голове мечутся глупые мысли, что это не Сэм, а зомби или какой-то монстр. Дин пытается отползти, но не успевает. Горло сжимают ледяные пальцы. Хватка железная, из нее не выбраться.
— Сэмми… — Дин хрипит изо всех сил, потому что говорить не получается.
— Ты обрек меня хуже, чем на Ад, Дин. Но я заберу тебя с собой. Мы всегда будем вместе, как ты и говорил.
— Сынок, — громкий голос больше не принадлежит Сэму, это совершенно точно.
Дин понимает и не понимает, что происходит, когда резко садится на старом, продавленном диване и с силой бьет куда-то в воздух. Он не видит своего противника и только начинает соображать, что реальность здесь, а не там, где его пытался убить Сэм. Рефлексы срабатывают раньше разума.
Дыхание все еще неровное, прерывистое. Дин жмурится, мотает головой. Это был просто кошмар. Ему не привыкать, после Ада он видит их постоянно. Но вернуть самообладание не получается. Дин мелко и часто глотает вязкую слюну и думает, что он готов увидеть тысячу кошмаров с Аластаром вместо одного с Сэмом.
По телу гуляет мелкая, противная и липкая дрожь. Дин заставляет проясниться зрение. Первым на глаза попадается Бобби, который смотрит с пониманием и сочувствием. От них тошно. Дин знает, что он их не заслуживает. Сэм из кошмара прав: за то, что он сделал, он заслуживает только смерти. Дин давит мысль как таракана. Он должен найти способ вернуть Сэма. И он его найдет.
Следом Дин замечает, что рядом с Бобби стоит Кроули, за спиной которого напряженной тенью застыл Кас. Дин вскакивает на ноги мгновенно. В первую секунду думает, что кошмар изменился и продолжился наяву. Никакого Кроули тут быть не может. Только не в доме Бобби, который первым бы сделал все, чтобы его убить. Рука тянется к оружию.
— Какого хера ты тут делаешь? — грубо спрашивает Дин, обращаясь к Кроули, когда разум утверждает, что это все-таки больше не сон. Сознание резко проясняется. Дин вздергивает подбородок и добавляет: — Надеюсь, что ты явился для того, чтобы вернуть Бобби душу. Иначе… — угрожающие нотки скользят в голос, а пистолет — в руку.
— Дин, выслушай его, — голос у Каса странный, и это заставляет убрать палец с предохранителя.
— Хватит уже размахивать шпагой, Динь-Динь, — Кроули насмешничает и не выказывает никакого страха. Только смотрит так, что Дин чувствует, как внутри все холодеет в предчувствии новой беды. — Наши пернатые друзья атаковали Ад. Всем своим воинством во главе с нашим небезызвестным архистратигом. Ты с ним вроде близко знаком, — Кроули чуть щурится и неожиданно поднимает голос до крика: — Так, может, ты мне расскажешь, как так вышло, что мы все оказались в полном дерьмище?
