Рыцари и полёты

Алисента мечтала о свадьбе с рыцарем ещё до того, как узнала, кто такие рыцари и как они на самом деле выглядят. Будучи маленькой девочкой, она часами сидела возле окна своих покоев и представляла, какой она будет. Белое платье, расшитое золотом, высокая причёска, плащ, которым будущий супруг накроет её плечи в ходе церемонии. Долгое время мечты о безликом образе юноши в стальных доспехах и о пышном празднестве не давали ей спать по ночам. — Оленина хороша, правда? Голос Рейниры едва слышно на фоне всеобщего веселья. Бодрая мелодия лютни, скорее отчаянные нежели элегантные танцы, громкий смех и пьяные крики — вот она свадьба в стенах Красного замка. Первая, на которой Алисенте представляется шанс побывать за столько лет жизни при дворе. Ей едва ли удаётся скрывать разочарование. Несомненно, всё было организованно как нельзя лучше: на церемонии в Септе Бейлора лучи закатного солнца с невероятной точностью пролезали между колонн и освещали жениха и невесту, пока они произносили клятвы; на пиру во дворце стол ломился от блюд, зал украшен цветами и для всех собравшихся выступали лучшие актёры. Рейниру всё это приводит в небывалый восторг. Она хлопает музыкантам, которые снова и снова исполняют песни по её заказу. — Вы знаете «Время моей любви»? — девушка игриво улыбается. — Конечно, моя принцесса. О Вашем прекрасном голосе ходит множество слухов. Может, вы желаете спеть её сами? — юноша, перебирающий струны арфы, чересчур учтив. Алисента отмечает его оттопыренные уши и вылезающий из штанов край рубахи. — Боюсь, я не в настроении сегодня, простите. Однако буду рада послушать мастеров своего ремесла, — смеётся Таргариен, запивая смущение вином. Ей не нужно внимание всего этого огромного зала и всех этих почтенных людей, нет, совершенно не нужно. — Пусть слухи останутся слухами. Алисента слышит в этих словах тост и поднимает свой кубок в знак согласия. Для Рейниры свадьбы привычны, а потому романтических представлений о том, как всё должно быть, в её голове никогда не возникало. Она с ранних лет знала, какие они на самом деле и быстро научилась получать удовольствие от присутствия на них. Алисента смотрит на гостей и не может понять, что такого важного она упускала когда-то в своих мечтах. Вот Его Милость похлопывает жениха по плечу, и они оба выпивают залпом по кружке эля. Вот принц Деймон в пьяном угаре провоцирует кого-то из отпрысков Ланнистеров на драку. Вот её отец с нахмуренным лбом оживлённо спорит о чём-то с Лордом Корлисом Веларионом, игнорируя всеобщее веселье. Мужчины. Да, вот, что маленькая Алисента не учла в своих мечтаниях. Слишком много мужчин. — Лучше поешь ещё, а то уже скоро у нас не будет такой возможности, — с улыбкой предвкушения на губах советует Рейнира, придвигая тарелку ближе к подруге. В её голубых глазах, как в зеркалах, отражаются все её мысли. Дочь десницы научилась читать их слишком хорошо, и сейчас они кричат о том, что подруга знает что-то, чего не знает она. Самодовольству младшей нет предела. — Ты хочешь покинуть гостей столь скоро и пойти спать в мои покои? — Хайтауэр хотелось бы, чтобы надежда на положительный ответ проступала на её лице не слишком явно. — Неа. У нас будет занятие поинтереснее. Подожди немного. Девушка подмигивает, отправляя в рот очередной кусок мяса. Выведать у неё что-либо ещё вряд ли удастся, поэтому Алисента тяжело вздыхает и возвращает взгляд в центр зала. На одно драгоценное мгновение музыканты затихают, а Деймон возвращает в ножны кинжал, которым неуклюже размахивал последние несколько минут, угрожая неудачливому слуге, имевшему наглость не смотреть ему в глаза при подаче блюда. Король и королева, успевшие покинуть свои почётные места, становятся в центре зала. Его Милость широко улыбается, склоняясь перед женой и предлагая ей свою руку. Эймма принимает её с нежностью. Когда музыка звучит снова, никто из присутствующих уже не может оторваться от этой картины. Она — Эймма — с болезненно-бледной кожей, в старом платье, расшитым чёрными камнями, с серебряными волосами, не собранными в косу и беспорядочно взмывающимися в воздухе при каждом движении, с животом еле заметным, но уже выделяющимся в складках красной ткани. Но всего этого как-будто нет. Оно исчезает. Попросту перестаёт иметь значение. Алисента не может не восхищаться легкости её шагов и плавности поворотов. В её улыбке любовь и тепло, в танце — ветер вечной юности. Он — Его Милость, Король Визерис — с покрасневшим от количества выпитого лицом, с грубыми цепями из валирийской стали на шее, с лысиной, напоминающей о его возрасте, с неуклюжестью новорождённого щенка в ногах. Наблюдая за ним сейчас, юная Хайтауэр не чувствует привычного страха, который всегда испытывала перед Защитником государства. В ту самую минуту он не был на него похож. Он был обычным мужчиной средних лет. Отцом своей дочери, которая души в нём не чаяла. Мужем прекрасной женщины, что заставляла его хотя бы на время снять тяжёлую корону. Рейнира смотрит на родителей заворожённо. Они не помнили всех шагов этого заурядного танца, но чувствовали тела друг друга настолько, что могли предугадать следующее движение. Это любовь. Настоящая. По их единственной дочери видна всепоглощающая сила этой любви — так думает Алисента. Ей кажется, правда всего на миг, что морщинки на лице самого Отто Хайтауэра, как и все наблюдающего за этой парой, разглаживаются, и он перестаёт быть «самим Отто Хайтауэром» и становится простым мужчиной средних лет. Отцом двоих детей. Вдовцом, потерявшим любовь всей своей жизни. Алисента смотрит на отца и мечтает подарить ему всё счастье, которое только доступно в их Земном мире. Песня заканчивается. Вместе с ней заканчивается и магия. После ожидаемых аплодисментов пир продолжается с ещё большим размахом. От обилия громких звуков начинает болеть голова. Девушка держит руки на коленях и по старой привычке начинает неосознанно теребить кожу возле ногтей, раздирая едва зажившие ранки. Незаметно для всех тёплая рука принцессы опускается под стол и накрывает пальцы старшей своими. Это успокаивает. Это расслабляет. Это лишает бдительности, лишает контроля. И Алисента наслаждается этим. — Пора, — шепот Рейниры над самим ухом. Дочь Десницы крепче сжимает её руку. — Веди, — ей нет дела, куда и зачем. Сир Гаррольд одаривает их беспокойным взглядом, но едва заметно кивает, позволяя им уйти без охраны. Он никогда не мог отказать девочке с серебряными волосами в её прихоти, и его едва ли можно было за это осудить. Принцесса уверенно ведет подругу за собой по едва освещённым коридорам. После очередного поворота направо старшая бросает попытки понять, в какой части замка они находятся. На очередном лестничном пролёте Таргариен кивает стражникам и те толкают тяжёлые двери, впуская девушек в огромные по своей площади, но не столь богатые по убранству, покои. — Это же… — Тихо. Рейнира тянет ошеломлённую Алисенту за решётчатую перегородку. Через отверстия открывается вид на кровать, занимающую добрую половину пространства комнаты. Старшая едва ли успевает перевести дух и привыкнуть к обстановке, когда слышит топот ног и задорные крики. — Рейнира! — шипит она. В её тоне возмущение, а в прокушенной губе стыд. Принцесса ничего не отвечает. Её ухмылка растёт по мере того, как толпа людей, несущих новобрачных, приближается к заветной цели. Когда они вбегают и фактически бросают молодожёнов на кровать, Алисента понимает, что не может пошевелить ни одной своей конечностью. Ей нужно уйти. Она обязана уйти. — Рейнира, Леди не престало… — Что? Быть свидетелями на консумации брака? — ох, как же Таргариен гордилась собой. Её поза — уверенная и наглая — заставляет влагу во рту старшей испариться. — Ты невозможная… — выдох получается жарким. Пылким. Почти грязным. — Я обеспечила нам лучший вид. Остальные будут ютиться вон там, видишь? А там колонна половину кровати загораживает. — А ты, я вижу, проверяла, — Алисента старается вложить в каждое слово как можно больше раздражения, но это не способно унять радость младшей. — Конечно. Это же твой первый раз. Хайтауэр мечет молниями из внезапно почерневших в темноте глаз. Выдерживая паузу и едва ли сдерживая смех, Рейнира всё же заканчивает мысль: — На свадьбе, я имею в виду. — Разумеется. Голоса постепенно затихают. Света остаётся всё меньше и меньше. С каждой погашенной свечой Алисента почти физически чувствует, как они с принцессой отдаляются от Богов. — Неужели тебе не любопытно? Этот шёпот. Это дыхание, обжигающее подбородок. Эти чистые глаза, переполненные заносчивостью. Дочь Десницы молчит и лишь громко сглатывает. Кровь приливает к её щекам. Таргариен остаётся довольна. Чересчур довольна по всем возможным нормам приличий. Вскоре наступает тишина и весь огонь сосредотачивается в одном месте. Против воли карие глаза находят дырки в переграждении. Принцесса была права — отсюда действительно лучший вид из возможных. Когда Леди Дафна подбирает дрожащими пальцами белый шёлк своей ночной рубашки, Алисента перестаёт дышать. Сир Крейн, продавливая перину кулаками, чтобы не качаться из стороны в сторону, взгромождается на девушку, словно на кобылу. Когда он входит, леди едва сдерживает вскрик. Она давит его где-то в горле. Наматывает простыни на кулаки. Сжимает губы так, что их перестаёт быть видно. Невеста — теперь уже жена — через усилие поворачивает голову налево и оставляет лежать на боку. Она смотрит в темноту комнаты, но Алисенте кажется, что её глаза, бездонные и отчаянные, потерявшие всякую надежду, обращены именно к ней. Нет, Леди Дафна не может видеть их, нет. Эту мысль, здравую и разумную, повторяет себе дочь Десницы, но её кожа уже плавится под тяжестью слёз страха. Рейнира легонько тянет её за локоть. — Прости, я не думала, что будет так… — младшая не может подобрать слово. В ней борется гнев и сожаление. Гнев на Богов, в чьём свете происходит подобное. Сожаление о том, что привела подругу сюда. — Пойдём отсюда. Ей хочется кричать о том, что всё неправильно. На других свадьбах, на которых она была, муж и жена были счастливы разделить свою любовь. Они смеялись, и целовались, и… — Я хочу остаться, — старшая не смотрит в её сторону. Её взор прикован к карим глазам, направленным в их сторону. Направленным к ней. Эти глаза поблескивают в свете луны, и Алисента видит, как с каждым новым толчком из них медленно утекает жизнь. — Она не должна быть одна сейчас.