Ce n'est pas Chic

Отец еблан, и с этим уже вообще ничего не поделаешь. В смысле — никогда. Вот он не пил уже шесть дней, суперкруть — настоящий трезвенник, и вот он сорвался. Это бы ладно, но и с головой у него не в порядке, никогда не было в порядке. Стэн смотрит телик, бестолково мерцает экран, тут и там: рэп, антидепрессанты, и войны по всему свету — ничего нового. Отец валяется на полу, и на него было бы очень удобно положить ноги, ну в самом деле. Эта мысль кажется мерзкой и приятной одновременно. Стэн допивает его пиво и думает о том, что было бы, если бы папа ебашил литий вместо травы и бухла, каким все бы стало? Его надо будет убрать, прежде чем мама вернется с работы, а убирать его долго, и отец будет упираться, и все это будет муторно и немного противно, но есть еще двадцать минут, чтобы делать вид, что все нормально. Ты веселый, я грустный, ты проебал свою жизнь, а я не проебу. Все так думают сначала, некоторые потом заканчивают в каком-нибудь дешевом мотеле, на грязной кровати, с дулом пистолета во рту. Можно еще написать загадочную записку. Баттерс бы написал: "В моей смерти прошу никого не винить". Картман бы написал: "В моей смерти прошу винить Кайла Б." Крейг бы написал: "суицид". Твик бы написал: "теперь они до меня не доберутся". Клайд бы написал "это было, блин, ужасно". Ну да, уж не шикарно. Токен бы написал: "расовый вопрос здесь ни при чем". Джимми бы написал: "знаете почему суицид является самообороной? Ты пытаешься убить человека, который пытается тебя убить." Тимми бы ничего не написал, но точно известно, что бы он сказал. Выстрелил бы. Не выстрелил бы. Не выстрелил бы. Выстрелил бы. Выстрелил бы. Не выстрелил бы. Выстрелил бы. Не сумел бы выстрелить. Это как гадать на ромашке: любит, не любит, любит, не любит, не любит, не любит, не любит, не любит. Есть еще Кенни, и в первую очередь — есть Кайл. Что касается Кайла, то представлять это кажется чем-то вроде мыслей о смерти на детском празднике. Еще это немного похоже на богохульство. А про Кенни Стэн отлично знает: Кенни написал бы: сe n'est pas Chic! Он теперь постоянно это повторяет, все из-за доклада Кайла про Достоевского. Достоевский — это серьезно, Стэн и про себя тогда многое узнал. Они сидели у Кайла в комнате, и Кайл говорил: — Курите в окно! А то мама даст вам пизды. — О, не сомневаюсь, — говорил Картман, хотя он не курил. — Твоя мама — большая сука, и она охотно дает пизды... И они подрались, и Стэн с трудом успел вырвать из рук Кайла пепельницу мистера Брофловски, а Кенни еще сказал, что может сожрать окурок и не за деньги, а просто так, ради искусства. Кайл отряхнулся, волосы у него растрепались, и весь он покраснел. Он вернулся за компьютер и принялся листать написанное, старательно не обращая никакого внимания на смех Картмана. — Ты смеешься, — сказал он вдруг. — Потому что я тебя не убил. Смейся-смейся. Кайл сказал это злобно и так забавно, и Стэн с Кенни тоже засмеялись, а потом Кайл вдруг добавил: — Кстати говоря, смотрите, какой депрессивный пиздец. Он убрал за ухо рыжую прядь и зачитал, сначала на вполне сносном французском, но Стэн почти ничего не понял — французский ему нравился только тем, что на нем чувственная училка умиротворяюще картавила: -"Je m'en vais entreprendre un long voyage. Si cela ne reussit pas qu'on se rassemble pour feter ma resurrection avec du Cliquot. Si cela reussit, je prie qu'on ne me laisse enterrer que tout a fait morte, puisqu'il est tres desagreable de se reveiller dans un cercueil sous terra. Ce n'est pas Chic!" Кенни сказал: — Что-то на порнушном. — Эта заметка называется "Два самоубийства", — сказал Кайл. — Это предсмертная записка одной француженки. "Предпринимаю длинное путешествие. Если самоубийство не удастся, то пусть соберутся все отпраздновать мое воскресение из мертвых бокалами Клика. А если удастся, то я прошу только, чтоб схоронили меня, вполне убедясь, что я мертвая, потому что совсем неприятно проснуться в гробу под землею. Очень даже не шикарно выйдет". Глаза Кенни вдруг загорелись странно, он моргнул, а потом сказал: — Да я точняк был этой чикой в прошлой жизни. Точняк! Именно этой чикой я и был! А потом он только повторял: -Ce n'est pas Chic, Ce n'est pas Chic, Ce n'est pas Chic. И было в нем что-то очень странное, уже не сияющее, а темное и земляное, но он много смеялся. Значит, он бы и написал именно так: Ce n'est pas Chic — это не шикарно. И уже много-много дней Кенни периодически вставляет эту простую фразу на французском, единственную фразу, которую он усвоил. Ce n'est pas Chic. Но дело-то, конечно, вообще в другом, не в Кенни, не в сиянии и темноте, которые попеременно от него исходили, и даже не в том, как эта история рассмешила Картмана еще сильнее. Дело только в том, как Кайл смотрел на Стэна, ровно так, словно чего-то в этом духе он ожидает именно от него. Стэн сказал: — Я превзойду твои ожидания. Потом он добавил: — Это несложно. И ему стало так смешно, просто пиздец как смешно — и от самого себя, и от того, насколько серьезно смотрел на него Кайл, и ото всей этой истории с докладом про Достоевского, французским языком, и тем, что кудри у Кайла от закатного солнца казались абсолютно, клубнично, кроваво красными. Это было так хорошо, и одновременно это было так плохо. И в этот момент, вот еще, Стэн понял, что Кайл считает так: твой папа пизданутый, и ты тоже пизданешься. Можно было прочитать по его строго сжатым, неподвижным совершенно губам (во как!): первый депрессивный эпизод в десять лет, Стэн, да еще и внешними факторами никак не обусловленный. Просто с химией твоего мозга что-то не то. Шарики за ролики у тебя зашли. Крыша потекла. Колпак улетел. Планка упала. Ебу ты дал, Стэн, в самом начале жизненного пути. И это не шикарно. — Да ну тебя, — сказал Стэн, стараясь справиться со смехом. — План такой: поступлю в колледж, вылечу из колледжа, вступлю в какой-нибудь "Блэкуотер", пускай меня там убьют — чтоб только ты не докопался. — А он докопается, — сказал Картман. — Сто пудов, а уж Венди так точно, не тех выбираешь, с таким типажом, Стэн, военные преступления не для тебя. Попробуй неосторожное вождение — говорят очень помогает в этих случаях. — Ce n'est pas Chic, — повторял Кенни. — Ce n'est pas Chic. Так, в общем, все было, и с тех пор Стэн и думать забыл об этой истории, только Кенни она уж очень понравилась. А теперь вот вспомнил, и почему-то опять стало смешно. Отец бормотал что-то во сне, и Стэн сказал: — Поднимайся давай. Но это вежливая форма, вроде "привет" или "спасибо", потому что на самом деле он никогда не поднимается сам.