Чердак

      Их дачный домик стоит на отшибе, у самой кромки леса. Лес большой — можно сколько угодно задирать голову, верхушки тяжелых, могучих сосен все равно едва видны.       Ночью лес гудит. Россия ворочается с боку на бок на своей полутораместной койке под самой крышей и каждую полночь слышит тихие звуки. Как шуршат листья крохотных берёз, запрятавшихся между сосен. Как сами сосны им вторят, но тише.       Через лес идёт железная дорога. Неподалёку есть станция для грузовых поездов, и иногда Россия слышит, как проезжают они мимо, и издают свои машинные поездовые звуки: чух-чучух, чух-чучух. Когда они останавливаются у станции, Россия улавливает чуть слышные и далёкие звуки людей, проверяющих целостность состава. А потом поезд испускает пар, будто бы выдыхает устало, проходит несколько оглушающе-тихих минут, он трогается, едет вдаль, везти нефть или уголь, и снова — чух-чучух.       Россия никак не может уснуть. Он слышит и лес, и поезда́, но вслушивается в другое. Там, внизу, на первом этаже, в другой кровати лежит другое существо. И Россия изо всех сил пытается понять — спит ли оно? Ворочается, как и сам Россия? Любой шорох заставляет думать все напряжённее — да или нет?       Неужели уснул?       Скрипнула дверь в коридор. Россия замер под одеялом, сжался комком, затаился — он идёт?       Застрекотал где-то рядом сверчок. Россия шикнул на него — не мешай. Внизу тихо ругнулись, запнувшись о порожек — как всегда. И ни звука больше.       В туалет он, что ли, вышел?       Скрипит лестница на чердак. Россия прячет голову под одеялом и весь под ним скрывается, словно бы прячется. Он одновременно ждет, когда к нему придут, и боится этого.       Шаги рядом с кроватью, совсем близко. Тяжелая рука гладит его по голове сквозь одеяло. Россия рвано дышит и, зажимая рот и нос потной ладонью, притворяется спящим. Над ним вздыхают, словно поезд совсем рядом, только чух-чучух не хватает, и Россия от этой мысли сдавленно и слишком внезапно хихикает.       Его, конечно, слышат.       — Не спишь, — констатирует отец и садится на край кровати. Россия возится под одеялом и отодвигается от него. — Поговорим?       Вдали вздыхает поезд — на этот раз настоящий. И снова чухает. Сосны тоскливо гудят, прикрывая своими огромными стволами крохотные берёзки. Россия под одеялом мотает головой.       Говорить не хочется.       Отец вздыхает, совсем как поезд, снова, и качает головой — Россия в этом уверен — из стороны в сторону, словно болванчик. Упрямо поджимает губы, хмурит золотые брови. Россия только под одеяло сильнее прячется, хотя глупо и по-детски, конечно. Россия, как недавно выяснилось, отца старше.       — Голоден? — спрашивают Россию. Он вновь мотает головой. — Хорошо. Я тогда… Пойду?       Молчание. Отец начинает медленно подниматься, словно специально действуя России на нервы.       — Нет. Останься.       — Это приказ?       — Да. Ты спишь со мной, в этой постели.       — Прежде чем раздавать приказы, надо это заслужить, малыш.       Отец продолжает подниматься с кровати, встает полностью. Россия хочет сломать ему нос. Вдалеке слышен гудок поезда.       — Останься. Это просьба.       — Поговорим?       — Нет.       Вздох. Чух-чучух. Отец вновь опускается на кровать.       — Тогда посижу здесь до утра, а потом пойду к себе. Устроит?       — Нет. О-оте… Твою мать, Союз, я не буду этого говорить. Просто ляг рядом и обними меня.       — Это приказ?       Россия рычит сквозь зубы. Сосны укоризненно качают ветвями — он это видит.       — Поговорим? — спрашивает отец, когда обнимает его со спины. Теплое дыхание приятно ласкает щёку, и Россия почти соглашается.       Почти.       — Я не хочу говорить об этом, Союз. Никак не хочу. Никогда.       — Но это необходимо.       — Ладно, чёрт с тобой!       — Чёрта нет.       — Это лишь значит, что ты он и есть. Говори, раз хотел, не препятствую.       — Хорошо… Как ты себя чувствуешь? Насколько сильно личность Российской Империи в тебе подавила личность Российской Федерации?       — Вот поэтому я не хотел говорить с тобой об этом. Ты всё переворачиваешь с ног на голову. Никто никого не поглотил. Это одна и та же личность.       — Личности, сформированные при разных обстоятельствах, не могут быть одинаковыми.       — Подавил больше, чем наполовину. Такой ответ тебя устроит? Или прикажешь мне РФ «выплюнуть»?       — Если бы это было возможно…       — Ты сам вырастил его слабым. Девяностые, перестройка, нулевые — весёлое времечко, не так ли?       Чух-чучух. Чух-чучух. Россия взглянул в окно — уже начало светать. Руки отца крепче обняли его талию.       — Поговорили. Понравилось?       — Не уходи от темы. Есть возможность вернуть хотя бы треть его личности?       — Возможно. Смотря что ты готов для этого сделать.       — …это имеет значение?       — Он от тебя прячется, не от меня. Или ты думаешь, это я узурпатор, захватил власть в организме, чтобы была возможность регулярно пить вино? Напился в своё время, упаси Господь.       — Что он делает сейчас?       — Природой любуется.       Дом стоит так близко к лесу, что ветви сосен тычутся ему в окно. Хорошо бы встать, скинуть руки отца, подойти и это окно распахнуть — а потом вдохнуть сосновый запах полной грудью и заплакать. Тихо-тихо, чтобы отец никогда не услышал. И, глядя вниз…       — Хочет покончить с собой. У него такое часто бывает, особенно когда ты рядом.       — Россиюшка… Поговори со мной.       На глаза навернулись слёзы. Российская Империя предатель, он не должен был говорить вслух что-то настолько личное. «Ну прости. Ты должен занимать хотя бы три четвёртых сознания, а не я. Поговори с ним. Просто поговори».       — Папа, — всхлипывает Россия.       — Всё хорошо, — говорит ему отец, поглаживая по спине. — Всё хорошо.       «Слава Богу, иногда проблемы можно решить, просто поговорив».       Поезд вдалеке издаёт протяжный гудок.