Товарищ Панов

– Слушай, Кирилл! А если бы у тебя была полная «пустышка», а? Рэдрик поворачивает голову в сторону Кирилла и тут же жалеет об этом. Он молча смотрит, как сомнение в глазах научрука сменяется пониманием, а потом надеждой. Они курят на балконе. Кирилл привычно морщится, ссыпая сигаретный пепел точно в центр помятой пепельницы, которую исправно заменяла крышка от банки с помидорами. Кажется, ее принес сам же Кирилл. Кажется, помидоры закатывала его же бывшая жена. Кажется, они развелись года три назад. Все это Рэдрику кажется, пока Кирилл подносит сигарету к губам и втягивает дым в легкие. Снова морщится – тонкие морщинки чертят узор на его лбу. Шухарт хмуро отводит взгляд и делает такую затяжку, что добрая треть сигареты становится пепельной трубочкой. – Нервничаешь, – понимающе усмехается Кирилл и кладет сухую ладонь на плечо Рэдрика. Шухарт с трудом удерживается от того, чтобы вздрогнуть, и молчит. Научрук отчего-то предполагает, что так он подначивает его продолжить рассуждения. Дурак он и в национальном исследовательском институте дурак. – Я бы тоже нервничал, при такой-то работе. Только я бы не смог. Шухарт переводит взгляд на научрука и приподнимает бровь. Хотя Кирилл, конечно, прав – куда ему. Не авантюрист он, обычный институтский. Ничем не примечательный специалист по вещицам, которыми так щедро сыпет кормящая мать-Зона. – Я, Шухарт, человек семейный. Сижу дома, хожу на работу, вожусь… вот с этими, – он почти пренебрежительно кивает в сторону лаборатории. Но Рэдрика не обманешь. Рэдрик знает, что за «этими» стоит весь смысл научруковой жизни. Тот делает новую затяжку – узор из тонких морщинок на лбу, гусиные лапки напротив уголков серых, как мокрый асфальт, глаз. Шухарт стряхивает пепел в крышку и чешет затылок. Кирилл, вдруг взбодрившись, продолжает. – Так мы действительно можем ее… ну, добыть? Такое привычное «мы» все равно режет слух. Кирилл часто говорит «мы», имея в виду себя и своего лаборанта. «Мы» займем восьмую лабораторию, «мы» выступим с докладом на будущей конференции, «мы» распишемся в журнале за ежегодный техосмотр оборудования, «мы», «мы», «мы»… Рэдрик устал считать, сколько раз слышал это «мы». Только ни радости, ни удовлетворения эта рабочая общность с научруком не приносила. Вот и сейчас он собирался снова лезть в Зону, пусть и почти по графику, но совершенно не за тем, что было нужно ему для сбыта. Полной «пустышки», может, и не существует вовсе – зазевался, обознался, померещилось, да чего только не может произойти в Зоне! Зона – она живой организм. Почти что дом, если домом можно считать место, в котором едва пробудешь дольше трех дней кряду. Шухарт глубоко вздыхает и за следующую затяжку уничтожает вторую треть сигареты. Он внимательно смотрит в глаза Кирилла – они глубокие, как серое море, и надежда плескается рыбной стаей на дне. Разве он мог вообще когда-нибудь сказать ему «нет»? – Попробуем. Задачка, конечно, не из простых… Да и кто знает, сколько она будет весить, если ты пустую с трудом ворочаешь. Кирилл начал было что-то возражать, но Шухарт с зажатой в зубах сигаретой протестующе поднял руку, затянулся в последний раз и вдавил бычок в крышку-пепельницу. После этого с самым серьезным видом повторил: – Попробуем. Но, сам понимаешь, обещать тебе ничего не могу. Зона просто так не отпускает. Кирилл, конечно, не понимал, но тоже очень серьезно кивнул, а потом широко улыбнулся. Как бы ни старался Шухарт удерживать серьезный тон, умерить ликования научрука было ему не под силу. Да и слава богу, только бы он больше не смотрел на него этим затравленным взглядом побитой собаки. Только из-за него Рэдрик и ввязался в это дело. Потому что не мог иначе, и все тут. И не будет он терзаться угрызениями совести. Шухарт молча смотрел, как научрук докуривает сигарету. В июньский вечер на балконе было прохладно из-за поднявшегося вдруг ветра. Табачный дым уносило в сторону открытых окон четвертой лаборатории. Там, конечно, снова будут ругаться. В четвертой, как по заказу, собрались сплошные почитатели здорового образа жизни. Ну и пусть. Надо окна закрывать, меньше будет и возмущений, и сквозняков. У Кирилла были густые темные волосы, которые вились так бурно, что он давно перестал с ними бороться, и только увеличивали сходство с большим коричневым пуделем. Он носил очки на неизменной цепочке, над которой подшучивал весь отдел, и водолазку под горло даже в июне. И сейчас темно-синий воротник выглядывал из-под белого халата, скрывая болезненную тонкую шею. Лицо Кирилла тоже было тонким и каким-то обморочно-бледным, сказались годы безвылазной лабораторной работы. Только над бровью краснела свежая царапина – неудачно встретился с дверным проемом, зачитавшись по дороге отчетом по проделанной за неделю работе. Как будто там было что-то новое. Дурак… Кажется, он повторяется. Так или иначе, всклокоченный и загорелый Рэдрик с восемью пластырями только на ногах и крепкой мускулатурой под халатом рядом с ним смотрелся несуразно. Как бульдог с пуделем, раз уж пошли эти собачьи ассоциации. – А ведь я подозревал, – неожиданно сказал Кирилл, затушив сигарету. Он снова посмотрел на Шухарта, и тот почему-то в первую очередь подумал вовсе не о своей «подработке». Румянец отчаянно полез на его щеки, когда до Рэдрика наконец дошло, что об «этом» научрук никак не может подозревать. – Ты, Шухарт, всегда весь такой… Прыткий. Самонадеянный. Конечно, куда тебе Зону из безопасного контейнера через бинокль разглядывать. Кирилл усмехнулся по-доброму. Рэдрик внезапно понял, что ладонь научрука все еще лежит на его плече. Кирилл как будто тоже обнаружил это только что, поспешно убрал и даже как-то смутился. Но говорить продолжил. – А ведь я давно тебя заметил. Еще когда ты только пришел в институт устраиваться. Смотрел так затравленно, будто на каторгу идешь, а не на работу. Не по сердцу тебе эти лаборатории. Ладонь научрука вдруг накрыла его собственную, сжимающую балконный поручень. Покровительственно похлопала, будто одобряла все эти мысли, которые сейчас как назло лезли Рэдрику в голову. Но научрук, конечно, о них знать не мог, да что там знать, даже подозревать. Его, конечно, полностью захватили мысли о полной «пустышке». Черт бы с ним, и с этим институтом, и с милицией! Да Рэдрик десяток этих «пустышек» ему принесет, только бы Кирилл еще раз вот так, безыскусно подержал его за руку. Только бы он еще раз назвал его самонадеянным, чтобы гусиные лапки в уголках глаз появились не от нахмуренности, а от скрытой улыбки. Только бы… Додумать Шухарт не смог, потому что Кирилл щелкнул пальцами перед его лицом. – Эй! Шухарт, ты чего смотришь так? – Как? – с интересом спросил Рэдрик, зажмуриваясь. Кажется, он не моргал дольше, чем привык держать глаза открытыми. – Ну… так. Странно, – научрук с улыбкой убрал ладонь и повертел рукой в воздухе. – Ты на Зону так смотришь во время лабораторных вылазок. «Ты тоже», – хотел было сказать Шухарт, но удержался. Поймал смеющийся взгляд серых глаз – как давно он не видел их такими! И вдруг понял – если когда-то подходящее время должно было прийти, то оно пришло сейчас, именно в эту минуту. И плевать, что будет дальше, плевать, что научрук о нем подумает, что будет, если узнают остальные. Кто эти остальные, Рэдрик не додумал. Просто в эту минуту счастливый в мечтах о своей дурацкой «пустышке» Кирилл был таким красивым и смотрел на Шухарта, который должен был ему эту его игрушку принести, такими удивленно-радостными глазами, что Рэдрик как-то сам не понял, что потянулся руками – к его лицу, а губами – к его губам. Кирилл пах табаком. А еще едкой хлоркой и мылом. Для Рэдрика этот запах тут же стал самым любимым на свете. Губы у Кирилла были мягкие, с обкусанными от нервов корочками. Шухарт касался их секунды три, а потом его взяли за плечи и резко отстранили на расстояние вытянутых рук. Рэдрик не успел разочароваться. Он ждал разочарования с самого начала, но не успел даже толком подумать о мрачной перспективе этой затеи. Теперь он наверняка потеряет Кирилла. И не принесет ему его полную «пустышку». И не увидит гусиных лапок и смеющихся глаз. И не будет курить с ним на балконе и смотреть, как он хмурится, когда дышит табаком. Ну и пусть. Зато больше не нужно будет врать, что Шухарт держится в институте только из-за этой чертовой Зоны. Да никакая Зона не сравнится с мягкими шершавыми руками и серыми глазами цвета мокрого асфальта. Сейчас они смотрели удивленно прямо на Рэдрика, который с прилежностью мазохиста пытался разглядеть за удивлением и беспокойством гнев или вполне ожидаемое отвращение. – Рэдрик, – напряженно пробормотал Кирилл. Потемневший взгляд метался по загорелому лицу, Шухарт чувствовал, как он проникает ему под кожу, в самую черепную коробку. Рэдрик. Кирилл никогда не называл его по имени. Только полушутливое-полунейтральное Шухарт. Сердце в диком ритме стучало в груди, а он пытался сфокусировать взгляд на душке от очков, лишь бы не смотреть научруку в глаза. Тот нервно вздохнул, словно собираясь с мыслями. Его взгляд скакал от глаз к носу, от носа к сжатым губам, потом снова к глазам. Шухарт зажмурился, дожидаясь приговора. – Ты это чего? На спор? – неуверенно закончил научрук. Рэдрик приоткрыл один глаз. – Нет, – честно ответил он. В груди было пусто. – Или про «пустышку» соврал, а теперь издеваешься, чтобы отвертеться? Шухарт открыл второй глаз и с трудом покачал головой. Тело словно одеревенело. – Да ты только о своих «пустышках» и думаешь, – он попытался выдать шутливый упрек, но получилось откровенно жалко. Кирилл с видимым усилием оторвал одну руку от плеча Шухарта и беспокойным жестом поправил очки. Секунд десять смотрел на Рэдрика испытующе, а потом словно сдулся. Стянул очки с носа, посмотрел в пол, а когда поднял глаза, Шухарт с невнятным ужасом понял, что научрук… смущен? Вдруг Кирилл вскинул подбородок и неожиданно смело сказал: – Не только. А потом поцеловал его сам. Балконный пол ушел у Рэдрика из-под ног. Сердце будто остановилось, а потом понеслось с бешенной скоростью. Он, двадцатитрехлетний лаборант, сталкер, преступник, матерый лазутчик Зоны, зарывался ладонями в волосы Кирилла так, будто цеплялся за последний путь к отступлению, пока неизвестный науке экспонат пытается стереть его с лица земли. Губы Кирилла были мягкие, в потрескавшихся корочках. Целовать их было в сто раз прекраснее, чем глотать воду спустя двое суток безводной вылазки. – Так ты… принесешь мне… полную «пустышку»?.. – бормотал Кирилл между поцелуями, и даже в этом шепоте Рэдрик мог различить шутливый тон, и даже с закрытыми глазами видел гусиные лапки в уголках смеющихся глаз. – Только о «пустышках» и думаешь, – тем же тоном проворчал Шухарт, оттягивая ворот водолазки, чтобы прикоснуться губами к пульсирующей жилке на бледной шее. – Куда только девалась твоя самонадеянность? – с притворным удивлением спросил Кирилл и слегка потянул Рэдрика за волосы, заставляя поднять на себя глаза. – Скажи это еще раз. Кирилл вздохнул. – Нет, Рэдрик Шухарт, я не думаю о «пустышках»! Вернее, не только о них. Ведь если бы я в свое время не подумал о «пустышках», то не пошел бы работать в институт, а там бы ко мне не приставили одного очень самонадеянного лаборанта, и он бы не полез ко мне целоваться на балконе этого же института, и я бы… – О, боже, заткнись, – раздраженно простонал Шухарт и заткнул его самостоятельно. Когда целоваться стало слишком холодно – ветреный июнь был как назло некстати – Рэдрик, лизнув напоследок нижнюю губу Кирилла, отстранился. Он провел ладонью по его волосам, приводя их в порядочный вид, поправил воротник халата и, не вслушиваясь в ворчание, подтолкнул в сторону балконной двери. Оказавшись в коридоре, Шухарт обернулся к нему и самым серьезным тоном из возможных сказал: – Я принесу вам полную «пустышку», товарищ Панов. Чего бы мне это ни стоило. Кирилл широко улыбнулся – так, как умел только он, – и кивнул. – Вы уже подкинули мне кое-что получше, товарищ Шухарт, – и неловко, словно с непривычки, подмигнул. Лаборант готов был поклясться, что после «товарищ Шухарт» прочитал «Рэдрик» у него по губам.