до встречи.

      Вся эта эстетика — глупости и детский лепет. Плакать можно и в тепле, будучи не сильно голодным и нормально одетым. Плакать можно и в глупых цветных носках, плакать можно и с кружкой горячего чая в руке. Или апельсинового сока, тут уж кому как вкуснее. Плакать можно и улыбаясь, хотя уголки рта всё равно опущены вниз. Почему-то он всегда читал в книгах «её уголки губ приподнялись, улыбка озарила её нежное лицо». Он как-то прозевал момент, когда перестал уметь нормально улыбаться, и стал либо гомерически хохотать, либо кривить лицо, пытаясь показать приветливость.       Плакать можно и когда вообще всё вокруг хорошо, а плохо только что-то одно.       Нельзя плакать только перед Бокуто. Просто запрещено, внутренний барьер стоит крепко, и хуй ты его снесёшь, что бы ни произошло. Именно поэтому Акааши одной рукой печатает, стараясь не потерять обычной скорости, а второй торопливо вытирает горячие слёзы, чтобы не наделать ошибок. Не дать повод лишний раз сомневаться в его непоколебимом спокойствии.       Сквозь рыдания проклёвывается злость. Как же ты, блять, меня заебал. Просто поверь, что я в порядке, и давай уже поговорим о тебе.       Акааши не выходит из чата, готовый среагировать на сообщение от Котаро в ту же секунду; нет, долю секунды! Приходит издевательское «сфотографируйся», и он вынужден спешно бежать в ванную и плескать в лицо ледяной водой, пытаясь вместе со слезами смыть вечернюю усталость. Не забыть вытереться, иначе слипшиеся ресницы выдадут его. Не забыть, не подвести, не сказать лишнего: как он устал. Хочется просто уже побыть немножко дурашливым, но точно не сейчас. Сейчас он фотографируется, улыбаясь только глазами: не хочет лишний раз фокусироваться на изломанной улыбке, и отправляет это в чат с Бокуто, на секунду позволяя себе расплыться.       Научился улыбаться глазами он давно; ох, какая же это забавная история, и кажется, что сейчас для того, чтобы её вспомнить, самое время.       Тогда в городе бушевала какая-то новомодная болезнь, и все поголовно ходили в медицинских масках. Вот и казалось, что кругом одни уставшие глаза. Кривить лицо всегда было лень, поэтому он просто «включал внутренний свет» и удовлетворённые этим друзья приветливо склоняли головы набок. А привычка потом осталась надолго, да и маску он ещё полгода не снимал. Нет, не потому что был параноиком вроде Сакусы, да не дай бог; просто будто бы прирос к ней.       Возвращаясь к моменту, Бокуто вышел из сети. Его место занял кот, пришедший ластиться к хозяину. Рыжее животное всегда точно знало, когда Акааши плачет, и приходило мурчать под боком. Иногда казалось, что кот — единственное существо в этом мире, которое его любит. Акааши успокаивающе почесал его за ухом, и вернулся к бушующим эмоциям. Всё равно реветь в обнимку с котом он будет чуть позже.       Так хотелось сейчас выплюнуть весь яд в сообщениях, всё это вылить на Бокуто, но нельзя. Нельзя, блять! Именно поэтому недописанные шаблоны «что, сбежал, да?» и «хватит нести хуйню» безжалостно стираются, и на их место приходит жалостливо-унизительное, будто он стоит на коленях «не уходи, пожалуйста, мы ещё не договорили». Ему противно от самого себя, но поделать он с этим ничего не может.       Хуже уже некуда. Было всякое, были дурацкие ссоры, были серьёзные, но эта самая отвратительная. «Ты слишком серьёзно ко мне относишься. Почему ты не можешь просто быть собой?». А как, по-твоему, можно относиться к человеку, котрого любишь? Самое отвратительное, что Бокуто знает. Знает, и как будто специально давит на больное место. Быть собой? Ха! Акааши уже и забыл, что такое «я». «Я» потонуло в желании быть хорошим для всех, быть самой надёжной опорой, особенно для него, «я» растворилось в ненавистных занятиях и вечных неудачах, из-за которых уже даже не понимаешь, чего хочешь, и хочешь ли вообще. Если ты будешь много ныть, тебя бросят.       Фраза «хуже уже некуда» начинает сначала играть новыми красками, а затем трещит по швам и лопается, как праздничная пиньята. Внутри пиньяты лёгкая, как перо, и тупая, рвущая грудь как арбалетный болт фраза «нам нужен перерыв». Оказывается, ещё как куда.       Акааши откровенно ржёт, захлёбываясь одновременно слюной и слезами, истерично хнычет, пока руки печатают неистовые просьбы не бросать его. Знает он такие перерывы. Знает слишком хорошо, за год бытия тихой бухтой для каждого, кто того пожелает. Выслушал четыре истории, которые и начинались и заканчивались одинаково, и всё в них было блядски, бесцветно одинаково, за исключением действующих лиц. Всегда это был не перерыв, а окончательный расход.       Слёзы полились с новой силой. Судя по ощущениям, всю воду из организма он уже выплакал и сейчас начнёт рыдать кровью, но этого почему-то не происходит. Он чувствует себя пакетом молока, который надо постоянно держать, иначе упадёт и растечётся по грязному асфальту на пути домой. Его «домой» это Бокуто. Его яркое солнце, каждое сообщение от которого, даже нормально-будничное, заставляет хотеть выть в подушку.       Они далеко, но в пределах нормы, это всего лишь соседние города. И всё равно расстояние давит. И самое ужасное, что в этот момент обещание Бокуто приехать летом начинает подозрительно походить на ложь. Он не захочет приезжать к такому Акааши. Какому «такому»? Да он не имеет ни малейшего понятия! Очевидно, что что-то не так, но что именно — понять просто невозможно. Он так старается быть самым лучшим для всех сразу и для одного только Котаро, что уже не знает как быть лучшим для себя. Как вообще быть.       В голову приходит факт того, что, вообще-то, у них скоро экзамены. У обоих, но на свои ему уже так поебать, что он вообще не готовился ни к одному предмету. А Бокуто старался, учил как проклятый, периодически присылая ему забавные отчёты, из-за которых тот только больше беспокоился. Он хочет остаться без Акааши в… ну, назвать экзамены самым важным периодом жизни язык не поворачивался, но это безусловно было волнительным и действительно не самым последним моментом. И вот сейчас Бокуто хочет отказаться от его поддержки. Просто так, махнуть рукой и скрыться на повороте.       Кейджи уже не помнит, как в этом яростном затаптывании его надежд диалоге выторговал себе разрешение написать Бокуто ещё четыре раза. Четыре. Ничтожно мало. Но он отпускает. «да, хорошо, напиши только если захочешь сам, и когда захочешь». Десять слов, десять гвоздей в крышку его гроба. Он знает, что ему больше никогда не напишут, и от этого на душе становится так паршиво, что хочется взяться за старое и снова распилить свои руки, желательно в этот раз поглубже, и не поперёк, а вдоль. Но он сдерживается. Шрамы потом некрасивые будут. И тем более, одним Бокуто же мир не ограничивается. У него есть друзья, причём не так уж и мало. Их будет очень жалко, а им будет очень жалко его.       Поэтому Акааши печатает «до встречи», зная что её никогда не состоится, и уходит спать. Сегодня ему даже ничего не приснится.