Бритвы, ромашки и кролики

      Весь судебный процесс пролетает в одно смазанное мгновение. Он хрипло отвечает на вопросы полицейских, признаёт вину по десять раз, пишет чистосердечное, и плачет-плачет-плачет надеясь что от соли слёз его глаза разъест и картина бледного личика Тоши вытечет из его головы вместе с глазными яблоками. Тсс, Ром, тише, дай мне свой вариант, я решу за тебя.       Он не хотел этого. Он не хотел чтобы все получилось вот так. Ром, меня не обязательно провожать, тебе же потом через лес идти обратно по-темноте…       Он думал что просто напугает его. Он хотел только напугать его, ну, может царапнуть, но не более. Останешься? Я чай сделаю, у тебя руки такие холодные, замёрз наверное?       Он даже не помнил как всё случилось. Не мог вспомнить как это произошло. Палароид? Правда мне? Ром, спасибо, правда спасибо, но не стоило, мне же даже отплатить тебе нечем.       Просто в какой-то момент всё стало красным. Эй, ну, побрейся, Ром, мне же щекотно!       И Тоша замолчал. Ром…       И когда он поднял голову, страх диким зверем забился в нём, крича, сдирая с себя шкуру, словно попав в капкан реальности, пытался отгрызть себе лапу. Рома, опусти нож. ***       Их небольшой посёлок потихоньку вымирал. Никаких вакансий кроме охранника в местном продуктовом не было, а в большой город не было смысла ехать. Да и Ромки самого по себе тоже не было.       Он всё чаще задумывался о том, что это то, что он заслужил. Его наказание. Сгинуть вместе с этим проклятым местом, проспиртованный дешевой чекушкой — единственным, что он мог позволить на свою зарплату. Сгнить со своей судимостью вместе со старыми ветхими домами.       Его существование до сих пор не оборвалось только потому, что от бутылки до бутылки он видел голубые океаны глаз, вдыхал яблочный аромат Тошиного шампуня и почти ощущал белоснежные маленькие ручки, чьи пальцы запутывались в его отросших, пропахших дымом и спиртом грязных волосах.       Тошина могила на местном кладбище сразу бросается в глаза — Рома либо бухает, либо следит за ней. Чтобы ни один сорняк, ни один окурок не осквернил собой последнее пристанище Петрова.       Пятифан стряхивает с надгробного камня снег, оставляет букет ромашек — Тоша как-то тихо-тихо, словно боясь быть застуканным, на ухо признался ему, что обожал цветы.       После посещений кладбища Рома бухает в два раза сильнее.       С могильной плиты на него невинно улыбаясь смотрит Тоша.       И Рома думает что окончательно пробухал остатки своего рассудка, когда по дороге с работы встречает на мостике через речку мальчика в болезненно знакомой маске. На шапке надпись «спорт», на куртке — пятна крови. Зайчик, поворачивается в анфас, и Рома отчётливо видит как дёргается — словно живая — заячья маска. — Столько лет прошло, а ты так и не побрился, Ром?