Пугающе близко и жутко горько

Стояли долгие, горьковатые сумерки самого разгара лета, не жаркие и не прохладные, а где-то посередине. Внизу, под высоким горным уступом, урчало потемневшее море, лихой ветер разгонял алые облака и неприятно царапал свежие раны. — Как же больно, — вырвалось из окровавленных губ Луффи, пока он прятал мокрые глаза от багрового неба и старшего брата. Синяки самых разных цветов и диаметров рассыпались по телу пятнами, а на макушке красовалась позорнейшая шишка. Эйс в разорванной майке стоял к нему спиной, у самого обрыва, сложив руки на груди. Он, как и всегда, молчаливо смотрел вдаль, неподвижный, осанистый и прямой, как скала, загораживая брата от заходящего солнца и всего мира. Казалось, что он вот-вот обернется, окинет страдающего Луффи презрительно-заботливым взглядом и назовет его плаксой. Так и произошло. — Да чего ты расхныкался? — нервным движением парень смахнул черные засаленные пряди с глаз. На загорелом, обветренном летнем лице Луффи разглядел царапины, глубокие и грязные. — В первый раз от дедушки получил? — Сегодня он был слишком жестоким! — насупился младший, шикая от жжения и вкуса железа во рту. Он глубоко вздохнул, с наивностью ища поддержки у непреклонного Эйса. — Не хотим мы быть дозорными, ну как до старикана еще не дошло? Лучше бы змеиное гнездо с нами поискал. — Чтобы отстоять свою правду, нужна сила, — подняв подбородок с целью казаться выше, отчеканил старший. — Сам виноват, что такой слабак. И плакса. И балбес. — Почему вы все такие скучные, — обиженно буркнул Луффи, резко натянул соломенную шляпу до самого подбородка и зарылся носом в колени. — Вот стану королем пиратов — и посмотрим, кто из нас слабак. — Мечтай, — слегка улыбнулся Эйс, впрочем, добродушно и спокойно. Он без причины пнул камешки, валяющиеся у самого обрыва, в синюю пучину, внимательно вслушался в далекий плеск, затем подошел и с силой хлопнул Луффи по шляпе. — Если.. когда не выйдет стать королем пиратов, вспомни, что можешь попроситься в мою команду. Я, как твой старший брат, прощу все старые обиды и возьму тебя.. ну.. юнгой. — Еще чего! А ты.. а ты у меня уборщиком будешь! Палубу вымывать! И оба тихонечко рассмеялись, каждый своим мыслям и смелым надеждам. Шелестела затоптанная трава, факелами зажигались наверху первые робкие звезды. Скала в виде старшего брата с долей вины поглядывала на нахохлившегося младшего, пока тот все еще дулся. Издалека уже доносился запах сытных семейных ужинов, прощальные крики чаек заглушали звон в ушах — неминуемое последствие драки — а жители деревни осмотрительно запирали двери на засовы. Шаг за шагом к острову подкрадывалась ночь. — Эйс. А, Эйс, — вдруг зашевелился и приподнялся с земли Луффи, превозмогая ноющую боль в мышцах, и неловким прыжком приблизился. Обиды и слез у него как не бывало, а на вспухших губах расплылась плутовская улыбочка, не сулившая собеседнику ничего хорошего. — Эйс, ты ведь и сам весь избитый. Он недолго сохранял тишину, вглядываясь в веснушчатое лицо брата, которое застыло в немом удивлении от неожиданной близости. Порыв ветра словно сам поднял руки Луффи, и он, нахмурившись, стал старательно считать чужие царапины, легонько задевая их намозоленными пальцами. Море внизу встрепенулось и залепетало, шевелились непослушные губы, небо со скрежетом, тяжело переваливалось в черноту. Беспорядочные прикосновения до краев заполнили туманное сознание, оглушили и перевернули вверх дном океан в расширившихся зрачках Эйса. Он стоял, пригвозжденный к земле, не смея шевельнуться, и безмолвно наблюдал за руками, которые играли с ним самую злую и жестокую шутку. — Пятнадцать, — подвел итог Луффи, резко оторвал пальцы от лица напротив и довольно подбоченился. — Еще ссадина на ноге и синяк на шее. Даже не синяк, а настоящий синячище! Я все вижу! А теперь ты считай мои. У кого больше ран, тот и будет слабаком, — азартно подмигнул он, подставляя полученные в неравном бою увечья. Но вместо вызова в привычной ядовитой ухмылке, активных действий и духа победы парень увидел перед собой что-то совсем иное. Растекшееся, бесформенное, нерешительное. Он опешил, силясь спросить, что случилось, вновь поднял и беспомощно опустил руки. А Эйс тем временем растерянно потирал щеки, глупо приоткрыв рот и прислушиваясь — к сумеречному ветру, взволнованному плеску волн внизу или собственным противоречивым ощущениям. И чем дольше он молчал, тем быстрее и громче билось чье-то тревожное сердце. Чье же? — Сабо бы это не понравилось, — лишь слабо выдавил он, смотря сквозь живого брата, на того, кто всегда, не отлучаясь ни на минуту, стоял позади. — Нет же? Сумерки ответили ему давно опустевшей тишиной. По своему обыкновению Луффи хотелось развеять неловкость, пошутить и рассмеяться, хотелось тыкнуть Эйса, по-чудному странного этим вечером, в живот и надутым шаром покатиться по склону, а потом оказаться в теплом доме, на шумном разбойничьем ужине. Однако он понимал, хоть и вовсе не умом, а интуитивным чувством, что теперь веселиться нельзя. Только ждать, пока Эйс, чье лицо горело огоньками то ли от недавних прикосновений, то ли от умирающей, задыхающейся тени заката, то ли от чего-то еще — пока тот сам не решит, что же делать дальше. — Эйс? Нет ответа. Тяжелый, долгий взгляд недетских глаз, учащенное дыхание и трепещущая на ветру разорванная майка. Будто брат впервые переживал то, что пока недоступно, непонятно и дико для Луффи, для этого высокого склона, для знакомой расплывчатой тени, всегда стоящей позади, для клокочущего океана и низкого неба. Когда же он все-таки подогнул разбитые колени, чтобы сократить разницу в росте, в его движениях уже не была заметна уверенность, грубость и каменистость, зато виднелись несмелость, какая-то обидная аккуратность и колебание. Значит, даже Эйс не всегда знает, что правильно, а что — нет. Луффи недоуменно и немного разочарованно наклонил голову, отказываясь в это верить, и чуть слышно выдохнул. Синяки и ссадины заныли с новой силой. — Один, — надломанный голос, знакомый с глубокого детства, звучал чуждо, низко маняще. Касания выжигали на коже рваные следы, оседали горячим пеплом в необработанных ранках. — Два, три… Тьма исполинской, всеобъемлющей волной захлестнула горизонт и грозно надвигалась на неровные, дрожащие силуэты мальчиков. Стало очень трудно дышать, как под громадным слоем воды, и оставалось лишь хаотично открывать рот, отчаянно прося у неба хоть каплю кислорода. Им давно пора домой. — Четырнадцать, пятнадцать, — в темноте не разглядеть, как страшно замагничены на одной точке чужие прикрытые глаза. Обжигающие пальцы продолжали сеять пожары на запястьях, ключицах, животе и щеках, отчего Луффи чувствовал себя полностью обездвиженным, маленьким зверьком, пойманным в неумелый хулиганский капкан. Случайно или намеренно Эйс сосчитал старый шрам под глазом, который, казалось, начинает снова кровоточить от огненного прикосновения. Контроль уползал и терялся во тьме с каждым запятнанным сантиметром кожи притаившегося Луффи. — Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать… — приглушенные слова звучали, как обратный отсчет, дыхание близилось и уже опаляло посиневшую от царапин шею. Оставалось всего ничего. Последнее, самое заметное и болезненное ранение. Эйс помедлил, прежде чем коснуться запекшейся крови на треснутых губах брата. Он знал, что совершает что-то непозволительно страшное, и сам ветер, задувающий в скребущую душу, останавливал его. — Ты уже победил, — камнем упали тихие слова на чужую вздымающуюся грудь. Луффи не мог остановить разрушительное наводнение, несущееся на него с океана, ведь был для этого еще слишком слаб. — Слышишь, Эйс? У меня больше синяков. Но никто не услышал. Любопытство, доверие и страх взяли Луффи за ладони и потянули вперед, к чужим рукам, за ним, в самую пучину, чтобы если и погибнуть, то с пиратским достоинством, честью и знанием, что же там скрывается, за этими бурлящими водами, огнем и загорелым веснушчатым лицом. — Двадцать. Пугающе близко, пугающе горячо. Жутко громко и страшно. Горький вкус крови вонзился в десны и растекся по пульсирующему телу, не позволяя друг от друга оторваться. Волна темная, безвозвратная, бездонная нахлынула и накрыла их слипшиеся головы, вымыв из головы остатки разума, оставив лишь обломки и звенящую после кораблекрушения тишину. Кто-то из них жарко вдохнул, а кто-то — выдохнул. Одному океану было известно, что же им теперь делать. — Сабо бы это не понравилось.

***

Длинные тени ложились на палубу, которая отдыхала от неустанного солнечного света, в каюте по тарелкам разливался уютный шум и гам. Искаженное отражение зловеще, не мигая смотрело на него из воды. Он сидел на носу своего корабля, впитывая звуки, ощущения и цвета, которые случились с ним очень давно. — Ты что тут один сидишь? Ужин давно начался, горемыка. Жаркое без тебя съедят, — озабоченно спросил кто-то, тяжелой рукой хлопая капитана по плечу, этим простым движением возвращая его из далекого прошлого. Было ли оно вовсе? Теперь никто не улыбнется презрительно-заботливо, не накинется в шутку с кулаками, не сосчитает вслух алеющие после драки раны, не повертит пальцем у виска и не скажет тихо, почти ласково: «Конечно, было, балбес». — Так, вспомнил кое-что, — вздрогнув и будто стряхнув с себя слой пыли, хрипло ответил Луффи. Он поспешил улыбнуться и вприпрыжку отправиться на запах еды, семьи, дома и смеха. — Сон один. Очень, очень давнишний сон. Стояли долгие, горьковатые сумерки самого разгара лета, не жаркие и не прохладные, а где-то посередине.