Lonely sun

      Даже в сумерках гора никогда не казалась ему такой чужой и неприступной как сейчас. Это была даже не его гора, не его владения, которые он знал до каждого последнего листочка и камешка. Скопированное из его воспоминаний, все выглядело, пахло и чувствовалось абсолютно идентично настоящей, но эти темные тени, деревья и ручьи были чужими.       Укун провел руками с висков по шерсти назад, убирая с лица упавшие пряди. Каждый раз, пробивая очередную брешь в лабиринте воспоминаний, он чувствовал как ломал вместе с этим что-то внутри себя. Отчаяние острыми осколками вонзалось в плоть все глубже и глубже, но Король игнорировал эту боль и продолжал идти дальше. Как он делал это всегда.       Пробираясь сквозь темные джунгли, освещаемые золотыми вспышками в небе, он не встретил по пути ни одно живое существо, что еще больше делало все окружающее похожим на фальшивку. Что ждет его на этот раз? Укун перебирал сотню сценариев, уже прожитых один за одним десятки раз, но это воспоминание было каким-то другим. Его еще не выбрасывало в темные джунгли до этого. Перемена одновременно и радовала, и… пугала.       Смакуя это тревожное чувство, он взобрался на гору, пройдя сквозь печать на водопаде, и оказался «дома».       — Укун!       Холод вязким липким ощущением поднялся от стоп по ногам до позвоночника. Глаза болезненно широко раскрылись, неверующее глядя как из дома к нему стремительно бежал Макак. Его сдержанная улыбка, блестящая черная шерсть, раскрытые руки и глаза, смотрящие прямо на него. Укун отшатнулся назад как от призрака.       Воспоминания никогда не взаимодействовали с ним. Они были как кассетная пленка — на ней всегда был свой «Укун», оставляя настоящего лишь беспомощным наблюдателем.       Но не в этот раз. Макак накинулся на него с объятиями, заключая в тесное кольцо из рук, и его запах, его тепло заставили сознание Укуна полностью помутится на несколько секунд. О, Боги, как же великолепно он пах, какая же его шерсть, утыкающаяся Сунь Укуну в лицо, была мягкой и нежной. Как же это было приятно…       — Ты вернулся, я так ждал, — пробормотал Шестиухий и чуть отодвинулся, чтобы посмотреть глаза в глаза. — Идиот, тебя не было так долго, что я уже начал волноваться. Не делай так больше.       — Хорошо? — прошептал Укун.       И Макак улыбнулся так нежно, так любяще, что он почувствовал, что мог бы упасть, если бы тот не держал его в объятиях сейчас.       — Не оставляй меня больше, — снова прильнул он к груди Укуна. — Забудь ты про эти Небеса, наконец. Они ведь не нужны нам, верно?       — Да, — прохрипел Король.       Шестиухий довольно заурчал, обняв крепче. Руки Сунь Укуна дрогнули, поднялись, кончиками пальцев коснулись его одежд, ладонями прижались теснее, чувствуя его теплое тело. Эту спину, которую он обнимал миллион раз в прошлом. Темная шерсть щекотала лицо так знакомо, что хотелось разрыдаться кровавыми слезами, но Укун лишь беззвучно хватал воздух, не в силах выдержать такую простую вещь. Объятия своего возлюбленного.       Снаружи, издалека, небо вдруг отозвалось громким звуком, стуком трещины, сверкающей золотой вспышкой повреждающейся ткани пространства, и Укун вдруг успокоился. Совсем.       — Эй, — позвал он.       — Да?       — Наедине он всегда звал меня «персик».       В ту же секунду теплое родное тело стало мягким, жидким, словно грязь. Чернила. «Макак» растаял в его руках, скатившись на пол в темную лужу, обратно формируясь уже в шестиухую обезьяну глубокого цвета индиго.       — Я все гадал, когда же ты наконец появишься, — холодно проговорил Король.       — О, прости, что заставил ждать, — острая улыбка и покачивающийся хвост. — Нужно было выбрать момент. Но я и не ожидал, что эффект будет настолько сильным. Почему, интересно?       Знакомые черты теперь рябили темным ядовитым проклятием. Оно прекрасно вытащило из него все связанные с Маком воспоминая, формируя его образ с волшебной точностью. Настолько правдоподобно, что Укун почувствовал слабость и захотел остаться в том счастливом моменте навсегда.       — Я… Я любил его.       — Любил? Ха-ха-ха! — засмеялся чернильный Макак. — Ох, Укун, ты не умеешь любить.       Каменное сердце отозвалось холодной колючей болью. Шестиухий развернулся, кошачьей грацией закружив вокруг Короля, посмеиваясь, эхом разбиваясь на множество голосов.       — Что бы это ни было, это точно была не любовь. Ты всегда любил только одного.       — И кого же?       Иссиня-черная волна расплылась по каменному полу, тут же собираясь у него за спиной, укладывая голову Королю на плечо.       — Себя.       Стало так горько, что Сунь Укун стиснул зубы до свода челюстей. Это просто психологические игры проклятия, не более, только трюки, чтобы добиться в нем полного отчаяния. Расшатать его дух, сбить со внутреннего равновесия, сломать.       — Ох-хо-хо, все еще борешься? — смех защекотал шерсть на шее. — Думаешь, он так не считает? Не считает тебя самовлюбленным эгоистом, действующим только в угоду самому себе, да?       Укун не отвечал. Он совершил много ошибок, сказал слова, которые на самом деле не имел в виду, был молодым и глупым. Укун прекрасно знал, что ранил самое дорогое существо из-за своей незрелости, нанес страшные раны этими самыми руками.       — М-м, правильно, он так не думает, — промурлыкали чернила. — Он думает о тебе намного-намного хуже.       Это было как щелчок, как вспышка перед глазами. Все в груди сжалось от боли, тоски и злости, и вместе с тем сжались ладони. Со стремительного разворота, Король размашисто впечатал кулак в лицо чернильного Макака. Нет, просто чернил. Люэра никогда здесь не было, это был не он, не его слова, не его мысли. Только проклятие свитка воспоминаний, чернила, которыми написано и нарисовано все, что окружало его здесь.       — Видишь? — пробулькали чернила, вновь растекаясь бесформенной лужей, уплывая в этот раз по камням прочь. — Ты всегда ранишь тех, кто рядом…       Силы покинули его, когда последнее черное пятно скрылось в темноте. Шатаясь, Укун налетел плечом на стену пещеры. Воздух, ему нужно было подышать. Стиснув зубы, он оперся ладонью о камень, оттолкнул себя обратно на ноги и, держась за стену, медленно дошел вдоль нее до выхода.       Он снова вернулся сюда. Небольшой выступ на возвышении Горы Цветов и Плодов, откуда открывался вид на все его владения. Ветер подхватил его шерсть, приятно развевая, охлаждая, успокаивая. Дошагав до края, Укун тяжелым мешком свалился перед обрывом в тысячу ли.       Он устал. Он смертельно устал, это нужно признать. Смотря изнеможенными глазами в темное небо, покрытое золотыми трещинами, он пытался вспомнить, сколько раз он уже пробивался сквозь границы воспоминаний, не в силах выносить бесконечные зацикленные сцены собственной жизни. Не было ни слез, ни эмоций, лишь бесконечная пустота в груди и вина, тяжелым грузом давившая на все тело.       Как можно было так бездарно прожить несколько тысяч лет? В этом ему не было равных. Заслужив титул Будды, вознесшись на Небеса, Король обезьян потерял слишком много. И это нельзя было возместить ни обретенными титулами, ни новыми наградами. Все, как и сказало проклятие — он ранит всех, кто оказывается рядом с ним. И чем ближе — тем глубже.       — Люэр, — беззвучно звал он. — Люэр… прости меня.       Он никогда не мог заставить себя произнести эти простые слова. Не верил, что они хоть что-то исправят. Что могут исправить какие-то жалкие извинения? Золотые вспышки гремели все чаще, небо трескалось все глубже и глубже. Казалось, яркие огни являли ему призрачные образы из прошлого, смотрящие на него с осуждением.       — Люэр… о, мой Люэр, — уронил он лицо в ладони. — Прости меня.       Как мантра, как заклинание. Как наказание.       Он так сильно устал, что больше не хотел быть собой. Никакого Короля обезьян, никакого Сунь Укуна, никаких больше тысячи наблюдающих взглядов, ожиданий, просьб, молитв и проклятий.       Разве об этом они мечтали? Разе это то, как они видели их будущее? Нет... Все, чего сейчас хотел Укун — это прощения, позволения быть собой, разрешения… жить дальше. И никто не мог бы дать ему это кроме него.       Очередная вспышка принесла с собой знакомые ауры, Укун обернулся, уже зная, но все еще не веря, что он и правда достоин этого.