Мерзкий желтый

Мальчик болезненно хрипит, сопит своим сломанным носом и кашляет. Кашляет, кашляет и кашляет мерзкими желтыми оттенками в перемешку с красным – пахнущим металлом и рвотой. Бяша тяжело вздыхает, смотрит прямо на тихого Ромку и обеспокоенно щурится, когда тот совершенно не обращает на это внимания. Мальчик только растерянным взглядом сверлит свою парту, и совершенно не замечает ничего вокруг себя – ни учительницу, которая так усердно рассказывает им что-то про знаменитых ранее писателей, ни на своего соседа по парте, который так же усердно пытается хоть как-то обратить на себя чужой взор. Пятифанов лишь кидает на бурята мимолетный, подавленный взгляд, и продолжает после играть с партой в гляделки. Бяшка старается прислушаться и отвлечься на поющих птиц за окном, отвернувшись в сторону часов в классе. Он даже не уверен, что делать в такой ситуации, потому что от друга в таком состоянии наберёшься разве что тихого мычания или синяка под глазом; а в груди так неприятно щемит, стоит только подумать об этом скорченном лице, будто бы это он виноват, что Ромка не в настроении – и даже не знает толком, почему. А вот хороший друг бы по одному только взгляду понял, что случилось. Верно же? Мальчик смотрит в сторону Антона, потому что великие и не очень силы упорно шепчут ему, что Петров знает, чего ж настроение у друга такое паршивое: наверняка всё видел своими глазами и слышал собственными ушами, а как рассказать ему – так я не я и хата не моя. Хотя, признаться честно, очкастый и сам не выглядел особо жизнерадостным. Бяша вновь расстроенно, глубоко вдыхает, и озадаченно смотрит на Пятифанова: тот всё так же подпирает рукою щеку, уставившись не то, что в парту, а вообще в никуда. Он почти что прыскает от смеха, когда думает о невозможной к формулировке шутке, но с волей божьей сдерживает себя – и вжимает голову в плечи, виновато хмурясь. Когда звенит звонок последнего урока, то Бяша даже не слышит возле себя облегченного вздоха и предложения покурить, погулять или хотя бы пару слов, вроде «я прям сейчас коньки отброшу» или ещё чего, что говорят на смертном одре – он не знает, он книжек Тургенева не читал. Но даже прежде, чем решается предложить, слышит короткое прощание и уже теряет друга из поля зрения: будто бы он испарился, оставив после себя только едкий дым, и заставил его давиться пылью после себя. Кажется, от растерянности бурята даже начало нести на поэзию, а то гляди, ещё немного, и тот сам Тургеневым станет похлеще самого Тургеневого. И даже так, в груди неприятно душит и плечи сжимаются вместе с легкими, как будто весь кислород Ромка унес вместе с собой. Унёс, и не оглянулся в его сторону ни разу. Утопает в кровавым снегу и плачет, кричит сорванным голосом и зовёт на помощь. Он слышит сзади шаги, и эти шаги никогда не слышал в жизни: они не похожи на сердитые мамины. Не похожи на постоянно нервные милицейские. Не похожи на Ромины. Бяша задыхается в собственной крови, хрусте снега и своих костей. Бяша сжимает одеяло в ладонях, хмурится и практически обижается за такое хамское отношение к себе. Подумаешь, ему плохо стало, дак пусть потом не рассказывает, что он лишь то и делает, что хвостом за ним следует. Мальчик утыкается щекой в холодное покрывало, что уже давно превратилось в один большой комок в его руках; и то что это он сегодня без конца пытался выпытать, что же такого случилось, и даже купил булочку с маком для друга на накопленные деньги, и даже пытался поддержать так, молча – никто и никогда не вспомнит. Будут стоять над его надгробием, говорить, каким он был бесхарактерным и глупым, что смех без причины – признак дурачины, а он этим грешил достаточно, чтоб запомнили. А может, все просто будут стоять у доски и смотреть на его черно-белую фотографию: смеяться с густых бровей и его нелепой улыбки, а после все забудут, как забыли про Катьку и как не вспоминал никто, кроме Лилии Павловны. И Ромка только тихо хмыкнет, развернется и найдёт себе компанию в виде Антона или каких-нибудь пацанов с соседнего класса. Ему обидно. Да глаза так противно пекут, что приходится задержать дыхание и задыхаться ещё больше, лишь бы не всхлипнуть и не огрести от матери – не по-пацански это, ночью лежать и в подушку плакать как девчонка. А больно так щемит в груди, будто ему целую планету на грудную клетку положили и оставили. Оставили, забыв о нём и не вспомнив. Снова, словно то локальная шуточка, в которую никто его не посвятил. Бяша давиться, и в горле образуется почти материальный ком – он заставляет его кашлять в себя, всё ещё держа дыхание. Но только в какой-то момент мальчик таки кашляет, и одеяло уже начинает впитывать в себя красный. В коридоре слышатся шаги, и бурят как по команде прячется под одеяло, задерживает дыхание и не двигается, пока в комнату не открывается дверь. Какое-то время мать – мать, он уверен, потому что шаги её и ничьи другие, – стоит в проёме, почти что давит своим присутствием и тяжело вздыхает. А потом, всё же, уходит, громко хлопнув дверью и сердито возвращаясь на кухню; Бяша кряхтит, болезненно мычит и вылезает из-под одеяла, рассматривая красное пятно. Мать убьёт, увидит, и класть в стирку посреди ночи идея не лучшая, но чем раньше – тем лучше. Мальчик встает с кровати, шуршит одеялом, вытаскивая его из наволочки, и складывает его на руки, всего-лишь на секунду утыкаясь в него носом. Посреди чёрной, совершенно бесцветной комнаты лежит что-то жёлтое, размазонное на краю зрения и опасно двигающееся. Бяша было думает, что то какой-то радиоактивный жук или ещё какая фигня: даже не оборачивается, на носочках пытаясь пронести пододеяльник в ванную напротив – надеется, что по возвращению жук сам уползет куда и не станет поджидать его где-то под подушкой. На матрасе лежит цветок акации, помятый и уже менее заметно колыхаемый ветром. Бяша плачет и шепчет, зовёт маму и так безумно сильно хочет её обнять, как не обнимал никогда. Выжжать паяльником ещё столько рисунков, пока пальцы не откажут. Бяша хватается за выступающий корень дерева, пытаясь не упасть лицом в снег. И сзади угрожающе топчет отвратительно желтая тень. Мальчик опирается о стенку, нервно крутит сигарету в руках и рассматривает помятое лицо напротив. Он бы описал это никак иначе, как дежавю, и определённо бы сейчас даже шутканул какую-нибудь глупую фразу, – мол, Пятифанова точно окунули в дерьмище пару раз, а то с таким кислым лицом только и делать, что говно убирать, – но молчит. Молчит, и возмущенно пыхтит, а Ромка совсем не обращает на него внимания: продолжает сверлить взглядом ни в чем неповинный воздух, и стоит с таким хлебалом, будто лично видел, как человека в мясорубке перемололо, и сам же его перемолол – а потом, чего-то, одумался. Бурят затягивается, и такое чувство, будто никотин в легких сжигает не его легкие, а что-то инородное. Длинное, колючее и... — Я так не могу! — мальчик недовольно вскидывает руками, отлипая от стены здания и вместе с тем выдыхая полный никотина дым. Ромка заинтересованно на него смотрит, и Бяша уже готов богам молиться на первое разнообразие на чужом лице, — ты выглядишь так, будто еблю с конями тебя смотреть заставили, на. Он не спрашивает «что случилось?», потому что всё равно боиться получить подзатыльник за излишнюю любопытность. Он только надеется, что Рома услышит этот вопрос в его голосе сам, и ответит ему по доброте душевной. Но он его не слышит. Пятифанов хмыкает, пожимая плечами, и улыбается. Совсем не так хищно, как улыбался до – и, честно говоря, Бяшка вообще-то искренне надеялся, что будет улыбаться вечно, – а озадаченно и растерянно. Будто он это скрыть пытался, а, как оказалось, то актер из него, как из Бяши телочка, никудышный. И, если быть ещё честнее, то у него были собственные догадки, да требовалось ему только подтверждение. Потому что он сам видел, как сердито шагала Полина с заднего двора и как за ней рванным бегом следовал Антон. И видел знакомую шапку неподалеку, да подойти хотел, но тот уже через секунду летел к девочке с немного грязными подснежниками – счастливый и улыбчивый. Такой, от какого сейчас осталась только шапка и растерянно поднятые уголки губ. И Бяша, всё же, сил не имеёт смотреть на такого потерянного Рому. Кошки на душе скребутся. — Рома, — Пятифанов на секунду удивленно вскидывает брови, потому что бурят сам от себя такого не ожидал – назвать его нормально, а не с каким-то упоротыми приставками, — я это... понятия не имею, почему ты тут с кислой миной ходишь, но так дело не пойдет, на. Бяшка хотело был продолжить; а ещё он понятия не имеет, что он мелит, но молчание сейчас ставит уже его психическое состояние под угрозу, но только он начинает задыхаться. Сигарета уже давно начала обжигать пальцы, и мальчик испуганно дергается, роняя её в отвратительно-желтого цвета снег. Сжимает в руках собственную куртку, пытается пробиться сквозь неё к грудной клетке, другой ладонью прикрывает рот – и заходится в болезненном кашле, сгинаясь пополам. Рома какое-то время пялится, зависает, словно самый «новейший» компьютер в кабинете информатики. А после только бьёт по спине раскрытой ладонью, словно это поможет ему избавиться от щемящего чувства иголок где-то глубоко в легких. — Ты что, заболел? — Бяша хмурится, потому что ему кажется, что он пытается перевести тему, но от обеспокоенного тона ему становится противоречиво тепло. Мальчик наконец откашливается, и чувствует, как пальцы вязнут в луже собственной крови: и среди неё что-то мягкое, оглаживающее линии судьбы на ребре ладони своим мрезким желтым. А в руке покоится цветок: вырвеглазно солнечный и на кончиках лепестков окрашенный в красный. — Похоже, на, — он сжимает ладонь в кулак, постыдно прячет цветок и собственные руки, пестрящие запахом металла. Бяша не помнит, о чем говорил, чего хотел и что вообще произошло. Потому что Рома облегченно вздыхает, отворачивается и делает ещё одну затяжку. Сигарета уже не особо-то пригодна, но Ромка выдыхает дым в последний раз и выбрасывает её в снег, и лицо становится его в разы спокойнее. Привычнее и роднее. Бурят думает ужасную вещь: если бы настроение Пятифанова зависело от того, сколько кровавых цветов от выплюнет из себя, то он бы насобирал целый букет. Не вручил бы ему ни за что в жизни, но смотрел бы на умиротворенное лицо и широко улыбался, и добавлял бы – «оно определённо того стоило». Пятифанов ухмыляется ему в ответ, слабо, но так по родному и любимому. А улыбка Бяши сползает куда отчётливее, чем она появилась. Его хватает что-то за ногу – огромная, когтистая лапа, и смотрят сверху вниз козьи глаза. И невыносимо больно царапают вывернутую ногу, и почти что протыкают когтями легкие. И мальчик не прекращает кашлять, потому что не может, потому что хочет исчезнуть и хочет попасть в объятия. Чьи-нибудь, хотя бы чьи-нибудь. И оставляет за собой будоражущий красный. — Игорь, два. В следующий раз на контрольной посажу вас с Пятифановым отдельно! — мальчик смущенно улыбается в ответ, совершенно точно не жалея ни о чем. В классе кто-то хихикает, а учительница по литературе продолжает перечислять чужие оценки. Рома улыбается в ответ так же довольно, хищно, и подмигивает соседу по парте; Бяша прыскает от смеха всего мгновение, а потом слишком наигранно делает вид, что вот он – прилежный ученик. Складывает руки на парте, задирает голову подбородком вверх и строит губы уточкой, словно Катю пародирует: Пятифанов это понимает и смеётся, словно не урок сейчас вовсе – а так, учительница соизволила во время перемены прийти и осведомить их. Бурят искренне вспоминает о печальном положении Кати только спустя секунду, потому мгновенно складывает руки по швам с растерянным лицом. И от этого становится даже смешнее. Сзади о чем-то шепчется одноклассница с Антоном, и Бяша невольно то подслушивает. — Эй, Антон, — тихо шепчет девочка, — посоветуй мне какую-нибудь книжку о любви, пожалуйста-а-а! Антон шепчет в ответ что-то вроде «я занят» или бубнит что-то про урок, но одноклассница не унимается. Чуть-ли не за косичку его дергает – если бы была, то дергала бы сто процентов, – и продолжает: — Пожалуйста! Не будь занудой! Петров раздраженно хмурит брови, потирает пальцами переносицу под очками и какое-то время, видимо, размышляет. Спустя всего минуту он, всё же, оборачивается в её сторону и воодушевленно начинает... Что-то, если честно, начинает, а что он не знает. Потому что Бяша бессовестно отвлёкся на новый приступ кашля, который получилось сдержать только волей божьей – злобным взглядом учительницы. А в ушах болезненно провибрировало от попыток сдержать ком в горле, и на мгновение обеспокоенный взгляд Ромы выбивает из колеи. И название книги, в результате, совершенно проскользнуло мимо него. А ведь он её, может, почитал бы даже... — Книга про ханахаки, — мальчик активно жестикулирует, чуть не задев одноклассницу пару разок и виновато почесывая затылок, — очень необычная. Я бы перечитал. Одноклассница недоумевающе вскидывает брови вместе с Бяшкой, недоверчиво щурясь в спину Антона. И когда только он успел от неё отвернуться? — Что такое ханахаки? — Горбунова! Ты, может, со всем классом поделишься, чего тебе так внезапно понадобилось от Петрова? — девочка смущенно оседает за свою парту, пряча глаза в длинной чёлке. Антон только тихо извиняется, пока учительница заводит небольшую лекцию о том, как они, с таким поведением, ничем стоящим не станут. Вернее, что ничем стоящим не станет Горбунова. Антон-то у нас, как никак, отличник. А вот что такое ханахаки – интересно стало даже Бяше. Когда звенит звонок и они с Ромой направляются за очередным должником, то настроение бурята поднимается. В конце концов, нет ничего приятнее, чем сбрасывать ненужный с плеч долг других людей... и похавать поле этого в столовке – совершенно точно не та причина, по которой ему так симпатизирует зажиматься с мелкими пацанами в углах. И звучало это как-то совершенно не так, как ему хотелось... Когда они с Пятифановым стоят у кабинета четвертого «А» класса, то Бяша ненарочно замечает Антона и одноклассницу неподалеку – они о чем-то базарят, и Бяшке всё ещё жопа рвётся узнать, что же такое это ханахаки. И так смешно, главное, выглядит, будто кто-то захлебывается компотом из столовки. Звучание так вообще один в один! — Ханахаки – это выдуманная болезнь, часто используемая в литературе, — среди всего этого шума и гама услышать, что там бормочет Тоха, это как глухому слушать разговор немого, — когда человек сильно влюбляется и его любовь невзаимна, то в его легких начинают расти цветы, которые в следствии выходят вместе с кашлем. Бяша вздрагивает, испуганно сжимая в руках ткань своего свитера. Антон продолжает говорить, уже увереннее и громче, а у мальчика уши кровью наливаются; снова давит на грудь что-то неизвестное, противное и тошнотворное – душит снова и снова, и снова тычет его острыми сучкáми прямо в легкие, царапает и пожирает весь кислород. И Бяша снова заходится в громком и болезненном кашле, а горло рвётся изнутри. И всё ради этого отвратительного жёлтого цвета. Но Ромка как-то не заметно отводит его в сторону и интересуется его самочувствием. Грубо и резко, наверное, потому что бурят совершенно всё прослушал, но зато интересуется. И в ответ мальчик смущенно улыбается, вытирая рукавом своей кофты запачканные в крови губы. Это, наверное, выглядит так глупо со стороны. Где-то противно скрипят двери черного гаража. Пятифанов озадаченно осматривает толпу возле доски. Ни для кого не новость, что рано или поздно кто-то пропадет, но сегодня, почему-то, особенно оживленно. И даже Антон, вон, стоит подавленный: смотрит в его сторону и неловко почесывает затылок. И отталкивает от доски так настойчиво, что Рому начинает это всерьёз раздражать. — Да что мне, дело до твоих пропавших есть что-ли? — раздраженно шепчет, рукою отодвигает Тоху и насильно протискивается среди всей толпы. На деревянной доске висит черно-белая фотография, а на ней Бяша. И где-то в лесу, на снегу, пропитанном кровью, лежит желтая акация.