Сквозь стекло бутыли

      Врата Каэр Морхена с грохотом закрылись. Ведьмак ощутил эту волну всем своим ведьмачьим чутьем. Эхо разлетелось по окружным скалам, разбившись об них, окончательно рассеивалось прахом на ветру. Эскель вдарил по поводам, не дав опомниться от мирного хода ни Васильку, ни себе. С каждым ударом копыт о камни на дороге, ведьмаку казалось, что осыпается и сама крепость, от которой не осталось ничего, существенно великого, кроме воспоминаний. Словно пожарище, что всю ночь горело светом на всю округу, оставив к утру оставив сплошное серо-черное пепелище.       Он не смог сохранить школу ведьмаков. Послал все к черту и рванул по дороге с двумя мечами наперевес. Можно было сколько угодно врать себе, что еще обязательно вернется на круги своя, он займется подготовкой нового поколения ведьмаков, возродит и сохранит старое наследие. Но уж слишком многозначительно молчали пустые стены Каэр Морхена.       Небо серело в предрассветной поре, охлаждаемое все еще ночным зябким ветром. Черные верхушки елей почти сливались со скалами, пронизывали темный небосвод. Туман лежал плотной материей во всех низинах, словно чудом оставшийся снег.       Задатки “побега” стали прорастать еще с последней зимы. Тогда все можно было списать на одиночество, скуку и проказные напевы метели, что выла за стенами чуть ли не половину всего сезона. Пришла весна и предательски укрепила сомнения, которые со временем превратились в настойчивое желание, затем и в потребность.       Предрассветный туман стал таять, в небе появились первые предрассветные краски. Теперь счет идет на минуты, прежде чем солнце явит свой лик миру из-за острых гор.       Теперь Эскель гнал галопом, не жалея коня, как будто он был в силах увести его от собственных мыслей. Злоба, стыд и отчаяние смешались внутри в ядовитый эликсир, не на шутку туманя разум. Все вокруг было предначертано судьбой, написано, словно под тысячекратно использованную кальку. Если он не возьмет реванш сейчас, то пускай случится второе Сопряжение.       И вот солнце явило свой лик миру, первые лучи яркими стрелами поразили верхушки гор и елей. Зрачки Эскеля моментально среагировали, став уже, напоминая собой прорези в кошачьих янтарях глаз.       Чем дальше становилась крепость, тем размереннее вел коня Эскель. Мысли, что били в набат в такт пульсу, понемногу замолкали, оставляя за собой звенящую, ошалелую пустоту. За закрытыми воротами ведьмак оставил ту часть себя, что принадлежала его предыдущей жизни, все его отрочество и юность. Даже изъехав тысячи миль, сотни деревень и поселений, как бы далеко не заводил его Путь, он всегда возвращался.       Теперь исписанный клочок биографии бросался в самое пекло, не оставляя шанса на восстановление.Переписать по памяти значило бы предать себя, возвести жертву, положенную на алтарь в ничто и опуститься еще ниже в собственных глазах.       Эскель отключился от мира, став единым ведьмачьим чутьем. Он старался отчаянно не думать о происходящем, иногда напиваясь до бесстыдного состояния, даже по ведьмачьим меркам. Иногда хватало лишь на то, чтобы удерживаться в седле.       Ведьмак ненавидел себя за предательство. В глубине души он горько усмехался с собственного положения: так ловко предать себя и свое предназначение. Разве это то, чем он хотел заниматься? Разве так он хотел возродить ведьмачье наследие? А чего он в самом деле хотел?       Трупы крупной дичи были разбросаны в округе. Среди них попадались и людские тела разной степени свежести. Гниль и характерный запах шерсти беса развевались повсюду. Грязь вперемешку с мясом и кровью, пропитавшей все вокруг, то и дело липла к копытам коня. Деревья и кустарники, обломанные в порывах животной ярости, повсеместно были склонены к самой земле, без шанса на восстановление. Эскель лениво держался за поводья, особо не направляя коня. Сколько подобных пейзажей он видел за всю свою жизнь? И ведь не всегда различить, кто оставляет такие побоища: люди или монстры?       Неожиданно, Василек под ним встрепенулся, став взволнованно фыркать. Эскелю было плевать. В глубине души, он думал, что было бы даже неплохо так закончить свою жизнь, по-ведьмачьи.       Птицы большой стаей выпорхнули из-за деревьев и рассеянно рванулись по разным уголкам неба. Прозвучал оглушительный и протяжный рев беса, даже земля нервно завибрировала вокруг. Василек, наученный опытом, рванул без напутствий ведьмака, про себя удивляясь мертвому спокойствию хозяина, который даже не удосужился взять покрепче удила в руки.       Неделя проплыла серией лесов, болот и полей перед полупьяным взглядом ведьмака. Чем ближе становился юг, тем трезвее становился взор, тем теплее был встречный ветер и ярче светило солнце. Эскель начинал понемногу приходить в себя и давать отчет о происходящем. Все меньше он пил, все больше наблюдал за округой. Северный устрой мира угасал, давая дорогу Югу. Уже не было так прохладно по ночам, а в ноздри бил абсолютно иной букет трав, перемешанный с терпким дымом ночного костра. Совсем скоро на горизонте стали показываться многочисленные виноградники и винодельни. Когда в лазурно-голубом небе показались острые башни Боклерского замка, Эскель выдохнул, позволив себе слабую, слегка измученную улыбку – он в Туссенте.