Защита любимых

Ты так хотела рассказать ему насколько тяжело. Ты так хотела показать ему прокуренный балкон. У тебя слёзы на глазах, У него — целый горизонт. папин олимпос

Если я упаду — собирай меня, собирай меня ты по кусочкам. Я упаду — собирай меня, собирай меня ты. Артём Пивоваров

Наконец-то, в последний раз закрывая папку с отчётом, Серёжа откинулся на спинку кресла, тяжело выдохнув. Вокруг уже давно стояла тишина — он задержался на работе на целых сорок пять минут, чтобы успеть дописать этот бессмысленный отчёт до завтрашнего дня, и теперь безумно об этом жалел. Любимая дочь осуждающе глядела на него своими ясными карими глазками с фотографии на рабочем столе, и Серёжа погладил её по щеке, пальцами почувствовав лишь холод стекла вместо тёплой нежной кожи. Поднялся, фотографию бережно положил в ящик стола вместе с документами и накинул пальто на плечи. Оставаться в офисе и дальше было нельзя, платить няне за сверхурочку Серёже было нечем, иначе они с Лерочкой останутся без еды, а он ещё и без работы. Выключил настольную лампу и закинул холщовую белую сумку на плечо, направляясь на выход. В здании уже не осталось никого, кроме него и двух охранников. Коридоры пустые и тёмные, освещаемые лишь оранжевым светом фонарей с улицы. В такой тишине собственные шаги показались неуместными, и Серёжа пошёл медленнее, ступая осторожно. Глядел себе под ноги, думая о том, что приготовить поесть на ужин, совсем не ожидая вдруг столкнуться со своим начальником. Август ван дер Хольт — лощёный бизнесмен с волевым подбородком и уверенной улыбкой всемогущего человека — вызывал у Серёжи странную смесь из опаски, неприязни и трепета. Он совсем не вписывался в Серёжину картину мира и выбивал почву из-под ног каждым своим появлением. Он носил тёмные очки в помещении, не снимая, и ходил в одинаковых чёрных костюмах на чёрную рубашку. Обычный, можно сказать среднестатистический, омега, коим Серёжа являлся, пускал на таких мужчин слюни. Серёжа же таких не любил. — Сергей, вы закончили отчёт, который я попросил вас сделать? — с неподобающей вопросу томностью в голосе, осведомился Август, и Серёже пришлось пропустить это мимо ушей. — Да, мистер Хольт. Нёс, чтобы положить вашему секретарю на стол, — папка, что Серёжа прижимал к своему боку рукой, оказалась в тонких, но сильных жилистых пальцах. Хольт просмотрел его отчёт в двадцать страниц текста за несколько секунд, и захлопнул папку, мигом теряя к ней всякий интерес. Шагнул ближе, заставив Серёжу занервничать и сделать от него два шага назад, а потом ещё и ещё; пока не схватил его за запястье и не прижал к себе. Серёжа вздрогнул и попытался выдернуть руку, в панике оглядывая пустующий этаж. Охрана на первом, ему никто не поможет. — Мистер Хольт, у меня дочь дома, — тихо попытался он, стараясь прижать руку к телу и вырваться, но лишь подыгрывая мужчине, невольно прижимаясь к нему. — Серёженька, можно просто Август. Я же могу называть тебя Серёженькой? Обхватив его за талию, Хольт повернул его спиной к стене и жарко зашептал на ухо, отодвинув рыжую прядь. Попросил не сопротивляться, осыпал пошлейшими комплиментами, и напоследок пригрозил, что уволит с ужасным рекомендательным письмом. У Серёжи дочь, которую не принимают в садик из-за нехватки мест, няня, съёмная квартира. У Серёжи нет выбора. Чужие руки блуждают по телу, жадно хватают его за молочную грудь под тканью рубашки, колено протискивается между бёдер, а жаркое дыхание опаляет ухо. Серёжа закрывает глаза, думает об улыбке Леры, о долгах за квартиру, о коляске, у которой отломилось колесо, и не сопротивляется, когда штаны падают ему в ноги. Серёжа даже стонет тихо, когда его разворачивают лицом к стене, а язык Хольта оказывается между ягодиц. Ему везёт. Хольт ограничивается дрочкой на его влажную задницу и уходит, оставляя заплаканного Серёжу у стены со спущенными штанами. Серёжа подтягивает их, дрожащими пальцами застёгивает ширинку, и думает о неправильной реакции своего организма на насилие. Он возбудился, он сам насаживался на язык, он позволил всему этому случиться. Тёмный коридор теперь кажется мрачным, и на отзвук своих громких шагов Серёже теперь всё равно. Он торопится уйти из этого коридора, он хочет забыть обо всём, что в нём случилось. Улица встречает его привычной какофонией звуков и света. Это отвлекает, но недостаточно. Серёжа спешит прочь от высотки, где работал, и на ходу набирает номер няни, заученный наизусть. Безразличный механический голос из динамика сообщает, что на его счёте недостаточно средств, и Серёжа убирает его обратно в карман пальто, надеется, что Надежда Михайловна не затребует с него слишком много за такое значительное опоздание. Лишь шагнув в сторону метро, Серёжа сворачивает и направляется во дворы. Это довольно людный и благополучный район, наткнуться на насильников здесь тяжело, поэтому он не боится. Поправляет полы пальто, переходя на быстрый шаг, почти бежит. Он папа, взрослый человек, но сейчас снова чувствует себя маленьким беззащитным мальчиком, который хочет спрятаться в свою норку и не вылезать оттуда, пока обидчики не уйдут. Сейчас его обидчики не глупые подростки, не принимающие не таких детей, а взрослый альфа, намеренно пожелавший над ним надругаться, лишний раз доказав самому себе, какой он влиятельный, и Олега рядом нет. Он не прогонит обидчика кулаками, не защитит и не обнимет, поглаживая по волосам. Справляться нужно самому, как бы ни было паршиво. Серёжа знает дорогу, потому что уже ходил здесь несколько раз, когда не хватало на метро. Ему часто на что-то не хватает — омегам мало платят — но он не жалуется, не потому что сильный или вообразил, что все вокруг враги, а потому что некому. И сейчас у него лишь одна надежда на помощь — полицейский участок. Хотя и она мизерная, Серёжины розовые очки разбились ещё год назад, и он понял, насколько несправедлив этот мир к омегам. Но вдруг ему попадётся понимающий полицейский? Женщина или омега, они обычно более сговорчивые и сочувствующие. На дворе почти ночь, половина десятого, в участке полумрак, на крыльце никто не курит, а внутри жизнь течёт иначе, чем на главной улице, лениво и сонно. Двери захлопываются за Серёжиной спиной, отрезая от белого уличного шума, заменяя тишиной. Даже ручка не скрипнет по бумаге, не шевельнётся под участковым кресло, тоже скрипя. Серёжа вздыхает, покрепче вцепляется в лямку сумки и шагает к столам, двумя рядами стоящими в большом просторном зале. На красоту полицейского участка Серёжа не обращает ни малейшего внимания. Когда внутри хаос и хочется лишь сесть и расплакаться, к сожалению, совсем не до искусства. Тоска скребётся внутри, усталость давит на плечи и отзывается болью в веках. Серёжа с новым, ещё более тяжёлым, вздохом садится на старенький, потрёпанный стул и укладывает сумку на колени. Сначала мужчина с чёрной ухоженной бородой не кажется ему знакомым, и он, учуяв в нём аромат альфы, опускает тяжёлую голову на ладонь и закрывает глаза. Из альфей солидарности ему здесь никто не поможет, но он хотя бы попытается. — Здравствуйте, я хочу написать заявление, — устало выдыхает он, вновь поднимая взгляд на мужчину. Сутулится привычно, прячется за сумкой, но вместе с тем глупо надеется на помощь, защиту закона. — Серёжа? — удивлённым, будто бы даже дрожащим голосом, спрашивает до боли знакомый голос, и Серёжа чувствует, что вот-вот разрыдается. — Привет. Олег, заросший, подкачавшийся, но всё тот же родной. С тёплым взглядом серо-голубых глаз, с робкой улыбкой. Перед ним стопка бумаг, контейнер с домашней едой и внушительных размеров кружка, наполненная ещё не остывшим кофе. Кажется, Серёжа оторвал его от ужина. — Привет... А есть другой полицейский? — с робкой надеждой интересуется Серёжа, оглядывая пустынный зал. — Есть, но он сейчас спит. Серёж... Я, — порывисто говорит Олег и вскидывает руки, словно хочет обнять, как было раньше. Серёжа вжимается в спинку стула, обнимает сумку крепче. — Я приму у тебя заявление. Вот, держи, листочек, ручку. Серёжа заносит ручку над чистым листом, ожидает указаний. Он ещё ни разу не писал ни на кого заявление, даже не интересовался, как это обычно происходит, и полицейское кино с Олегом не смотрел. — Пиши наименование отделения. У нас это Главное Управление Полиции Санкт-Петербурга. Теперь свои данные: фио, адрес проживания, номер телефона, — подсказывает Олег. Впервые именно он подсказывает Серёже, что писать, раньше это всегда было наоборот. В учёбе Олег преуспевал не очень, говорил, что не нравилось, а ведь Серёжа чувствовал в нём потенциал. Жаль, что Олег даже не попытался его раскрыть. Ушёл из института, потом в армию, а потом и из Серёжиной жизни. Дописав заявление, Серёжа двигает его по столу ближе к Олегу, задумчиво рассматривает нашивки у него на рубашке. Белой. Удивительно видеть его не в чёрной одежде, непривычно. Гадает, что эти нашивки значат и можно ли дослужиться до кого-то за два года. Примерно столько прошло с того момента, как они виделись в последний раз. Олег забрал вещи и ушёл, даже не попрощавшись. Тогда тоже была весна, ближе к лету, и за окном по утрам щебетали птицы каждый раз, когда Серёжа собирался на учёбу. Тогда ещё его жизнь была наполнена счастьем и радостью, он был беспечным и до одури влюблённым. Тогда его любовь была тёплой и солнечной, сейчас она стала чёрной дырой, высасывающей из него все жизненные силы вместе со всеми прочими проблемами. Лишь дочь была его солнышком, ради неё он сейчас жил, и только. Сейчас Серёжа видит, как она похожа на него. Такой же светлый взгляд, такие же вечно хмурые брови и губы точь-в-точь. Теперь он не сможет смотреть на неё, не видя перед собой лицо Олега. Но это не пугает. Серёжа любит его всем сердцем до сих пор. — Вот тут подпись свою поставь, — просит Олег, бегло пробежавшись по заявлению взглядом и расписавшись первым. Они могли бы расписываться так в ЗАГСе, если бы Олег только выслушал его тогда... Серёжа позволяет себе подумать об этом впервые за долгое время. Снова. — А что за имя такое... Не местный? Кто это тебе? — ревниво уточняет Олег, а Серёжа вздыхает ещё более устало. — Начальник мой. Август ван дер Х... — Хуй бы я ему оторвал за такое! Выискался начальник, начальник хуечальник. Серёжа вздрагивает от неожиданности, поднимает на Олега взгляд и искренне хохочет за долгое-долгое время. Он скучал по этой непосредственности Олега, по его эмоциональным ругательствам. Как же ему не хватало его, боже... Всхлипнув, Серёжа прячет лицо в ладонях и склоняется ниже, прячась от всего. Тоска воет внутри, скребётся. А что он может сделать, если Олег сделал свой выбор, ушёл? Серёжа подвывает этой тоске в унисон, рыдает. Если бы знал, что встретит здесь Олега, ни за что бы не пришёл. Зачем мучить себя так? Сердце бьётся внутри болезненно, вот-вот разобьётся, и Серёжа обнимает себя руками в отчаянии. Как никогда остро ощущается его одиночество. Он ведь после Олега так никогда и ни с кем, ни разу. И не хочет он быть без Олега, сейчас понимает это, отчего боль вся, отчего до сих пор не отпустил он Олега. — Серёжа. Серёж... Ну, родной, не плачь. Всё хорошо будет. Хуёльта я твоего кастрирую, больше нечем к тебе приставать будет. Ну, честно слово, когда я тебе врал? — Олег садится на корточки у него в ногах, в глаза глядит честным-честным взглядом и ладони лодочкой в свои складывает, грея. Совсем, как раньше, когда Серёжа из-за сессии переживал, спать не мог от тревоги. — И сам я... Ну... Понял, каким долбоёбом был, мы ж, Серёжа, истинные. Я это, долбоящер, только после ухода понял. Пришёл на квартиру, а тебя нет, хозяйка сказала, что съехал. Искал, искал, а не нашёл. Может, нашёл бы, но в универ меня не пустили твой, а тебя я так ни разу и не встретил, сколько бы ни ходил. Ты словно сквозь землю провалился... — На работу пошёл, — хриплым от слёз шепотом объясняет Серёжа, мягко вытягивая ладони из чужой нежной хватки, стирает слёзы с щёк, нарыдавшись. — На стипендию мне было не выжить, пришлось на заочку переводиться и идти на работу. Я... — поджав губы, он закрывает глаза, трясясь от новой волны рыданий. Поджимает дрожащие губы, пережидая, и совсем тихо, еле слышно, выдыхает: — Беременный был. Для Серёжи сейчас ничего не меняется, а в удивлённом вздохе Олега слышно, как рушится его реальность, наверняка он даже не думал о том, что может быть отцом. И Серёжа даже не знает, чего он хочет сейчас больше: вернуться домой скорее, отпустить няню и пообщаться с любимой дочерью или чтобы Олег обнял как раньше, чтобы нежно прижал к своей груди и позволил выплакаться. — Серёж, я... Не знал, — руки Олега и правда вдруг обнимают его, бережно прижимают к сильной груди, но легче не становится. — И... Что? Ты сделал... — Нет! — в сердцах восклицает Серёжа, ужаснувшись. Как Олег вообще мог подумать о таком? Чтобы он избавился от их ребёнка? Ни за что. Это ведь его любимая Лерочка. — У нас дочка, Лера. — Но как это возможно? После армии ведь у нас всего раз был и до твоей течки было далеко... Вместо ответа Серёжа жмёт плечами, лезет в карман пальто за телефоном и заходит в альбом с фотографиями дочери. Показывает Олегу несколько, улыбаясь своей малышке, что тоже улыбалась им с фотографии. Такая крошечная, светловолосая, едва день назад родившаяся; в своём первом платьице на месячный день рождения; потом почти годик, когда училась делать свои первые шаги; а потом и первый год жизни. — Я стараюсь делать много фотографий и видео, сохраняю в облаке. Смотри, это её первое слово, — открыв видео, Серёжа вновь повернул экран к Олегу, не отрывая взгляда от личика своей дочери. На видео Серёжа просит Лерочку сказать слово «папа» и не сразу, сначала едва разборчиво, но малышка говорит, и сразу же улыбается тому, как радостно её папе. — У меня много всякого, даже просто видео, как она спит у меня на плече. Если хочешь, могу ссылкой поделиться. Улыбка сползает с лица, когда Серёжа возвращается в реальность. Робко глядит на Олега, которому без его желания вывалил столько информации, и сердце пропускает удар от того, как Олег смотрит на него. Тоскливым влюблённым взглядом провинившегося щенка. Серёжа, вероятно, выглядит не лучше, но сейчас нет сил думать об этом. А Олег вновь притягивает его в объятия и тихо плачет. Серёжа не сразу разбирает, что это за звуки, даже думает, что Олег смеётся. Но нет, он плачет, и Серёжа прикрывает глаза, кладёт ладонь ему на затылок, принимаясь поглаживать. Он понимает, что Олег чувствует, пропустив столько всего в жизни своей дочери, он бы ощущал себя точно так же. — Серёжа, прости, — не пытаясь строить из себя сильного альфу, который никогда не проронит ни слезинки, Олег шептал ему всё новые признания в любви, просил прощения. А Серёжа слушал, роняя беззвучно слёзы, и знал, что он на Олега и не держал обид. Было больно и одиноко без него, жизнь рушилась без него, но он учился жить с этой болью, растил свою милую дочурку, и робко надеялся когда-нибудь вновь встретить Олега, попытаться объяснить ему, рассказать о дочери. Теперь, когда всё, о чём он мечтал, свершилось, ему больше ничего не нужно было. — Серёж, дашь мне второй шанс? Я знаю, что тот ещё урод, но прошу тебя, пожалуйста. Я люблю тебя до сих пор очень сильно, — вновь взяв его ладони в свои, Олег заглянул ему в глаза, и в этом взгляде было абсолютно всё. Олегу даже говорить не нужно было, его взгляд всегда выдавал всё за него. Кивнув, Серёжа вновь всхлипнул и обнял Олега сам, уложив голову ему на плечо и снова оказавшись в тёплых объятиях родных рук, по которым ужасно скучал. — Я тоже люблю тебя. Так сильно люблю... Наговорившись и наплакавшись, они оба, наконец, расцепили объятия, и Серёжа положил ладонь на щёку Олега, погладил, и мягко коснулся его губ. Сомневаться в раскаянии Олега не приходилось, и Серёжа до сих пор доверял Олегу, потому поцеловал, словно не было тех двух ужасных лет, полных сложностей и лишений для Серёжи. — Я отвезу тебя домой. Лерочка уже заждалась тебя, наверное. Подожди, только к напарнику схожу, пусть посидит часик один, — погладив его по волосам, Олег поднялся с колен и указал в сторону тёмного коридора. — Тебя не уволят за уход с рабочего места? Олег, не стоит, я лучше на метро. — Серёж. Пожалуйста. Молю, не отказывайся от моей помощи. Я причинил тебе много боли и хочу исправить всё, что натворил тогда своим уходом, — присев перед ним вновь и обхватив его ладони своими, Олег поднёс их для поцелуя. Поцелуя, что был переполнен заботой и нежностью Олега. — И... Если позволишь, конечно, я бы хотел увидеть нашу Лерочку. Поджав губы, вновь задрожавшие от непрошенных слёз, Серёжа кивнул. Покивал ещё несколько раз, улыбаясь и всхлипывая от счастья, приложил ладонь к глазам, ощущая себя таким радостным, но одновременно таким печальным. Как же ему нужно было это, когда он вынашивал Леру, когда рожал её один, окружённый неблагожелательными людьми в бесплатном родильном доме, когда заботился о ней первые месяцы и не спал ночами. Ему нужен был Олег тогда. А сейчас... Сейчас тоже нужен, но как же поздно они встретились. — Серёжа, вот, держи. Попей и перекуси немного. Голодный с работы наверняка, да? А я с напарником разберусь, — почти насилу вручив ему кружку с тёплым чаем и положив на колени контейнер с пюре и котлетой, Олег ушёл в тёмный коридор. Лишь эхо его шагов давало понять, что Серёжа не один. Отпив немного из кружки, Серёжа поставил её на стол, и принюхался к контейнеру. Приятный аромат еды тут же пробудил желудок, и тот звучно заурчал. Пахло сливочно, наверняка Олег добавил в пюре немного молока и масла. Серёжа обожал, когда он так делал раньше. И даже пустое пюре, но с кусочком сливочного масла в их голодное студенчество казалось райской едой. А если удавалось найти в холодильнике кусочек засохшего огурца и посолить его, становилось ещё лучше. И именно в такие моменты, разделяя такую простую еду с любимым, Серёжа чувствовал себя счастливым. От пюре и куриной котлеты осталась ровно половина, когда вновь раздались шаги Олега и его тихое ворчание. Серёжа уже отставил контейнер, и понемногу отпивал из кружки чай, успокоившись. Время перевалило за одиннадцать часов ночи, вокруг стояла тишина и царил полумрак. Серёжа ощущал, как постепенно сердце ноет всё меньше. У него появилась надежда. Вздохнув, он поднялся, робко взглянув на Олега, что уже накинул форменную куртку, и потянул сумку на плечо, взволнованно вглядываясь в хмурое лицо альфы. Судя по тому, что он оделся и держал в руках ключи от машины, он собирался ехать, вот только напарника позади него Серёжа не увидел. А как только Олег остановился рядом с ним, эхо шагов исчезло. — Цветков... — раздражённо выдохнул он, словно Серёже это имя что-то могло сказать. — Безответственный. Только стажировку закончил, дрыхнет без задних ног. Я его не добудился. — Но... А как... — растерявшись, Серёжа непонимающе оглядел участок, Олега, взглянул на выход, желая напомнить ему, что есть обязанности и нельзя вот так просто игнорировать их. Тем более, когда ты полицейский и от тебя могут зависеть жизни других людей. — Олег, но... — Тише, Серёж. Не волнуйся. Я поставил ему будильников на телефон. Они будут звенеть каждую минуту в течение часа, ему надоест, и он обязательно потянется отключить их, а там будет записка о том, что я уехал ненадолго. Всё хорошо будет. — Но это безответственно... — бессильно разведя руки, ещё раз попытался Серёжа, но Олег мягко улыбнулся ему и приобнял за плечи, выводя из участка. — Верь мне, родной. Ничего не случится за это время. Я не первый день в полиции работаю. Да и, Серёж, моё волчье чутьё и волчья удача ещё ни разу меня не подводили, — заверил Олег, бережно погладив его по плечу. Повёл на парковку, где стояли служебные машины и несколько машин гражданских. — К тому же, если у меня теперь появится семья, я собираюсь переводиться куда-нибудь в бумажную работу. Не хочу рисковать своей жизнью, когда только что снова обрёл её смысл... Запрыгивай. Серёжа всю жизнь был падким на романтику. И прекрасно это зная, Олег пользовался этим бесхитростно, но умело. Всякая тоска и печали, что терзали разбитое сердце, испарились. Серёжа сел на переднее пассажирское, прежде с улыбкой поцеловав Олега в щёку, и пристегнулся. Теперь эту счастливую улыбку было не стереть с его лица так просто. Будь это кто-либо ещё, Серёжа бы не поддался, не сел в машину и отказался бы даже от свидания. Именно потому так и не нашёл себе нового альфу. Слишком уставал, не верил, что может быть искренне кому-то интересен, ведь он омега с дочерью на руках, что работает днями напролёт. Его затянуло в пучину серой рутинной реальности. Но ведь это Олег. Олег, что всегда нежно целовал его руки, признаваясь в любви. Олег, что смотрел на него бесконечно влюбленными глазами. Олег, с которым они строили планы на семейную жизнь, с которым хотели общих детей. — А ты всё такой же красивый, — улыбнувшись так болезненно-искренне, будто от этих слов душу резало ржавыми гвоздями. — Очень худой, несмотря на рождение дочери. Серёж, ты вообще питаешься? — Да. Да, я хорошо ем. Просто у меня обмен веществ дикий, ты же знаешь, — Серёжа отвёл взгляд, неловко заправив локон за ухо. Не говорить ведь Олегу, что сейчас ему приходится заставлять себя есть пресную, дешёвую еду, только для того, чтобы совсем не лишиться сил. Ради Леры он много чего заставлял себя делать, а без неё... Неизвестно, что с ним сейчас было бы. Но с Олегом сейчас даже дышалось легче. А под его пристальным, кажется, подозревающим взглядом, щёки раскраснелись, будто Серёже снова пятнадцать и он смотрит, как его друг беззастенчиво раздевается перед ним. Таким взглядом Олег смотрел, когда хотел его, таким взглядом он смотрел, когда очень усиленно думал о чём-то. Прямым и обнажающим душу до самых дальних потёмок. Олег всегда видел его насквозь, словно открытую книгу. Но, к счастью, сейчас решил сжалиться и больше не задавать подобных вопросов. Не к месту и не ко времени, не сейчас. — А ты... Изменился. Очень, — смаргивая спешно солёные капли слёз, скопившиеся на ресницах, Серёжа взглянул на Олега. Поймал слезу пальцем, размазал по щеке, чтобы в ней не отразился свет проплывающих мимо оранжевых огней, чтобы Олег не увидел. Хотя смысл этого действия ускользал даже от него самого — они уже столько плакали друг перед другом сегодняшним вечером. — Да. Ушёл в работу, в подготовку к службе. Хотел по контракту ехать, а тут товарищ с армейки напарником позвал в полицию, — с приятными щелчками, успокаивающе действующими на нервную систему, Олег повернул машину. Он не спрашивал, он и так знал, куда ему ехать. — Пригодился один курс юридического и военная подготовка. Так и оказался сейчас там, где оказался... Серёж, ты говори, не стесняйся. Заедем в магазин, я куплю всё, что нужно. Лере, может, что? Мармелад, конфет, там. — Олег, ей ещё нет даже двух лет. Она пьёт моё молоко, кушает кашки и фрукты с овощами, иногда детское печенье. Я не даю ей конфет, — мелодично посмеявшись, Серёжа касается плеча Олега в мимолётной ласке. Улыбается ему с нежностью. Нежностью счастливого омеги, которым он был когда-то. — Это потому, что... Почему? — Потому, что она ещё маленькая, Олеж. Ей рано кушать сладкое и солёное, это не говоря уже о том, что до года у нас были огромные проблемы с тем, чтобы она поела детское пюре. А ещё раньше, после родов, я около месяца страдал, приучая и себя и её кушать правильно. Теперь у Серёжи было, с кем поделиться этим. Но получается не плакаться, как думалось раньше, сейчас воспоминания о мучениях и Леры, и его самого, вызывают смех и ностальгическое тёплое ощущение. Улыбка маленькой дочери невольно сама всплыла в памяти. Лерочка каждый раз так была рада видеть его, а он со слезами на глазах думал о том, что пропускает жизнь своей девочки. И целовал её личико, пухлые щёчки, светлые волосики, пальчики, радостно тянущиеся к его лицу. Но, может, сейчас всё станет лучше? Серёжа робко взглянул на Олега и с дрожащей улыбкой вложил свою ладонь в протянутую его. Этот жест, тепло чужой ладони. Столь просто, но столь же сложно, многообещающе. Олег будет рядом. Своим взглядом и словами, своими действиями он доказывал это Серёже. И Серёжа верил. За стеклом тёплого салона Олеговой киа всё ещё простирался несправедливый и жестокий мир. Но здесь и сейчас, рядом со своим альфой Серёжа ощущал себя в безопасности и знал, что больше никакие несправедливости этого мира не коснутся его. Олег убережёт его от всего, защитит его и их дочь.