Твой Олежка.
Предсмертная записка Олега Шепса – юноши двадцати пяти лет, оставленная на кухне Московской квартиры. Была обнаружена спустя три часа после произошедшего самоубийства. Молодой человек утопился в озере.Часть 1
6 июня 2023 г. в 17:16
Примечания:
Приятного острого аппетита.
Влюбился.
Очень странное слово, не задумывался? Звучит, как будто кто-то подавился, прищемил палец или упал в воду.
Да, некорректно ассоциировать влюбленность с чем-то неприятным, а может даже болезненным. Но это так похоже на назойливую муху. Хоть насмерть замахайся мухобойкой.
Надоедает же так, а толку?
Любви подвластны все стихии, поэтому сказать: ударился об косяк - попасть в самую точку. Я, наверное, рассуждаю как пессимист, но так уж повелось. Слишком сладкая и приторная эта ваша любовь, чтобы понять насколько больно жжётся, но я немного не об этом. Вернее об этом, но позже.
Саш… а ты когда-нибудь любил? Если откинуть все твои мимолетные интриги и похождения.
По-настоящему? Любил?
Что б так знаешь… сердце щемило и в сладкую дрожь повергало каждый раз.
Со мной ты можешь быть честен, несмотря на то, что я не открылся тебе в ответ. Прости.
Иногда мне кажется, что тебе так и не удалось за всю свою жизнь испытать этого чувства таким настоящим и чистым, каким оно должно быть: с нелепым началом и извращенным концом.
Порой мне кажется, что ты никогда и не любил. Даже ту же Керро. Это был лишь намёк на любовь, планы и откладывания на потом. Да, есть видео, где ты светишься, смеешься и искришься, но Саш… а любил? Я то знаю, как хорошо ты можешь маскироваться. Мне ты можешь не лгать. Я никогда тебя не осужу.
А если всё таки любил, но поклялся себе больше никогда в этом не признаваться и не смотреть назад. То что тебя так ранило? Что сделало больно? Поведай мне, прошу.
Думаю, настал момент, когда я правда готов это услышать.
Потому что знаешь… ты ведь нравишься многим. Я серьезно. Никогда не видел смысла тебе льстить, когда перед твоими ногами стелился если и не весь мир, то основная его часть точно. К чему теперь моя похвала?
Сейчас же ты…можешь принять любовь и держать ее как хлыст над головой человека.
Но опять же: я не сужу. Никогда не судил, и, будь возможность, брал бы с тебя пример. Иногда тебя так невыносимо рвёт на части, что начинаешь понимать: мир не стоит твоей любви. Люди не стоят любви. Жизнь не стоит любви.
Значит, никому такой хлыст лишний раз не помешает. Даже наоборот.
И всё же я попрошу… расскажи мне. Понимаю, что нельзя бредить старые шрамы. Мало ли, сколько сил потребовалось, чтобы покрыть их корочкой? Даже если они сжимаются до размера булавочной головки, но всё равно никогда не затягиваются полностью. И ты вроде как свыкаешься, иногда вспоминаешь о них и поэтому на мгновение тебя пронзает легкий укол, но ведь потом опять забываешь на какое-то время.
Я это прекрасно понимаю, но Саш… расскажи мне о ней, о своей настоящей любви. Какой она была? Что её так отличало от остальных? Потому что нельзя сравнивать одну любовь с другой, и каждого человека мы любим по-разному. Так как же в твоей жизни так получилось?
Пока ты думаешь, вспоминаешь, я начну первым.
Я искал эту любовь, хоть и понимал, что никогда не найду такую, какая нужна была мне.
Эта любовь болезнь именно такая, потому что в ее основе не физическое влечение, не удовольствие, не интеллект, а страх. Ты не знаешь страха, пока не осознаешь что влюбился в…
Господи, прости меня, Саша.
Порой кажется, будто хуже дела уже идти не могут, но не существует запретной грани для низости, если дать ей полную волю. Поэтому я бы смирился, и может быть даже понял, что влюбился в парня, но смириться с тем, что я влюбился в тебя… я не смог.
Не позволяешь сам ты, даже не подозревая об этом. А если тебе что-то не позволяет Александр Шепс - пиши «пропало».
Настоящая любовь приходит к человеку исподволь, он далеко не сразу осознает, что произошло. Так и я полюбил тебя никак брата намного раньше, чем заподозрил хотя бы о том, что меня к тебе тянет больше необходимого.
У моей любви твои глаза. И она очень не любит, когда ты надеваешь линзы: предпочитает тонуть в их настоящей глубине, что так волнует и толкает на опасную грань, где балансировать почти невозможно.
У моей любви твои руки, обрамленные массивными кольцами и браслетами. Они с таким трепетом и теплом всегда меня обнимали, будто я единственный человек на этом свете, кто тебе так дорог. Они трепали мои волосы, превращая их в настоящий одуван - пришлось в один момент просто смириться.
Как же мне хотелось прикосновений этих рук… я сходил с ума. Хотел чувствовать твои ладони везде: в волосах, на щеках, на плечах, а может, даже, и ниже. Интимнее.
И нет, я не стыжусь. По крайней мере теперь это делать не имеет значение.
У моей любви твой голос. Тягучий, как мёд с такой манящей хрипотцой. По утрам ты не любишь разговаривать, потому что по твоим же словам: «скрипишь», поэтому делаешь это шёпотом.
Твой шёпот… доводил до дрожи, особенно, когда я вслушивался и пропитывал им себя. Он уходит вглубь, волнует сердце шатает рёбра и приятно ноет в животе. Как же мне хотелось слушать его всегда. Желательно - на более близком расстоянии. А ещё желательнее в самое ухо. Слушать, ощущать твое теплое дыхание, когда своего собственного уже нет. Чтобы ты дышал за нас двоих.
Знаешь, Саш, с моим «хочется» не поспоришь. С ним можно только согласиться и делать, либо же прыгать в обрыв. Слишком долго я это «хочется» превращал в «нельзя»
Моя любовь - она смеется в твоей тональности, обнимает с твоей теплотой и высказывается твоими словами поддержки.
Я искал эту любовь везде - в переулках нашей Самары. Как сильно постарел этот городок без твоих маленьких обид. Я искал её под кроватью, на которой не осталось сна. Я искал её в книгах, в комиксах, в играх и в самом себе.
Я искал эту любовь, так старательно зарытую в песочницу на площадке возле нашего дома, где я когда-то играл малышом, и спрятанную по карманам.
Старался положить в каждый, потому что хотел, чтобы она лежала в каждой моей одежде.
Но я не рассчитал того, что в карманах были дыры и когда я засовываю руку в карман, она уходит по локоть, чернота моих черных дыр втягивает меня всего, пока я не окажусь сам у себя в кармане, вечный, свернутый в спираль человек.
Любовь без права хотя бы на мысль о взаимности, почти непереносимая любовь. Я таскал её с этажа на этаж голыми руками, пока её острые шипы так больно царапали мне ладони.
Но я носил её бережно, аккуратно. Берёг от косяка дверей, выступов стен и иногда баюкал на руках, как маленькую, чтобы ей было хорошо.
Проходил первый, спиной вперед, чтобы если что, перенять неприятное столкновение на себя.
Тебя легко было любить другим, не мне: мужчинам, женщинам, подросткам, но не мне.
Я не умел делать это правильно, понимаешь?
Моя любовь тёмная и тесная, ей мало места во мне и во всём этом моём-твоём городе. Её ничем не убить. Она ненормальная.
Я болен.
И не хотел быть твоим братом. Тогда я бы выдумал тебя сам. Считал образ с книг, чтобы затем нарисовать по-своему: тебя такого смеющегося и счастливого.
И вот я думаю, думаю, думаю, размышляю над этим вопросом весь день и потом всю ночь и еще день, я думаю так долго, что чуть не схожу с ума, но если ты уже на всю голову шарахнутый, то сойти с ума невозможно, поэтому моя шарахнутость – лучшая гарантия сохранения рассудка…
Меня уже не спасти.
Надеется на большее с тобой - болезнь. Но дело даже не в этом. Как можно надеется на большее, если умом не можешь понять хотя бы то, что у тебя есть? Вот и я не понял, что у меня есть самый лучший брат на свете, а думал я совершенно о грязных вещах, которые бы хотел с ним сделать. Кто я после этого?
Я знаю, что после моего рождения ты посвятил себя всецело мне. Ты заботился обо мне, стараясь быть заботливым братом и защищать меня от мира, на который теперь смотрел моими глазами.
Этот мир окутывал сумерки, в нём правили бал злоба и зависть, алчность и ненависть. Он был пронизан фальшью, и лгали все. Он не стоил того, чтобы жить в нём, но я родился именно в таком мире, и ты хотел защищать меня от него.
Прости, что это понадобилось лишь до определенного момента, ведь столько всего было вложено для меня, а для чего в итоге?
Прости меня.
По-настоящему влюбиться в человека, значит, пойти за ним в ад, если он только попросит. Я полюбил тебя. Поэтому, впрочем, в определенном смысле я так и сделал.
Меня не покидала мысль, что если ты однажды выяснишь или хотя бы заподозришь истину, то ты меня не простишь. И всё же сейчас ты читаешь эти строки. Знаешь, если бы удалось повернуть время вспять, я, ни о чем более не жалея, поступил бы точно так же. Я не должен был возвращаться в Москву на битву сильнейших. У меня было ощущение, что встречая меня в аэропорту, ты как будто почувствовал правду, и наверное, это стало подлинным наказание, которое дьявол приготовил для нас.
Как только я пересек порог твоей квартиры, я раздал приговор нам обоим.
Возможно, я должен был сказать тебе. Посоветоваться с тобой о том, что мне нужно делать и как быть дальше. Но я не смог. Мне не удалось унести самый страшный секрет в могилу так же, как и прожить, нося его за пазухой до конца жизни.
Ну кто я после этого, скажи мне?
Каждый раз просыпаясь, я натыкался на зеркало, висевшее на противоположной стене. А зеркало… кажется, оно само было против. Оно-то, ненавидит моё отражение. Мои мысли, мои желания и мои страхи. Возможно, я бы тоже смог его возненавидеть, если бы мне пришлось отражать его всю свою жизнь.
Каково это отражать такой позор? Отражать эту ненормальность, но иного выбора нет?
Я возненавидел бы себя, если бы стоял напротив себя всю жизнь, отражаясь в самом себе.
Поэтому всегда спешил уйти: чем меньше я в него смотрелся, тем лучше мне было.
И я знаю, ты скажешь, что я идиот, потому что не подумал о твоих чувствах, о родительских, о друзьях, но Саш… а важно ли оно?
Вернее не так.
Важно ли это было, узнай ты правду чуть ранее? Смотрел бы ты на меня так же? Думал бы так же? Я бы стал позором семьи, понимаешь? Вот увидишь, вам будет легче, если вы постараетесь меня забыть.
Самое дурацкое в этой ситуации: крохотная часть романтика во мне теплилась и поэтому я был таким долбаебом, Саш.
Потому что думал, будто ты меня остановишь.
Будто ты сам всё узнаешь и всё почувствуешь. Ну не идиот ли? Людям рты вообще для чего даны?
Но мне так хотелось, чтобы ты меня остановил. Не сейчас, но хотя бы на полпути к тому, куда я в итоге пришел. Остановил прикосновением, а больше ведь и не нужно было ничего.
Даже если бы этим прикосновение была бы пощёчина.
Потому что после этого один удара сердца даст возможность рухнуть в пропасть и лежать и больше не подниматься, лежа на острых камнях и скалах, но оставаться живым.
Знаешь, самое страшное лететь вниз, а лежать с переломанными ногами уже не так.
Уходя сейчас я больше никогда не забуду, а может наоборот, уже никогда не вспомню вкус твоих губ… Господи, прости. Я поцеловал тебя, когда ты задремал в обед. Меня больше нет рядом и ты не сможешь обо мне позаботится или дать совет, но дальше я буду только сильным, обещаю.
Может для того, чтобы быть сильным, ты должен меня наконец то отпустить и понять, что я давно не ребенок.
Ты видишь того Олега, которого хочешь видеть, не замечая того, в какого засранца я вырос.
Я - ходячая бессмыслица. И я мечтал о простом объятии все это время своего одиночества, правда, мечтал - только я знаю, что ты меня не обнимешь.
А больше и некому.
И наверное, ты стал последним, кто узнал об этом. Прости. Прости меня, Саша. Прости мою любовь. Прости маме такого сына и себе такого брата. Вы ни в чем не виноваты. Не вините себя, и, если, такое возможно, то и меня тоже.
Моей последней отдушиной стал твой яблочный чай и это письмо, на строках которого я хочу исповедоваться в своих грехах и ошибках. Сначала я не хотел, чтобы ты однажды прочитал эти строки. Эту правду, которая приносит одни несчастья на этой земле. Мне больше некому молиться. Все, во что я верил, обернулось прахом.
Мне будет невыносимо однажды проснуться и понять, что произошла потеря памяти. Что я навсегда позабуду твоё лицо и никогда уже не вспомню голоса. Потому что когда человека нет, как бы ты не хватался за его образ - черты стираются безвозвратно.
Но меня всегда лечат.
Будут лечить.
Твои руки.
Это ведь ещё не конец, не конец моих дней, и даже не смерть, у меня еще будет попытка, я буду ползти по лестнице вверх-вверх.
Ползти по обломкам своих чувств туда, где меня никто не ждёт.
И тогда я доберусь, а по итогу окажется, что меня там будет ждать наш дед и он снова выпустит в меня много слов, залпы слов, они будут бить в живот, и будет больно, но они меня не порвут, не сожгут, не сомнут, а жаль. Я подниму свои глаза, и тогда наступит конец.
Мне пора идти, Саш.
Судьбой было предначертано, что я не рожден для счастья и мне не придется вкусить плод запоздалой весны, отогревшей сердце.
Всё когда-то заканчивается, но я верю, что есть продолжение. Прощай братик, прощай Сашенька. Прощай моя любовь.