сезон спаривания

Прошло много времени с тех пор, как Химеру, паук каракурт, подобрал своего, как оказалось, брата Канаме. Встреча эта была абсолютно неожиданной и даже странной: тогда ещё совсем юный Тоджо-младший запутался в собственной паутине по глупости и едва ли не стал чьей-то добычей. С тех пор Канаме и увязался за Химеру, не отставая ни на шаг, поселился у него в убежище и стал ему взаправду семьёй, пусть и не сразу. Всё-таки старший привык за столько времени к полному одиночеству. А тут на тебе: подвижный, шумный и донельзя глупый, но ужасно очаровательный кроха, клеящийся к тебе при любой возможности. И что с таким делать? Заботиться о ком-то Химеру тоже никто не учил: он жил по принципу «сам за себя», а переживать ему за кого-то не представлялось возможности. Поэтому первое время всё, что он мог из себя выжать, это делиться с Канаме уловом и вообще предоставлять жильё. Поначалу он часто бухтел, что тот «занимает жилплощадь», но потом привык к чужой компании, довольно проблематичной и беспокойной. Канаме вечно норовил запутаться в ловчей паутине, как в их первую встречу, и Химеру приходилось его выпутывать. Не за просто так, конечно, ведь Канаме обязательно благодарил его крепкими объятиями тремя парами рук – попробуй выкарабкаться. В какой-то момент Химеру начал на них отвечать, сам не понимая почему. Проходил сезон, за ним другой, а Канаме рос как на дрожжах. Умнее, правда, не становился, но на ошибках учился: больше не путался в липкой паутине, но обнимать Химеру не перестал, теперь уже без повода, а просто так. А старший, поняв, что его брат каким-то чудом умудрился прожить без нормально развитого навыка плетения сети, обучил его этому наглядно. Сначала у Канаме совсем ничего не получалось: он то не мог выпрыснуть клейкую субстанцию, то всё возился с ней, и в результате получалась ерунда. Но с чёткими указаниями Химеру, с его терпением, вскоре у младшего Тоджо стало выходить вполне неплохо, а ещё через некоторое время он выучился плести всякие украшения вроде шарфиков, многие из которых дарил брату. Но заметнее всего были внешние изменения, бесспорно. Ярко-оранжевые, даже чуть красные пятнышки, ранее покрывавшие почти всё тело Канаме, со временем начали сходить. Сам он, правда, почти не замечал перемен. Лишь иногда, когда пауки купались у речки, около которой жили, парнишка смотрел в собственное отражение на водной глади и дивился: то лицо покажется ему «не таким пятнистым, как обычно», то на руках не обнаружит многих рыжих точек. Сам он не понимал, к чему такие изменения. Зато знал Химеру, на теле которого уже давно не осталось ни капли оранжевого: Канаме созревает. Не были заметны младшему и изменения в поведении. Он изначально запомнился Химеру как излишне тактильный паучок, но чем больше времени проходило, тем чаще и больше Канаме ластился к нему при любом удобном случае, иной раз переходя границы дозволенного. А выбраться из его крепкой и жадной хватки было уж очень трудно, и, как Химеру потом понял, бесполезно. И что-то зачастил Тоджо-младший проявлять всяческие знаки внимания (это ведь так называется?): ему всегда нравилось выходить за пределы их землянки, пусть и недалеко, и притаскивать домой всякую всячину; благо, рук на это хватало. Чаще всего это были какие-нибудь листики или палочки, которые он посчитал красивыми или интересными, разные вкусные (иногда несъедобные) ягодки; иногда он приносил небольшие букетики полевых цветов, собранных совершенно без какого-либо принципа, но с душой; а совсем редко и вовсе находил какую-нибудь добычу. И всё это доставалось его любимому Онии-чану. А он в свою очередь всё никак не мог понять почему. За то время, пока он жил с Канаме, он научился многим вещам: заботе, эмпатии и ещё большему терпению. Он стал воспринимать младшего больше, чем помеху, сожителя или мелкую занозу, съедающую часть его драгоценного продовольствия. А в какой-то момент и вовсе больше, чем семью, пусть кровно они ей и являлись, даже отчасти. Всё-таки Канаме своей наивностью и глупостью, открытостью и добротой сумел растопить чужое ледяное сердце, наполнить его теплотой и изгнать вечное чувство одиночества и отчуждённости от мира. Объятия его больше не казались удушающими и тесными, а подарки ненужными. Химеру научился тому, чего никогда не умел – улыбаться. Пусть совсем немного, едва заметно, уголками губ, но искренне. И Канаме всегда замечал и всегда улыбался в ответ, мило и лучезарно. Но старшего Тоджо всё-таки беспокоила одна важная вещь, и это беспокойство шло от его собственного. В своё время, когда он таки достиг полового созревания, он понял, что самки его не привлекали, хотя должны были. Поэтому даже в сезон спаривания он не выбирался из дома и сидел в потёмках, всё так же карауля добычу, совершенно не волнуясь о продолжении рода. Так каков был шанс, что Канаме будет таким же, как он? Ведь даже несмотря на то, что Химеру и не собирался спариваться, инстинкты всё так же шалили, но ему хватало сил их в большинстве своём игнорировать. Найдутся ли такие силы у Канаме? Дни всё шли, а на теле младшего становилось всё меньше и меньше пятен. Подходил тот самый сезон, для него и вовсе первый в жизни. Химеру становилось всё неспокойнее. Как оказалось, шанс, каким бы он ни был, стал фактом, а силой, ни ментальной, ни физической, Канаме никогда не отличался. Химеру проснулся рано, на рассвете. Он чувствовал, что воздух даже под землёй особенно тяжёлый и пропитан летней жарой, а по телу курсировала знакомая странная энергия. Пришла пора сезона спаривания. Едва он подошёл проверить ловчую паутину на наличие добычи, стараясь вести себя как обычно, с гамака послышался протяжный, хриплый стон. Химеру резко обернулся на звук, раздавшийся из-за спины: Канаме проснулся. Надо было думать, что с ним делать, но ни одно возможное решение или развитие событий, которое приходило ему в голову, ничем хорошим не заканчивалось. Пожалуй, стоило начать с простого. — Канаме, ты в порядке? — стараясь поддерживать нейтральный тон спросил Химеру, подходя к их спальному месту и разглядывая младшего. В глаза бросилось полное отсутствие оранжевых пятнышек на его теле. — Онии-чан… Я очень странно себя чувствую, — прохныкал Канаме, еле разлепив глаза. Химеру чувствовал, что своим следующим вопросом повернёт русло их разговора, а может и их отношений вовсе. Правда, скорее не вопросом, а тем, что за ним последует. Он слишком умён чтобы знать, что он подразумевает. Нужно держать себя в руках несмотря ни на что, он ведь взрослый и собранный молодой арахнид, это не должно быть сложно. — В каком плане «странно»? У тебя что-то болит? — Ну… Как бы сказать-то… Я не знаю, как это описать! Но мне очень-очень жарко и…снизу, внутри тянет… Ситуация патовая, бесспорно. Химеру словно язык проглотил, жизнь его к такому не готовила. Хотя нет, он сам себя к такому не готовил. Он должен был знать, к чему приводит отсутствие сексуального просвещения, и сейчас ему придётся разгребать всё на месте, а желательно поскорее. Несмотря на это, он не мог выдавить из себя ни слова. В любом случае, Канаме продолжил: — Ну что ты стоишь, Онии-чан? Ты же такой умный и должен знать, что делать… Это ведь нормально, да? А- а вдруг нет?!-- — Тише, Канаме, успокойся, — Химеру присел на гамак и сжал ладонь младшего, успокаивающе поглаживая костяшки пальцев. Он знал, что на Канаме это действует всегда. — Я объясню тебе, что происходит. Во-первых, ты вырос и готов к спариванию. — К чему? Это что за умное слово? — К размножению, продолжению рода, если тебе так удобно. Во-вторых, сейчас как раз сезон этого спаривания, то есть твой организм тебя к этому призывает, и это отражается на твоём физическом состоянии, — Химеру хотел добавить «и на моём», но воздержался. Руку его он так и не отпустил. — К сожалению, я вряд ли смогу тебе чем-то помочь, ведь для этого тебе необходима самка. — Да зачем мне самка? И в мыслях такого нет, честно-честно! Я понял всё, о чём ты мне рассказал сейчас, но… — Тогда что у тебя в мыслях? Неужели что-то умное? — Не перебивай меня! Я хотел сказать, что в мыслях у меня не самка, а ты! Вот! Делай с этим что хочешь, — выпалил Канаме и отвернулся к стенке. — В каком это смысле? — Да в прямом! Я чувствую себя странно, и что-то мне подсказывает, что это можешь исправить только ты. Потому что я тебе доверяю, потому что я тебя люблю, и потому что мне никто другой не нужен, никакая самка, вот и всё! — Канаме… Ты хоть сам понимаешь, о чём говоришь? — Не очень, если честно. Но что-то мне подсказывает, что так оно и есть. Химеру глубоко вздохнул и неосознанно сжал руку Канаме, который от усилившегося прикосновения жалко всхлипнул. — Так вот. Просто чтобы ты знал, ты под этим подразумеваешь то, что хочешь, чтобы мы спарились, что к оплодотворению в любом случае не приведёт-- — Да мне это и не нужно! Мне нужно, чтобы ты меня… трогал. По-всякому. И гладил. Этого мне будет достаточно, — Канаме, как обычно, за язык никто не тянул, поэтому он выдал всё сам, но вдруг одумался. — Если ты сам не против, конечно! Мы ведь такие разные, сам, думаю, понимаешь… — Вот оно что. Едва Химеру успел погрузиться во внутренний монолог, Канаме вновь его прервал: — Погоди, у меня ещё один вопрос! — он на момент замешкался, кажется, недолго думая над тем, что хотел спросить. — А вот, ну… Ты меня любишь? В том смысле, что… Ты хочешь меня трогать? Гладить? Как долго он ждал. Множество раз он и сам задумывался над этим, ведь бывали моменты, когда что-то в его обычно прохладной голове сдвигалось, чаще всего как раз из-за действий Канаме. И каждое из этих размышлений длилось слишком долго и всегда в итоге приходило к одному и тому же. — Да. Глаза Канаме вдруг заблестели, как на солнце, и он мигом поднялся на гамаке и уставился в очи напротив, не веря своему счастью. Другой парой рук он схватил ладони брата и сжал их чуть ли не до хруста. — Что?! Правда-правда? — Правда-правда, Канаме, — повторил за младшим Химеру и сжал его ручки в ответ. Пожалуй, за столько лет пора дать инстинктам взять верх. Но, для начала, стоит быть с ним аккуратнее. Конечно, если он сам не напросится. Недолго думая, Химеру уложил Канаме обратно на гамак, который всё никак чудом не рвался под весом их двоих, и утянул в поцелуй: первый для них обоих, неумелый и кроткий. За ним последовали ещё и ещё, и с каждым разом двое находили губы друг друга всё легче и легче, прикосновения длились всё дольше и дольше, а внизу живота нескончаемо тянуло; на этом останавливаться было непозволительно, а довольные стоны младшего лишь подгоняли. Внутренне благодаря всё что ни на есть за свои шесть рук, Тоджо-старший не стал терять лишнего времени и потянулся расправляться с одеждой парнишки, лежавшего под ним. Одни за другими, взору Химеру открывались всё большие участки бледной, теперь уже совсем без пятнышек, кожи, а значит и его рукам, жадно исследующим всё, что попадалось им на пути. А Канаме оставалось только жаться ближе, ластиться к каждому прикосновению, жалко хныкать и ненасытно желать большего. Пока ловкие, натренированные пальцы расправлялись с чужими одеяниями, язык провёл по гладкой коже шеи, смачивая её слюной. В тот же миг Химеру вонзил в неё клыки. Одёрнуться его заставил громкий, напуганный вскрик. — Онии-чан, что ты творишь?! Зачем ты решил меня отравить? Я же умру! — запаниковал Канаме, не знающий одной простой истины, чуть не плача. Он часто видел то, как брат умерщвлял своих несчастных жертв одним простым укусом, и для него это действие было сродни смертному приговору. Он делал это и сам, безусловно, но всё-таки наблюдение произвело на него большее впечатление. — Мой яд на тебя не подействует. Это называется иммунитет. Канаме, уже лежавший полураздетым, похлопал глазами пару секунд и затем распахнул их, вновь сияя цитрином. На его шее уже расцветала свежая отметина. — Так мы… Волшебные, что ли? На всех действует, а на меня нет! — умозаключил парень. Пожалуй, Химеру не станет рушить его иллюзию. — Да, волшебные. — А если я попробую тебя укусить, то тебе тоже ничего не будет? Химеру безмолвно поднял голову, открывая шею, и через пару мгновений он почувствовал, как его кожу пробивает пара клычков и какое-то время сосёт свежую ранку. — Вот видишь, со мной всё в порядке, Канаме. Не волнуйся. В ответ – молчание и пристальный взгляд ярких глаз. — Онии-чан, я так хочу поцеловать тебя снова. А когда Канаме чего-то хочет – он это получает. Поэтому ничто не мешает ему запустить руки в волосы старшего, жадно притянуть к себе и поцеловать, вновь и вновь переминая чужие сухие губы своими. По телу заплясала прохладная дрожь от прикосновения упрямо-ледяных, не поддающихся изменениям температуры, ладоней Химеру к его оголённому поясу, на котором они не остановились и потянулись ниже, оглаживая обнажённое тело и раздвигая тонкие длинные ножки. — Я надеюсь ты понимаешь, что подразумевает под собой совокупление. Или это тебе тоже объяснить? — Понимаю! Это когда, — Канаме не нашёлся со словами, поэтому объяснил всё буквально: пальцы на одной ладони сложил в колечко, а другой просунул внутрь образованного им отверстия, — вот так. — …Откуда ты это знаешь? — Ну что, я слепой совсем? Я как-то на днях видел то, чем мы сейчас будем заниматься, только оно было у жуков каких-то, я не разглядел. Но тогда я и не понял, что увидел, поэтому прошёл мимо, мол, странные у вас, ребята, развлечения. — Довыпускался я тебя, значит. — Только не надо меня теперь в землянке держать! Я вообще-то многому научился! Вот, дай помогу. С этими словами Канаме схватил руку-педипальпу брата, уверенными движениями поднёс её к себе и широко облизнул ладонь, не сводя со старшего глаз. — Оставь это мне, Онии-чан, — мурлыкнул парень и прикрыл глаза. Ловкими движениями языка он обвивал один длинный палец за другим, щедро смачивая каждый густой слюной, убеждаясь, чтобы ничего не высохло раньше времени. Сначала он помещал себе в рот только одну конечность, но скоро количество увеличилось до двух, затем и до трёх. А Химеру только и мог завороженно глядеть да сдерживать рваные выдохи и плодившиеся в голове вопросы. Ещё раз контрольно проведя языком по всей ладони, Канаме отпустил руку старшего. — Позволь спросить, как много ты успел увидеть? — Я попал на самое начало, кажется. Но я довольно быстро ушёл, поэтому не так много. — Тогда твои действия мне ясны, — умозаключил Химеру и, внутренне сосчитав до трёх, вставил первый палец в задний проход парня. — Значит, это ты тоже должен был видеть. Химеру всегда интересовали живые существа. Особенности их жизни, психологии, склада ума в целом. Ещё до того, как он подобрал Канаме, он и сам вылезал из землянки ради одной простой цели: понаблюдать за другими насекомыми. Часто совсем недалеко от его логова пролетали стрекозки и пчёлы, по стволам деревьев ползали жучки, а меж тонких невысоких травинок сновали муравьи. И у всех них всё было по-своему: вот что его завораживало. Не всегда он видел то, что должен был. Часто он становился свидетелем того, как несчастную мушку проглотит жаба в мгновение ока, как майского жука поймает на лету птица. Жизни этих насекомых, таких же живых, как и он, заканчивались так быстро и скоропостижно, что вскоре Химеру отбросил любые сожаления, что у него были, по поводу своего места жительства, оторванного ото всего и безопасного. Уж лучше так, чем никак; да и под слоем земли ему было вполне неплохо. Результатом одной из его вылазок стало наблюдение за спариванием – Канаме, сам того не зная, повторил судьбу брата. Тогда он был совсем юн, это был его первый сезон. Было бы ложью сказать, что он не оставался молчаливым скрытым зрителем на протяжении всего процесса, от начала и до конца. Ему было интересно то, чего, по его тогдашнему мнению, у него никогда не будет; да и в конце концов, спаривание – это важная часть любого живого организма. Вскоре он прекратил выбираться наружу так часто, а его последним походом как раз стал тот, во время которого он нашёл младшего Тоджо. Пока он об этом вспоминал, в Канаме было уже три пальца, и он истекал вязкой жидкостью, имя которой не знал, в местах, названия которых не знал. Ничего страшного, Химеру может и потом ему всё объяснить: терпение обоих было на исходе. Кажется, они слишком долго возились, ведь как только Химеру соединил свой организм с Канаме, на него нахлынуло осознание, что всё, оказывается, так быстро происходит. Погрузившись в мысли, он уже не замечал ни собственных движений, происходивших по какому-то наитию, ни громких жалобных стонов и мольб Канаме, ни того, как крепко чужие пары ручек стиснули его, прижимая ближе и деря спину. Ему казалось, что он впал какой-то странный транс, но он не освобождал его от мыслей, а наоборот. Время летело быстро, неслось сломя голову, а зрение плыло. Звуки смешались в один. Никогда в их логове не было так жарко и душно, даже в самое пылкое лето. Но по какой-то неведомой причине Химеру, обычно не терпящего жару, было вполне комфортно. Возможно, этой причиной был источник сего тепла. А возможно, он сам себя обманывал, и причиной его транса был перегрев. По разодранной спине скатилась свежая капелька крови. -- В момент всё кончилось. Химеру подумал о свежей утренней росе. Надо не забыть умыться. День только начинается.