Укрытие

...однажды он просто пришел на урок, забыв свое тело в учительской в кресле перед камином. Дж.К. Роулинг

Дурацкая идея была, на самом-то деле. И пришла она именно в «многомудрую» голову новоиспеченного главы Цзинь, так что и злиться сейчас приходилось на себя. Но стыдно даже себе было признаться — именно благодаря тому, что оказался в приятельских отношениях с некоторыми молодыми адептами собственного клана, с некоторыми адептами Лань, и самой настоящей дружбе с Сычжуем, Цзинъи и Цзычжэнем, он, наверное, и сохранил здравый рассудок в первый год своего правления орденом. Ну, еще благодаря дяде, конечно. Ну, может быть, еще Вэй Усяню. Ну ладно, сначала дяде, потом — двум Ланям и Оуяну, потом — Вэй Усяню. Поэтому собраться куда-нибудь на ночную охоту в почти той же компании, которой они столкнулись на Дафань, ровно через три года после того казалось… отличным планом. Оставалось найти место, где глава Цзинь может бить нечисть ради забавы, не ставя под сомнение умения и возможности местных орденов — собственных вассалов (что было бы неуважительно) или чужих (что было неуважительно вдвойне — уже не только по отношению к ним, но и без разрешения — по отношению к главе другого великого ордена). — В Цишани и на границе с Илином в это время бывают грозы, — предупредил его Сычжуй, когда они втроем встретились обсудить идею, но Цзинь Лин от него отмахнулся: ну грозы, ну и что. Нет, чтобы сразу сказать, вот правда, что это такие грозы, которые камни в пропасть смывают, а? — Ладно хоть пещеру получилось найти, — пробурчал Оуян Цзычжэнь. — Тесно, конечно, но… Было действительно тесно — злые, мокрые и без добычи они набились в пещерку как мыши, упавшие в вазу. Одному Вэй Усяню было, кажется, хоть бы хны — он колдовал над маленьким костерком, что-то весело насвистывая себе под нос. — Интересно, он всегда с собой дрова в цянькуне таскает? — прошептал за спиной Цзинь Чань. Локтем, правда, не толкнул. — Всегда, — согласился с ним Вэй Усянь, не оборачиваясь и добавляя щепы с той стороны, с которой поленья не занялись как следует. — В цянькуне они ничего не весят и дыру в мешке не трут, зато точно пригодятся, вот как сейчас. — Можно же талисманом греться, — пробормотал Цзинь Чань. Вэй Усянь, против обычной своей манеры, только коротко хмыкнул. Словно поддерживая его, снаружи яростно взревел ветер и стало так темно, будто сумерки наступили. Это днем-то. Укрытие, к счастью, не заливало — над входом удачно нависал скальный козырек. Вэй Усянь поворошил поленья палкой — из того же цянькуня, высвистел какую-то особенно затейливую трель, и костерок наконец разгорелся. — Нет, не заклинаю, — ответил он снова, должно быть, краем глаза заметив, как поежился Оуян Цзычжэнь. — Я знаю, — запротестовал тот, — просто… ну, мне иногда становится не по себе, когда наставник Вэй насвистывает. Тот усмехнулся: — Чэньцин тоже просто флейта и на ней тоже можно иногда просто играть. — Эй, а там что? — Лань Цзыли указал — Цзинь Лину показалось, что прямо на него. В голове шевельнулось что-то вроде недовольства тем, что на него так неуважительно показывают пальцем, но тут Цзинь Чань, стоявший с ним рядом, шагнул и замер, заглянув в щель между настоящей стеной пещеры и обломком скалы высотой примерно в полтора человеческих роста. Заглянул и Цзинь Лин, борясь со смутным недовольством собой — надо же, стоял совсем рядом — и не понял, что там еще что-то есть, так удачно обломок на вид сливался цветом и формой со стеной пещеры. И, наверное, тоже замер, вначале понимая что это за длинный белый предмет — очертания человеческой фигуры под складками полуистлевшей ткани вовсе не угадывались, а потом осознавая — увидев высунувшийся из под белого — с облачным — ланьским — узором носок черного сапога. — Учитель Вэй, тут труп, — сообщил Цзинь Чань, совершенно не заботясь о приличиях. — Какой-то Лань, — и потянул к себе бело-голубое, вроде бы длинную верхнюю зимнюю накидку — полысевший мех скользнул по камню с тихим шорохом. Судя по звуку, и нескольким неаккуратным толчкам в спину, за ними с Цзинь Чаном сейчас сгрудились вообще все. Кто-то запустил над головами осветительный талисман, кто-то еще зашипел. Цзинь Лин и сам невольно зажмурился. — Слабый что, запалить нельзя было? — возмутился Лань Цзинъи. — Эй, ну дайте же пройти, — рука Вэй Усяня бесцеремонно отодвинула его в сторону, отчего-то даже возмутиться в голову не пришло. — А где лента? — пробормотал рядом Оуян Цзычжэнь. — Он же целый, — изумился кто-то шепотом, кажется, мальчишка из свиты Оуяна, Цзинь Лин все никак не мог запомнить его имя, но был с ним сейчас согласен — тело не истлело, высохло до коричневого, шероховатого, как старая кожа, но черты лица, хоть и смутно, угадывались, несмотря на запавшие веки и искаженный, ввалившийся нос, кисть руки, показавшаяся из складок — сохранила форму, только что тоже была темной, иссохшей, будто выдубленной. А распущенные волосы и вовсе стелились по камню, густые, будто у живого. И одежда под накидкой оказалась не белой, а черной с потемневшей красно-бурой отделкой. — Ничего себе загадка, — восхищенно прошептал рядом Цзычжэнь. — Учитель Вэй, как вы думаете, это кто? А сколько он здесь лежит? И Цзинь Лин перевел наконец-то взгляд на Вэй Усяня. И едва не бросился бежать, поскольку от того, что способно испугать Вэй Усяня — он сам бы поручился, что на лице у того сейчас самый настоящий ужас — по определению нужно бежать как можно дальше и только потом выяснять, что это было. Если это, конечно, не собака. Снаружи полыхнуло и тут же — без перерыва — загрохотало так, что Лань Цзыли невольно присел и оглянулся, но и Вэй Усянь, коротко моргнув, будто стер этим у себя с лица выражение испуга и недоумения. — Нет здесь никакой загадки, дети, — пробормотал он. — Забрел какой-то бедолага и умер здесь. Тело чистое, раз я его с самого начала не почуял, так что нам с вами до завтра вряд ли что-то грозит. Давайте лучше подумаем, что у нас на ужин. — Но учитель Вэй, — возразил Цзинь Чань, — а вдруг то, что его убило… — Не явится, — тот коротко мотнул головой. — А может, он ее украл? Накидку? — возмущенно предположил Лань Цзыли. — Мы этого все равно не узнаем, — вдруг проговорил Лань Сычжуй, который, оказывается, уже устанавливал над костерком треногу, привешивая к ней наполненный дождевой водой котелок. — А гадать — что толку? Цзин-гэ, ты мне поможешь? — У кого что есть съестное, кладите сюда. — Цзинъи расстелил на обломке покрупнее широкий платок — такой белоснежный, что сомневаться в его чистоте не приходилось. — Если есть что готовить, бросайте рядом. Цзинь Лин «бросил рядом» пару пойманных по дороге фазанов, у Цзычжэня в заговоренном на свежесть мешочке нашлась связка копченых перепелок, а Цзинь Чань неожиданно вытряхнул из рукава на скатерть десяток чуть помятых домашних пирожков, торопливо прошептав что-то вроде «не обижать же матушку». — Отлично, — резюмировал Вэй Усянь. — От голода не умрем, даже если гроза затянется. — Это ненадолго, — уточняюще возразил Лань Сычжуй. *** Не оглядываться на угол пещеры, в котором лежало снова полностью накрытое накидкой тело, было сложно, но Вэй Усянь вел себя так, как будто делить укрытие с непогребенным мертвецом было обычным занятием. — Может быть, следует оставить ему приношение? — задал вдруг вопрос до того молчавший Лань Сихэ. — Вот еще, — коротко фыркнул Вэй Усянь. — Сомневаешься, куда деть еду, отдай ее мне, — и протянул руку за фазаньей ножкой и пирожком, которые Лань Сихэ предлагал в качестве приношения, и в этот момент — может быть, тени так легли, Цзинь Лин заметил быстрое движение рукой над котелком, словно Сычжуй только притворился, что просто поправляет его на треноге. Что-то происходило. Он поблагодарил, получив в руки кружку с травяным отваром, и отставил ее в сторону. — Может быть все-таки стоит сыграть хотя бы Расспрос? — Лань Сихэ укоризненно покосился на Вэй Усяня, немножечко слишком увлеченно вгрызшегося в лепешку. — Можешь попробовать, — разрешил тот. — Этот ученик не уверен, что все поймет правильно, но Сычжуй-гэ мог бы… — Возможно, завтра мы еще сможем поохотиться, — спокойно сказал Лань Сычжуй. — И мне бы не хотелось остаться без струн. — Он слегка пожал плечами. Долго не просидели, потому что младшие Лани, Цзинь Чань и Оуян Цзычжэнь начали клевать носом как-то все сразу, да и у самого глаза слипались… *** Его разбудили негромкие голоса у входа в пещеру — прямо в открытый вход заглядывала с неба огромная красная тревожная луна, поэтому он осторожно поднялся и бесшумно подкрался к выходу, стараясь не наступить никому на руку. — … но ведь Сянь-гэгэ меня спрятал… тогда, — отчетливо проговорил Лань Сычжуй где-то сбоку от входа. — Я, конечно, плохо помню, но это точно был не кто-то другой. Мстительный дух ведь не мог этого сделать, правда? — Почему не мог? — Вэй Усянь проговорил это со странной интонацией — с каким-то спокойным весельем. — И заболел ты после этого просто так, конечно же. Хоть теперь понятно, почему я так плохо всё это помню. Он вздохнул: — Ты только Лань Чжаню не говори, ладно? — Если он не спросит, — уточнил Лань Сычжуй. — Вообще не говори. Оланился совсем, несчастный ребенок, — проворчал Вэй Усянь. — Я ему сам расскажу… когда-нибудь. Он-то в этом совсем не виноват. Разве что у него все, выходит, было совсем зря. А у меня и так постоянно всё шиворот-навыворот. — Да мы уже как-то привыкли, — откликнулся Лань Сычжуй с незнакомым коротким смешком. — А я вот до сих пор не привык, — хмыкнул Вэй Усянь, — Сколько тогда было людей, которые хотели меня похоронить? Хоть как. Хоть по-человечески, хоть как там было… «превратим его кости в пыль и развеем пепел по всем сторонам Поднебесной». А все одно, я же несчастный завтра с утра отдувайся. Ну что нам стоило выбрать другую пещеру, их наверняка тут куда ни плюнь… Спасибо за снотворное в чае, кстати. — Да не за что, — откликнулся Лань Сычжуй, — Мне и правда не хотелось пытаться играть Расспрос. Цзинь Лин молча прокрался к своему месту и улегся, глядя в потолок, чтобы не смотреть в сторону дальнего угла пещеры. Что Лань Сычжуй не совсем Лань — он подозревал. Про бойню в Безночном городе — только ленивый не рассказывал. Про то, что Лань Ванцзи уже тогда вмешался — он что-то смутно слышал. Как все было на самом деле — подозревал теперь, и сам бы не стал рассказывать о чем-то таком всем ученикам, это было только для своих. И все-таки сейчас болело внутри от сокрушительной обиды, смешанной с печалью. Обиды от того, что его самого к своим не причислили: пытались опоить так же, как и остальных. А от того, что человек, которого он сам мог бы никогда не узнать в жизни, если бы не самый младший дядя (его тоже было жаль, но уже не так, как Вэй Усяня), и правда — не понарошку, как в игре — лежал здесь, брошенный всеми, даже если и не понимал уже, что умирает — была печаль. И в конце концов она перевесила.