Душевнобольные.

—Так блять. Мой единственный друг оказался пидорасом? Когда я говорил, что друзей на баб не меняют, это распространялось и на гомосеков тоже! —Изначально не обговаривалось! Сам-то слюни собирай, когда за Цинсюанем тащишься! Хэ Сюань недовольно цокнул и сел на скамейку. —Цинсюань пусть и с шилом в жопе, зато не странный, тихий и жуткий. Слишком приторный. В тихом омуте, знаешь ли, черти водятся! —По тебе блять знаю, какие чертюги могут быть тихими. Знал бы как ты меня объедаешь, за километр обходил. —Да ладно тебе,—должник отмахнулся.—А вообще я тебе серьёзно говорю, он слишком странный. Узнай причину хотя бы. —Причину чего? Нормальный он. —Как будто сам не в курсе. Сделаю одолжение, специально для психических слепо-глухо-немых паралитиков. Во-первых он постоянно нервный при большом скоплении людей, хотя можно списать на стресс, но в совокупности с другими факторами лишь дополняет общую картину. Во-вторых отсутствует гнев, да даже раздражение как таковой. За три месяца мы видели весь спектр его специфичных эмоций, кроме даже тени раздражения. В-третьих из-за постоянной нервозности у него очень яркая реакция, будто подрыв пороховой бочки. Ну, хотя бы не истерит, на том спасибо. В-четвёртых. Тут самое важное. Если остальное мы могли списать на особенности и прочее, то это игнорировать нельзя. Помнишь читали "Галлюцинации" Олдоса Хаксли? В предисловии, пациенты, когда видят галюны, они буквально наблюдают, они считают их частью окружающей их реальности, они пытаются так или иначе выйти на контакт с ними. Наблюдатель будет видеть, кроме очевиднейших признаков, то, что галлюцинирующий водит глазами за объектами наблюдения, а конкретно за галлюцинациями. Тут уже Хуа Чэн недовольно цокнул языком. —И что с этого? Ну ладно, больной он, что такого? Если я уже принял его в своей голове такой какой он есть, Се Лянь хороший человек, мухи не обидит, то в чём проблема, кроме этой мелочи? Хэ Сюаню захотелось прописать ему в ебало. —Намучаешься с ним, ой как намучаешься, потом ещё ко мне придёшь плакаться. Он может быть хорошим человеком, хоть святым. Но это всё аукнется, поверь мне уж. Хуа Чэн поднял голову и посмотрел на первые появляющиеся звёзды на ночном небосклоне. Помолчав немного, он тихо сказал: —Пойми пожалуйста. Я за всю свою короткую смертную жизнь никогда не ощущал с другим человеком такое спокойствие и счастье. Мне нравится абсолютно всё в нём. Ляню вроде не противно находится со мной. —Влюблённый дурачок. Знай только на будущее: я ж говорил тебе. —Раз такой умный, давай поговорим об отклонениях у твоего любимого ветерка.—парировал Хуа Чэн. —Проехали.—сжав зубы ответил Хэ Сюань. —А, что позволено Юпитеру, то не позволено быку, да? Хэ Сюань цокнул языком. "Блять, как две лошади сидим и цокаем копытами" подумал раздражённый Хуа Чэн. —Пошли в общагу, уже темнеет, не хочется здесь торчать, начал сматывать удочки—лишь пробурчал он в ответ. —Мммм... Ясно. —Главное, чтоб в жопах у вас, педиков, не погасло. С вечной перепалкой они направились в сторону здания. Ночь накрывала, будто героиновое спокойствие. Не очень хочется попасться не слишком дружелюбным уродам даже на глаза. У обоих парней есть и ножики и опыт, однако это даст лишь маленькое преимущество, если за ними придут. Благо, не зачем и они вроде как Богом забытые студенты химфака без ломанных грошей в кармане, зато со ста рублями в носках. Миновав улицу, оставался ещё квартал. Кто-то окрикнул их громким басом: —Эй! Переглянувшись, они припустили, страх дал жёсткого поджопника. Страх разжигал желание жить, молитвы с воскресной школы проносились в голове одноглазого. Преследователь не отставал, только неумолимо приближался. Сердце бешено стучало. Голову страшно повернуть, да и смысл, ясно, что за ними мчится яростный амбал. —Пр... —начал предсмертную оду Хэ Сюань. —Парни, вы чего убегаете?—задыхаясь сказал знакомый, уже более ласковый голос. Хэ Сюань уже принявший свою незавидную участь резко развернулся тем самым затормозив, и поймал горе-преследователя в свои руки. Хуа Чэн более спокойно затормозил и увидел ветерка, что вжался в парня и задыхался. Ши Цинсюаня так прозвали за скорость его улепетывания от проблем, не важно каких: материальных, учебных, физических или его брата. —Мы тут с Фафой приняли свою смерть, а это всего лишь ты? Хер ли за нами как смерть бежал?— начал сокрушаться Хэ Сюань. Ши Цинсюань вцепился руками в рукава чёрной кожанки, нахмурился и затараторил: —Так. А кто убегал-то? И вообще я вас пошел искать, мы с Лянем за вас уже начали волноваться! —Се Лянь с тобой пошёл?—вмешался в разговор двух голубков Хуа Чэн. Хотя по его личному мнению это не голубки, а каким-то образом в природе пересеклись павлин и пиранья. —Уговорил в корпусе остаться, а я окрестности вылизывать. Пойдём уже, там поговорим. Тот взял под руку обоих и потащил как батрак, ругаясь себе под нос. Из-за угла впереди выходит знакомое бежевое пальто. Ши Цинсюань цокнул и начал ругаться под нос, однако Хуа Чэн не слышал: он бежал прямо к Се Ляню. Быстро обогнув его, он взял за плечи и посмотрев прямо в глаза выпалил: —Почему ты не в корпусе? Се Лянь лишь безмятежно улыбнулся и спокойно сказал: —Вас ищу. Тебя нашёл. Осталось ещё Сюаней найти. Ветерок полчаса назад ушёл. —Не стоит, мы уже здесь все.—закончил Цинсюань. Улыбка Се Ляня стала более сдержанной. —О, и вы здесь. Пойдёмте, позже поговорим, хорошо? —Угу.—кивнул загипнотизированный Хуа Чэн. Се Лянь взял своей мелко трясущейся ладонью ладонь, что также мелко дрожала. У него она чуть потная и грубоватая, но это не мешает быть ласковой. Быстрым шагом прошли два дома и оказались у здания общежития. Се Лянь резко мотнул головой и будто нехотя отпустил руку Хуа Чэна. Хэ Сюань толкнул дверь. Противно тикающие часы на входе показывали восемь часов с копейками. Поднявшись на свой этаж, разошлись по комнатам. Слава Богу, что в комнатушках только два человека. Из небольшого открытого балкончика виднелась голая сирень. Скоро заметëт метелями. Так как до сих пор пидорасы из ЖКХ экономили на студентах, приходилось ходить в тёплой одежде. В воздухе витал уже вопрос, а не лечь ли им вместе спать, дабы не замёрзнуть за ночь. Се Лянь выдохнул, небольшое облако пара вылетело изо рта. Потом тот подошёл к батарее, опустил руку на неё и взвизгнул. —Уф, горячая, тепло дали. Скоро согреемся.—спешно прижав руку к груди выпалил Се Лянь. Хуа Чэн улыбнулся и кивнул. Наконец-то, осталось только найти свою одежду. Он аж забыл как она выглядит. Вот до чего доводят эти ваши общаги с ебучими барыгами! —Не обжёгся?—спросил Хуа Чэн. —Неожиданно...—Се Лянь притих как перегоревшая лампочка. "Пусть в себя придёт". Спустя часик Хуа Чэн в одной широкой футболке уже нежился под тоненьким одеяльцем. Тепло-то как! Ощущения почти как от героина, там конечно сильнее заносит, но зато не обосрëтся как от него. Ассоциация погрузила его в неприятные, как скрежет ногтя по стеклу, два месяца его незавидной жизни. Хуа Чэну не хотелось вспоминать как он разогревал на ложке слëзы мака, а после внутривенка... Брррр, хорошо хоть не допер до крокодила, а то бы без руки сейчас сидел, если бы вообще сидел. "Ещё бы и без руки был... Как будто была бы судьба терять по одному из парных органов терять.". Хуа Чэн коснулся повязки. Тяжесть в груди, ненависть в голове и вот, слеза уже стекает по щеке. Рефлекторно резко вытерев слезу, он пустым взглядом уставился на стену. Сегодня третье ноября? Значит он уже как девять месяцев чист. Ровно девять месяцев назад, его случайно нашёл Се Лянь. Удивительно, хватило одного разговора с ним и Хуа Чэн пошёл по пути за Хэ Сюанем, который забросил шмаль. Иногда его накрывала тоска. Он иногда так хотел ощутить тот покой смертника под слëзами мака... Однако. Однако. Жизнь разделилась. До разговора ему смерть от передоза была Божьей милостью. Обида, обида и ненависть. Ненависть к тому монастырю. Монастырю, что не считал Хуа Чэна за человека. За кого его считали? За беса. А всего-то навсего гетерохромия. Даже не такая контрастная как зелёный и голубой цвет. Разные оттенки одного цвета. Один чёрный угольный глаз, а другой отливал красным. А потом детишки выкололи красный, изгнали беса так сказать. Самые безбожные вещи творятся у Бога под носом, так ведь? Хэ Сюаня лишали еды. А всё из-за бледности и чёрных волос. Несколько попыток изнасилования. Просто били, на этом спасибо. Бабуля думала, что всё в порядке, а Хуа Чэн подтверждал это. Если она заберёт его, то не сможет нормально жить. Хуа Чэн не хотел быть обузой. Отпустили на свободу, пошёл в ПТУ. А там загулял и открыл в себе талант к химии. Потом Хуа Чэн как-то шёл за новой дозой. На него налетел какой-то хилый паренёк. Настроение было как у мертвеца. Тот рассыпался в извинениях. Отмахнувшись, хотел пойти дальше, но паренёк робко спросил про путь до какого-то места. В любом другом случае Хуа Чэн послал бы куда подальше этого незадачливого прохожего, но что-то остановило его и он во всех подробностях разъяснил путь. А дальше... —Спасибо огромное, Вам... Знаете, мы так молоды и просто хочется увидеть мир вне своей коморки.—Тот улыбнулся.—Хорошего дня. "Увидеть мир вне своей коморки". Что-то задело его в этих словах. Голова начала звенеть, слезы подступали. Пересилив себя, он без задней мысли, на чистом энтузиазме сказал: —А давайте я Вас провожу? Как звать-то? Меня Хуа Чэн. И давайте на ты! —Спасибо Вам, то есть тебе большое. Меня Се Лянь. Пошли что-ли?—Опешивший Се Лянь посмотрел своими медовыми глазами на Хуа Чэна. "Паренёк слишком наивен, пусть лучше со мной чем с каким-то... Вроде меня"—подумал Хуа Чэн. Тяжёлые времена, тяжёлые решения других людей. Люди, которые верили в прекрасные идеи, люди которые надеялись на лучшее, люди которые просто хотели хорошо жить... Новая реальность оказалась слишком жестока. Прошло совсем немного с развала и вот уже идёт кровавая бойня. Кровавая бойня не только в Чечне, но и в сердце каждого. Это были лучшие несколько часов его жалкой жизни. Он впервые чувствовал такое натуральное счастье. Всегда проводя время в обширной библиотеки монастыря, даже не подозревал, что эти зачитанные до мелких дыр талмуды всплывут в его памяти. Впервые такое наслаждение от города Невы. Се Лянь тоже оказался очень умным, в некоторых местах дополняя рассказ. Его, как оказалось, отпустили погулять, а сам он на лечение из Москвы приехал. Но сколько верёвочке не виться, конец ей всегда будет. И вот они разошлись. Хуа Чэн только вспомнил о договорённости с барыгой. Ему стало противно. "Нет уж, я в этом мире задержусь"—с протестом к своей жизни подумал он. Ломало сильно и больно. Но не сломался. Странная упёртость вела его. Единственное существенное, что он умел было варка. Порывшись в пыльных учебниках бабушкиной квартирки, нашёл учебники по химии. Открыл и стал читать. Время от времени обнаруживал себя с ремнём в зубах, зажигалкой и бурлящей жижей в ложке. Он в ужасе отдавал за копейки другим несчастным. День экзаменов. Москва. Направление не популярное, можно и без взятки попробовать, но кое-какие накопления на всякий случай есть. Прошёл. Просто прошёл. Хуа Чэн даже не надеялся. Хэ Сюань за ним. А потом встретил Се Ляня. Прямо в комнате общежития. Тот тепло поприветствовал его. В новой прекрасной жизни нет места наркотикам, нетушки. Теперь у него есть что-то внутри, протаскивающее его куда-то. Посмотрит куда, но определённо не будет особо хуже. Ладно. Уж лучше попытаться заснуть, нежели размышлять о том, что бы было или не было бы. Всё равно завтра рано вставать. Новый день его не самой хорошей, но все-таки уже жизни. Вырвал из размышлений тихий голосок, боящийся разбудить его: —Хуа Чэн... —Да? —Это... Спокойной ночи что-ли. —Тебе того же. *** Пятница—пьяница. Порядком уставший Хуа Чэн лежал на койке и тупо пялился на потолок. Се Лянь рядом тихонько на распев мычал, пока что-то сшивал. Мелодия была знакома, но не уловима. Приятное спокойствие не надоедало. Они часто так, выдохшись за буйную недельку, проводили часы. Традиция так сказать. В дверь постучали. Переглянувшись и кивнув друг другу, Хуа Чэн крикнул: —Заходите! В дверь ввалились двое со стульями. Этой чепухой были Сюани. По-хозяйски поставив двое стульев у небольшого столика, подперли третьим дверь. —Так...—начал уже возмущаться Хуа Чэн. Из наплечной сумки Хэ Сюань достал бутылку и сказал кратко, но ёмко: —От деда. Хуа Чэн подскочил, взял стул и вот он уже сидит за столом и судорожно наблюдает за тем, как Хэ Сюань начинает мяться. —Се Лянь, будешь? Се Лянь выглядел озадаченно. —Это водка? —Лучше,—Хэ Сюань хмыкнул.—Дедова самогонка. —Я просто никогда даже не пробовал алкоголь. Тут уже озадачился Хуа Чэн. Стоит ли пробовать настолько крепкую помесь совершенно неподготовленному Се Ляню? —Да будет конечно!—Нетерпеливо воскликнул Ши Цинсюань Се Лянь замялся. Чуть погодя, сказал: —Я попробую просто, хорошо? —Ясно. На стол опустились с приглушённым железным "бряк" четыре походных рюмки. Тихо зажурчала самогонка. Хуа Чэн уже предвкушал. Все расселились. Хэ Сюань поднял свою рюмку и сказал: —Ну, за здоровье. Чокнувшись, Хуа Чэн тут же опрокинул внутрь рюмку. Если от водки бы просто разошлось тепло, то от самогонки было ощущение растекающейся лавы. Убойная вещь конечно. Встрепенувшись, посмотрел на Се Ляня, в растерянности хлопающего глазами. —Ещё?—Спросил Хэ Сюань, будто не зная ответ. —Конечно. Хэ Сюань цокнул и сказал: —А про закуски-то забыли! —Блять, где-то у меня банка огурцов была... Четырьхаясь, с уже немного кружащейся головой, Хуа Чэн водил рукой под койкой. Наткнувшись на стекляную банку, потащил. Достав, он замычал: это не огурцы, а маринованные грибы! Он уже хотел опять лезть, но его окликнул Хэ Сюань: —Да похуй, грибы тащи! Со звоном поставил на стол литровую банку. Немного по кряхтя он открыл её. Запахло соленьями. —Ну это, берите прям руками грибы и закусывайте. Хэ Сюань ещё разлил. Это был второй круг. Потом третий. Потом четвёртый. После конечный пятый. Нет, не потому что самогонка закончилась, на дне было на одну рюмку, Хэ Сюань просто почти в отключке. Ши Цинсюань еле-еле ворочая языком спросил: —Я... Допью?.. Со стороны Хэ Сюаня мычание. Приняв за знак согласия, Ши Цинсюань залил остатки прям из горла. Каждого разносило. В глазах у Хуа Чэна двоилось и кружилось. Голова легка и тяжела одновременно. А ещё с усиленной озабоченностью он наблюдал за Се Лянем. —Блять, ветерок, пошли отсюда... —Пошли... Соседи вышли из комнаты придерживая друг друга, еле как отодвинув стул, тем самым опрокинув его. —Ух бля, насрали и не убрали за собою...—проворчал пьяный в стельку Хуа Чэн. На удивление он ещё мог стоять. Выкинув бутылку в помойное ведро, собрал рюмки и отложил в сторону. Закрутил банку и поставил туда же. Завтра доубирает. Все-таки нужно оперется на стол. Обе руки уже там. А другие обе руки оплелись вокруг его талии. Се Лянь явно встал на цыпочки, дабы положить подбородок ему на плечо. Обнимающий хватал воздух ртом. Хуа Чэн прижался щекой к его щеке и прикрыл глаза. Сердце стучало, отбивая барабанную дробь. Хочется поцеловать эту щëку, а не просто прижаться к ней своей, но он не смеет. —Хуа... Хуа... Хуа Чэн—будто мурча Се Лянь что-то хотел спросить. Вобрав в грудь побольше воздуха, он выдохнув сказал:—можно я дальше буду прижиматься к тебе? С тобой так хорошо, когда так плохо... —Конечно. Но немного нарушив это слово, Хуа Чэн развернулся к нему лицом. Только лишь дабы потом взять уже Се Ляня за талию. Се Лянь положил руки на шею. В медовых его глазах виднелись наворачивающиеся слезы. Однако, тот уже улыбался и две слезинки одиноко скатились по немного худощавым щекам. Хуа Чэн не думая схватил губами обе, а потом языком слизал одинокие ручейки. Се Лянь притих. Они смотрели друг другу в глаза и не могли сказать ни слова. "Не знаю даже, когда он забудет это, я буду рад или несчастен?". Наконец-то Хуа Чэн смог разлепить губы и сказать: —Голубушка, что же ты молчишь? —Когда ты обернулся, я подумал, что тоже меня обманул...—Слëзы градом покатились по щекам, а Хуа Чэн покорно слизывал их своими шершавыми тонкими губами.—Пожалуйста, хотя бы ты не обмани меня.—Се Лянь шумно выдохнул—Бей...Режь...Убивай меня, но только не обманывай, прошу. Хуа Чэн нахмурившись, прижал к себе его ближе. Под футболкой кожа ощущалась как-то странно. Но не это важно, важно прямо сейчас клянуться: —Никогда, никогда... Они постояли немного и Се Лянь начал мычать свою мелодию, но на этот раз и петь: —Сердце твоё... Прикрою... Можешь лететь... И не бояться больше ничего... —Се Лянь осторожно потащил Хуа Чэна влево. —Сердце твоё... Двулико...—Вправо—Сверху оно набито...—Вперёд.—Мягкой травой... А снизу каменное-каменное дно...—И назад. Каждый раз он прерывался, чтобы сглотнуть слюну. Хуа Чэн узнал Чёрную Луну, вот она, та мелодия. Странный вальс продолжался, пока Се Лянь не повалился на койку, таща за собой Хуа Чэна. Упав, Се Лянь потянулся за поцелуем и Хуа Чэн ответил. Губы сначала просто прикоснулись. Они посмотрели друг на друга и Се Лянь тихо просит научить его целоваться. Хуа Чэн снова прикасается своими влажными от чужих слëз губами к сухим губами Се Ляня и аккуратно высовывает свой язычок. Тот вздрогнул, но после приоткрывает свой рот. И вот они уже целуются в засос. Такие беззаботные. Трезвыми никак бы это не сделали. Только в мечтах и пьяными. Хуа Чэн залез под футболку Се Ляня. Внутри резко что-то разбилось. Он раз за разом ощупывал спину без живого места. Се Лянь в ужасе не мог пошевелиться. Сейчас и Хуа Чэн оставит его. Он уже начал плакать, когда тот приподнял футболку и увидел это. Внутри Хуа Чэна клокотала ярость и жалость. Второе пересилило первое и у него тоже пошли слëзы. Видно, что Се Лянь не хотел об этом даже заикаться и будто ему снова наносили эти же шрамы, когда он об этом вспоминал. Хуа Чэн просто оставался лежать рядом и Се Лянь потихоньку успокаивался. Смотрели друг на друга. Их начало клонить в сон. Хуа Чэн встал, взял свою ночную футболку и переоделся в неё. Кровать Се Ляня уже ждала его. Развернувшись, увидел как тот отодвигает одеяло. Он сел на белую простынь. Они уже лежат, Хуа Чэн обнимает Се Ляня со спины и водит губами по шее, ключицам и немного задевает рубцеватую спину. Так до тех пор, пока не заснул. *** Сука. Блять. Как нахуй. Хуа Чэн нихуя ебать не помнит как оказался в кровати Се Ляня. Резко всплыл в голове тупой анекдот: "Приходит сын к отцу, гордо говорит: пап, я девственности лишился. Отец говорит: ну, садись давай, рассказывай. А сын отвечает: да не, жопа болит." Рука под Се Лянем немного затекла. Хуа Чэн не знает: девственники ли они ещё? Ебать, а что сказать Се Ляню? Спросить всё ли хорошо? Хотя блять всё замечательно нахуй, всё просто заебись. Может сразу спросить про ощущения в теле? Хотя ебать, так точно пизда. Блять, блять, блять. Что они делали? Хоть бы не трахались, хоть бы... БЛЯЯЯЯЯЯЯТЬ, СЕ ЛЯНЬ ПРОСЫПАЕТСЯ. Се Лянь начал ворочаться и мычать. Вот открыл глаза. А у Хуа Чэна лыба до ушей. "Я идиот" говорили остатки нервных клеток Хуа Чэну. Увидя Хуа Чэна, тот дёрнулся назад, почти упадя, но успел поймать и притянуть. Ситуация стала ещё более странной. Се Лянь сел и смотрел прямо в глаз. "Ух, хорошо хоть повязка на мне ещё... " подумал Хуа Чэн и чëрт дёрнул сказать: —Как спалось? Хуа Чэн в мыслях бился башкой об стену. Какой же он долбоёб, не надо было вчера пить. Голова раскалывалась в придачу. Се Лянь, выглядящий ошарашено ответил: —Замечательно. После длительного молчания, Хуа Чэн на всякий случай спросил: —Всё в порядке? Ничего не болит? —Нет. У Хуа Чэна смутное чувство, что если бы тот на ладан дышал, то со спокойным голосом сказал "Всё в порядке". Так что, приглядевшись, понял, что у него настолько болит башка, что не может даже понять насколько Се Лянь врёт. В любом случае его тоже накрывает после самогонки деда Хэ Сюаня. "Ну нахуй эту самогонку, лучше бы водку по рюмке пустили". Ши Цинсюань без стука вошёл в комнатушку. Всунув голову в открывшийся проход, сначала посмотрел на кровать Хуа Чэна. Увидев абсолютно нетронутую кровать, в ужасе развернул голову и увидел, то, что увидел. Явно не поверя своим глазам, наверное подумал, что всё ещё пьян. Тряхнув головой понял, что трезвый. Удалось наконец-то заткнуть его, хоть таким способом. Ши Цинсюань же сказал: —Ребят, я тут воды вам принёс... И подойдя поближе поставил два стакана с водой на тумбу и развернувшись, ушёл, хлопнув дверью. Пошло гробовое молчание. Они повернулись и смотрели друг на друга, хлопая глазами. Хуа Чэн порвал немую тишину, не думая сказав: —Голубушка, попей воды... Поняв, что ляпнув, Хуа Чэн мысленно бился головой об стену. Се Лянь вздрогнул и потянулся за стаканом. Поняв, что так не дотянется, то просто встал. Хуа Чэн осмотрел его на предмет следов ночи. Вроде всё в порядке... А, нет, что-то красное из под ворота. Хоть и похоже больше на шрам, лучше встать за ним и в тихую повнимательнее осмотреть его. Хуа Чэн резко встал. В глазах потемнело, он пошатнулся. Голова стала тяжёлой, из-за непосильной ноши ноги чуть не сложились, однако Се Лянь подставил своё плечо и обхватил его грудь сзади левой рукой, придерживая правой рукой за внешнюю сторону. Он успел поставить стакан на тумбочку. "Голубушке явно не лучше, чем мне..." Почувствовал себя виноватым Хуа Чэн. Пробормотав бессвязные слова благодарности, после неловко сказал: —Это, ну... Мы просто поспали вместе, главное, что выспались!.. Ну, насколько это возможно. Се Лянь взял Хуа Чэна за его затёкшую руку и аккуратно помассировал. Остатки боли в руке ушли, после тихого "ох". А после ему было со всей серьёзностью сказано: —Не знаю как другие постоянно пьют, но я больше не буду. Я бы попросил и тебя не пить больше, но ты явно не в первый раз, попрошу лишь знать меру. Хорошо? Хорошо что Се Лянь не знает, что Хуа Чэн начал подвыпивать, чтобы окончательно бросить героин. Но Хуа Чэн со всей искренностью сказал: —Хорошо. *** Хуа Чэн идёт в компании ноющей спины, болящих ног и гудящих рук. Усталость заваливала его. Мало того, что работа на складе достаточно тяжеловата, ещё и с бодуна и неловкой утренней сценки сегодня. Платили конечно только на хлеб, на масло не хватало уже, зато зарплату эту, стабильно выдавали. Кошмар, а ведь десятилетие назад такое и представить было невозможно представить как реальность народу, который давно забыл про то, что было даже в начале этого века. Однако это уже действительность и лучше не будет. Останется только ехать на огород, выкапывать грядки и садить семена, в надежде, что этого хватит семье, дабы пережить зиму. Зато "друзья" из-за которых всё и происходит смеются и кидают объедки с барского стола... Хуа Чэн выдохнул облако пара в холодный воздух. Что есть, то есть, нужно дальше жить. От того, что он начинает думать о том, как было бы славно, если бы он жил не на остатках потонувшего корабля ничегошеньки не изменится. Надо рыпаться, надо карабкаться, надо брыкаться. Хочешь жить, умей вертеться. Он конечно может порассуждать о том, чтобы было б, если не то, не это, но нужно и жить в реальном положении дел. А в реальности он студент, по совместительству бывший героинщик, с копейками в кармане, с мёртвыми родителями, которые умерли от СПИДа, одноглазый уродец и пидорас без особого будущего. Только желание жить горело и давало пинка не слечь в героиновый покой навсегда. Кажется, когда он попробовал слëзы мака, время остановилось. Остатки жизни остались в том обблеваном подвале. Годы бы шли, а гниющий изнутри влочил своё убогое существование. Хотел ли он этого? Хуа Чэн не знает. Хуа Чэн, пожалуй, уже ничего не знает и не хочет. Наверное, Хуа Чэн всё ещё в том подвале. Хуа Чэн не знает что дальше, есть только горящее желание жить, словно огонь обволакивающий все внутренности и будто плюясь в других. Именно он заставил бабушку вновь посмотреть на него как на человека, а не как на врага народа. Именно он заставил Хэ Сюаня пойти за ним. Именно он заставляет Хуа Чэна раз за разом бежать дальше и дальше от своего прошлого влочения собственного существования. Пытаться влиться в люди, несмотря на все свои уродства. Внутри его бездны мелькали время от времени зачатки, искорки от того бушующего огня. Хуа Чэн сознательно втаптывал раз за разом их в землю своей скорой могилы. Ничего, ничего, ничегошеньки не предвещало, того что, что-то поменяется. Но его мёртвая личность не учла фактора случайности. Случайная встреча, случайно кинутые фразы, несколько часов вместе и вот случайная искра, распалëнная литрами керосина превратилась в бушующий огонь. Несмотря на всю его меланхолию, огонь внутри—его локомотив, который при любых раскладах, будет тащить его, будто смертник. Что-то отвлекло от сотрясения над собственным эго. Белые-белые робкие комки полетели с неба. Снег. Снег пошёл. "Снег—это к оплакиванию душевнобольных, как я", зародилась странная мысль в грузной голове Хуа Чэна. Хочется лечь и медленно умирать, глядя на то, как эти ледяные слезы медленно кружат в воздухе, всё равно в конце-концов падая на землю, а после тая. Да только растает, когда тело уже остынет и оно растворится в потоке. Но локомотив огня вцепился в ноги и утащил прочь от туда. Когда Хуа Чэн подошёл к зданию, он уже был более спокойным, а снег уже хорошо так привалился, потихоньку образуя сугробы. Слой где-то сантиметров пять. Помыв руки, вошёл в комнатушку. Се Ляня нет в комнате, странное чувство беспокойства охватило его, интуиция покрикивала о чём-то. Решив не обращать внимания, он снял обувь, поставив строго на своё место. Повесил куртëнку на крючок. Отчего-то ещё захотелось поглядеть на снег, а не завалиться после работы. Как завороженный подошёл к окну, ожидая увидеть медленно падающий снег. Он увидел снег, но, обомлел, увидев Се Ляня спиной к нему, в одной одежде, в которой ходил по общежитию, голыми ногами в снегу и крепко держащего в руке нож за лезвие, да так, что кровь разливалась, словно красное вино, яркими алыми пятнами по белому снегу. Отойдя от первого шока, Хуа Чэн резко распахнул дверь балкона. Холодный воздух ударил прямо по телу, заставляя покрыться гусиной кожей. Хуа Чэн обхватил обоими руками Се Ляня, выдернул из холодного балкона. Тот не сопротивлялся, но тихо взвизгнул, а нож выпал из кровоточащей руки и упал тонкую простыню снега. Несмотря на усталость, Хуа Чэн подхватил Се Ляня на руки и донёс до койки. Опустив его, пошёл к своей тумбе, доставать спирт, салфетки и бинты. Запасы заканчивались, с получки ещё придётся докупить. Он хотел уже подойти обратно к замороженному, но вспомнив его голые ноги стащил с койки покрывало. Пройдя три широких шага, ровно такое расстояние было между их койками, он сначала обвернул явно обмороженные ноги Се Ляня, а после попытался взяться за обработку раны. А Се Лянь будто бы очнулся. —Стой, погоди, погоди, всё в порядке,—залепетал хриплым голосом он.— Не нужно тратить на меня остатки, само пройдёт, не стоит... Се Лянь даже попытался встать и пойти куда-то, но Хуа Чэн взял плечо и с небольшим усилием приложил обратно, отметив, насколько тело холодно, а после сказал: —Дай рану обработать и осмотреть. И объясни, голубушка, что я сейчас увидел. Се Лянь кажется не мог выдавить из себя из слова, лишь начал качать туда-сюда головой. Хуа Чэну это казалось чем-то очень неправильным. Он взял сжатую в кулак раненную руку, которую Се Лянь прижал к себе и потянул её. Тот немного поколебавшись раскрыл её. Хуа Чэн осмотрел, неприятных выделений нет, признаков обморожения также нет, нет и и венозной крови, нет и признаков инфекции. Сказав держать руку так, промокнул салфетку спиртом и протёр краешки раны, не попадая внутрь. Выдохнув, начал наматывать бинт. Закончился весь, но рука Се Ляня выглядела не так плачевно. Быстро убрав остатки спирта, Хуа Чэн вновь вернулся и снова задал вопрос: —Голубушка, что это было? Се Лянь ответил: —Снегопадом залюбовался... Хуа Чэн видел как неприятно отвечать Се Ляню и просто решил принять этот ответ как данность. Вспомнив его холодное тело, снял красный бабушкин свитер и помог надеть его. Се Лянь смотрел на него неверящими глазами. Такими же как Хуа Чэн во время их первой встречи. Немного посмотрев друг друга, Хуа Чэн уже хотел отойти и одеться в одежду, не в одной же майке и уличных штанах стоять, но как только развернулся, его обняли сзади за талию. Он почувствовал как холодный нос прижался через ткань ко спине, а руки образовали кольцо, плотно облегающее его бёдра. —Спасибо тебе... Спасибо... Спасибо...—тихим голосом говорил Се Лянь. И так на протяжении нескольких минут. Оба застыли, но, в прочем, никто не был против. *** Хуа Чэн лыбился как идиот. Зайдя в комнатушку ни разу не дорогих друзей, дабы отдать ебучие рюмки, он увидел, как пиранья и павлин целуются. В засос. Плюс ещё повод, благодаря которому можно поиздеваться над Хэ Сюанем. Те аж подскочили и попытались сделать вид, что ничего не было, но Хуа Чэн с явно наигранной драмой оскорблёно произнёс: —Мой лучший друг, а ведь ты сам говорил, что друзей на баб не меняют и на гомосеков это тоже распространяется! Хуа Чэн со стуком поставил походные рюмки и "всхлипывая" пошёл восвояси. —Да он не просто клоун, а целый цирк нахуй!—злобно процедил Хэ Сюань. —А что за уговор? —Нас один раз на прогулку из монастыря эти мразоты вывели, Хуа Чэн увидел девочку, хотел к ней подойти, а я такой "друзей на баб не меняют". Вот и сказочке конец, кто слушал возьмите с полки пирожок. —А гомосеки причём? —Угадай с одного раза. —Се Лянь? —Да. *** Спустя несколько дней после случившегося, Се Ляня Хуа Чэн пригласил прогуляться через час, как раз только у того закончатся пары. Се Лянь переодевается, попутно напевая себе под нос мелодию. Вдруг он чувствует что-то тёплое внизу ноги. Слышит мурчание. Опускает взгляд вниз. Голубая кошка с четырьмя глазами, пятью хвостами ожидала ласки и надеялась на еду. Се Лянь хотел уже исполнить её прихоти, но вспомнил, что кошки не бывают голубыми, у них одна пара глаз и один хвост. Вздохнув, продолжил перебирать немногочисленную застиранную одежду. Через некоторое время мурчание прекратилось. Се Лянь осмотрел комнату. Воздух был холодноват. Дуло снизу балкона. Надо будет найти какую-нибудь тряпку и заткнуть щель. Се Лянь снова и снова разглаживал надетую на него Хуа Чэном красную кофту, о которой, владелец, похоже забыл. Се Лянь ощущал себя вором, забывал всё время про то, что надо отдать уже. По телу разлилось редкое спокойствие. Нужно снять и положить Хуа Чэну в шкаф, но это его вещи, а копаться в чужих вещах нельзя... "Жить среди людей так странно"—подумал Се Лянь, но после небольшого затишья добавил: "Всё же лучше, если бы я оставался у них". Он старался не думать об этом, однако... Уже поздно. Мозг заполонился неприятными воспоминаниями. Вот он впервые за двадцать три года своей ничтожной жизни сумасшедшего по разрешению равнодушных врачей вышел на прогулку один. У него проснулся интерес и он быстро-быстро пошёл, чуть ли не срываясь на бег. Кажется, такая свобода вскружила ему голову. Не ровен час кого-нибудь собьёт. Так и произошло. Но сбил он не абы кого, а Хуа Чэна. Почти всегда рядом с ним его больной мозг рисовал сияющих серебряных бабочек. Счастливые часов не наблюдают, вот и он забылся о том, что сегодня выписка и должен был забрать отец. Вернувшись по, на удивлению, хорошо отложившегося в памяти пути, он обнаружил разъярённого отца. Страх заставил его кости плясать, ужас сковал горло. Ярость отца не была горячей, чтобы он просто побил его. Холодная ненависть в глазах знаменовала нечто леденящее душу. Се Лянь не смел противиться и едя как на смертную казнь обратно в Москву, смел иметь мысли о том, что может это ему простят или просто забудут... "Больной урод", "шизофреник блядский", "как тебя таким уёбищем выродило", "почему все мы нормальные, один ты такая сволочь"эти и многие другие слова впечатывались вместе со шрамами от остро наточенного ножа по спине. Кухня вся в пятнах крови, спина в мясо. Ярости? Её уже давным-давно не было. Любой гнев бессилия скатывается в пучину грусти, а после этого и вовсе появляясь только всепоглощающая печаль. Се Лянь горько плакал. Почему он такой. Почему он не нормальный как брат, отец или мать? Почему он не может контролировать даже своё тело? Почему он больной? Почему он не может жить жизнью ровесников, не той суррогатной, что строит его воспалённый мозг и вечные четыре стены? Остаётся только мечтать. Мечтать о несбыточных путешествиях, мечтать найти любовь, мечтать жить везде и сразу. Мечтать о собственной нормальности. Вот он уже лежит в кровати на боку, бинты крепко облегают его спину и не может заснуть, бесконечный поток мыслей изматывает его, не хотя стихать. Се Лянь благодарен семье за то, что та его терпит. Но сможет ли он дальше так жить или проще сразу добить себя? Невесёлые размышления прервал стук. Стучали в окно. Третий этаж. Голова начала рисовать страшные вещи, Се Лянь, пусть и с опаской, но подошёл к окну. Внизу стояли его двое друзей. Му Цин с Фэн Синем сказали ему собираться. Дальше всё было быстро и ярко тёмными цветами как в калейдоскопе. Сводные братья, по совместительству соседи помогли сбежать. Услышали очередные крики и знав, что полицию вызывать бесполезно, поняли: нужно Се Ляня вытаскивать уже отсюда. Первое время он жил на холодной даче их семьи и собирал документы в ВУЗ. Несмотря на больной мозг, Се Ляню нравилось чему-то да учиться. Фэн Синь и Му Цин посоветовали ему поступать на химические направления: путь пусть и нелёгкий, зато без взяток вполне возможно поступить. После мучения с поступлением. Среди людей было непривычно и порой очень страшно. Вот он уже в общежитие обустраивается и думает где бы найти какую-никакую работу. Знакомится с бойким Ши Цинсюанем, тот помогает ему устроиться в небольшую конторку, где он должен сортировать бумажную волокиту. Было трудно, сложно и страшно, но это настолько прекраснее, нежели видеть снова шесть сторон чёртовых кубов и параллелепипедов, что всё это прошло мимо нирваны свободы. Приступы бреда, когда он бился головой об стены или просто когда выпадал из реальности на час или на два пошли по количеству и силе на спад. Остались нерешённые вопросы по поводу медикаментов, но судя по тому, что Се Лянь наблюдал все его года, надо покорпеть, бегая по врачам. Дел не в проворот, но он определённо впервые чувствует себя самым счастливым человеком в мире. Раньше внешний мир казался чем-то опасным. Мир пусть и оказался опасным, но он настолько прекрасен, что это даже не замечаешь. Раньше мир был лишь на страницах книгах, воображение не могло дать и близко к тому, насколько этот мир прекрасен. Выйдя из странных воспоминаний своей жизни, Се Лянь посмотрел на часы. Прошло двадцать минут с момента начала потока мыслей. Остаётся минут сорок, нужно побыстрее переодеться и идти. Странное чувство, но он не смотря на все прелести дивного мира, Се Лянь считал Хуа Чэна чем-то особенным, даже среди друзей. Нет, ни в коем случае он не ставил ниже ни весёлого Ши Цинсюаня, в присутствии которого воспалëнный мозг давал ощущение ветра и запах морского бриза, ни мрачную как тень Хэ Сюаня, вокруг которого в воздухе плавали тёмные рыбки и бил в нос запах мокрого асфальта, ни прямолинейного Фэн Синя, вокруг которого был звон мечей, с саркастичным Му Цином, от которого всегда веяло обжигающе горячим холодом. Но было что-то особенное, что заставляло разливаться чему-то тёплому внутри Се Ляня, видя Хуа Чэну. Запах полевых цветов и леса навсегда запечатлелись у Се Ляня во время его поездок по психическим больницам в разных уголках страны как самые прекрасные. Именно этим и пах Хуа Чэн, а рядом с ним порхали серебряные бабочки. Вот ещё десять минут ушло. Се Лянь сломя голову напялил что попалось под руку, забыв снять свитер, данный ему Хуа Чэном и побежал. Бежал так, что не шибко замечал всё вокруг. Благо, дорогу нигде переходить не надо, главное не врезаться ни в кого. Вроде бы успевает, но надо бы поспешить.Он почти добежал, остаётся только завернуть за угол... Иногда бывает такое чувство, что всё что он прожил окажется лишь его бредом. Или это всё отберут в один момент. В момент, когда младший брат схватил Се Ляня за руку, это чувство проявило всю свою силу. —Куда бежишь, ублюдок больной?—рявкнул Ци Жун. Се Лянь огляделся. Ци Жун был не один, а со своей компашкой. Вся компашка громилы в кожанках. Он попытался вырваться, но тщетно. Послышались смешки. —Отстань от меня!—воскликнул Се Лянь, продолжая вырываться. Не смотря на то, что Се Лянь старше Ци Жуна, но Ци Жун был нормальный и постоянно гулял, в отличие от Се Ляня, которого пичкали разными веществами в неволе. —Какая же ты мразь больная, съебался от своей семьи, блять, которая тебе жопу подтирала, а сейчас шлюхой работаешь и к своему клиенту хуи сосать бежишь? Ци Жун рявкал. Се Ляню хотелось реветь, но он изо всех сил держал слëзы. Его резко отпустили. Сзади кирпичная стена. Се Лянь вскрикнул. Вот-вот он столкнётся и вырубиться или чего похуже. Буквально за сантиметров десять, падение остановила чья-то рука. Приподняв голову, Се Лянь увидел Хуа Чэна. В нос ударил запах леса и он нашёл в себе силы восстановить равновесие и плакать захотелось гораздо меньше. —Уйди одноглазый!— брызжит ядом Ци Жун, но это уже не так важно. Хуа Чэн немного наклонился вниз и прямо в ухо прошептал: —Голубушка,—одно это обращение заставило Се Ляня успокоиться, насколько это возможно.— Рвём ноги когда я стукну пальцем. В подтверждение этих слов Хуа Чэн незаметно опустил руку со спины и взял руку Се Ляня. Се Лянь стал натянутой тетивой, он готов моментом сорваться. Шансов мало, но пытаться надо. —Ты меня услышал, уродец? Отвечайте, оба, или я не отвечаю за свои действия... Стук пальцем. Они сорвались. Сзади выругались и судя по топоту тоже побежали. Се Лянь начал чуть отставать и Хуа Чэн немного сбавил темп. Они заворачивали в какие-то переулки сталинок и хрущёвок. Се Лянь понял, что тот хочет сделать крюк, дабы не дать узнать где они живут. Бежали долго, Се Ляню становилось хуже и хуже, но понимая ситуацию, молчал и позволял тащить себя всё дальше и дальше. До тех пор, пока в ушах не заглохло, а в глазах не потемнело. Он обессилено почти свалился, а не свалился, ибо Хуа Чэн заметил, развернулся и подхватил. —Голубушка, что ж ты раньше не сказал, что тебе плохо? Мы уже оторвались, не услышал что ли? Давай, передохни.—Се Лянь слышал, но Хуа Чэн говорит будто через толщу воды. —Подожди... Ещё... Немного... Буквально пару минут... Се Лянь опустил голову и лоб упал прямо на плечо. Постояв несколько минут в тишине, Хуа Чэн немного похлопал по спине. Уставшему настолько не хотелось разрывать этот момент, насколько он не хотел попасться дорогому брату на глаза. Понимая, что Хуа Чэн не питает чего-то подобного, Се Лянь поднял голову и кивнув, пошёл дальше, взяв за руку другого гоняемого. Они осторожно пошли дальше виляя между улицами, дорогами и домами. Вот и здание общежития. Уже как родное. Пройдя в свою комнату и сняв верхнюю одежду, они уставились друг на друга. Не сумев более стерпеть, Се Лянь подошёл ближе. И ещё ближе. А вот они уже целуются. Это было очень странно и волнующе. Возможно неправильное, но плевать. Он же сам неправильный. А Хуа Чэн, наверное, сейчас его толкнëт и скажет, что Се Лянь больной. Однако, благодаря Хуа Чэну, девственный поцелуй резко перерос в нечто более глубокое. Свои руки на плечах, другие на талии. Что-то стало гораздо глубже. Как только они оторвались друг от друга, Хуа Чэн улыбнулся и сказал: —Голубушка, а, голубушка, скажи что это значит? Се Лянь проглотил язык. А что произошло? Он захлопал глазами и то открывал, то закрывал рот. Немного понаблюдав за ним, Хуа Чэн подхватил на руки и закружился. Се Лянь вцепился руками в шею. Не заметив окончания карусели, он уже лежал, а напротив Хуа Чэн. Вдруг лицо Хуа Чэна стало обеспокоенным. —Голубушка, я надеюсь, правильно понял тебя и я отвечаю тем же, но ты же не знаешь некоторых важных вещей обо мне... Мне стоит об этом рассказать... —Мне, пожалуй, тоже нужно о многом тебе рассказать... Взгляды пересеклись, одновременно выдохнув, они начали свою исповедь душевнобольных. Она была терниста и мучительна. Слëзы лились из глаз, окропляя могилы. Чьи? Их старых жизней. Навсегда. Душевнобольные.