Васильки в кровавой ржи

…Лежит на земле человек, Убитый другим человеком... Не зверем, не стихией, не роком. Другим человеком…

      Раннее утро августа ― это отдельное произведение искусства. Но в отличие от экспонатов в музее или выставки, его можно потрогать, почувствовать запах. Утро пахнет каждый день по разному, в зависимости от погоды или времени года.       Улочки Химворда словно саваном покрыл туман. Он был не плотный, а на оборот лёгкий и воздушный, будто сделан вручную тонкими пальчиками старой прялки.       Молодой солдат в немецкой форме медленно шёл и что-то шептал себе под нос. Утро было раннее, поэтому все спали, и он это прекрасно знал.       Нашёптывал солдат отрывок из немецкой книги, выученной когда-то наизусть. Парнишка дошёл до своего любимого момента в главе и произнёс чуть громче:       ―Topp! Und Schlag auf Schlag! Werd ich zum Augenblicke sagen: Verweile doch! du bist so schön! Dann magst du mich in Fesseln schlagen, Dann will ich gern zugrunde gehn! Dann mag die Totenglocke schallen, Dann bist du deines Dienstes frei, Die Uhr mag stehn, der Zeiger fallen, Es sei die Zeit für mich vorbei!       Вдруг он подумал как глупо, наверное, выглядит, идёт и говорит сам с собой. От этого осознания стало неловко.       Его голубые глаза как нежный сапфир смотрели прямо на небосвод. Парень так часто смотрел на небо, настолько, что оно было для него обыденным. Хотя он всегда любил любоваться видами, что его окружают.       Этого юного солдата звали Фридрих Блумхаген.       Он был ландштурмом немецких войск второго рейха. Парень был довольно высокого роста, голубоглазый и светловолосый, на вид само благородие, вылитый ариец. Правда с начала военных действий, прилично исхудал, милые детские щёчки пропали, остались только острые черты лица.       В рядах армии его недолюбливали, считали странным. Больно Фридрих добрый и мягкий, «фрау ― белые ручки». Блумхаген с детства слышал о себе много плохого и поэтому перестал обращать внимание, на то что говорят товарищи. Возможно, в глубине души его это оскорбляло и унижало, но он никогда это не показывал. Привык быть слабым, быть отбросом и ничтожеством.       Он был просто слишком чист для этого грязного и грешного мира. Блумхаген был другим.       Однажды, когда немецкие войска только вошли в Химворд, Фридрих встретил милую девушку. Она была не бельгийка, не немка и даже не француженка, а американка, что жила аж на другом материке. Девушка показалось ему сильной и смелой, раньше он таких не встречал. Обычно леди убегали в страхе, видя мужчину в немецкой форме, но не эта особа, что храбро защищала девочку. Забавно, что эта ситуация произошла из-за недопонимания.       Спустя несколько недель Фридрих в неё влюбился по уши. Он по-настоящему ей доверял, а она в тоже время доверяла ему.       Девушкой была некая Теодора Эйвори, являющаяся американской журналисткой. Красивая и статная женщина, но решительная как мужчина. Узнав её лучше, Фридрих понял, что она ещё и очень добрая, и милая.       Сейчас Блумхаген шёл по улице к её дому, чтобы попрощаться. Ненадолго всего на неделю. В душе он думал, что девушка будет переживать, ведь друг пропал и поэтому, её надо предупредить.       Подходя к уютному дому госпожи Ваутерс, Фридрих подметил одну странность, что в такое раннее утро в здании во всех комнатах кроме одной горит свет. Парень решил предположить, что кто-то из жильцов проснулся очень рано и решил зажечь свет. Да, возможно его предположения были глупыми и детскими, но ему было всё равно.       Фридрих постучал в дверь. С другой стороны двери послышался шум.       ― Тео?!?! Это к тебе спозаранку? ― крикнул уже знакомый Блумхагену Лоуренс.       Лоуренс Баркли был другом и коллегой Доры. По словам девушки, он известный в Америке фронтовой журналист и пишет для многих известных там газет.       ― ЧТО?! ― крикнула Теодора и по звукам побежала к двери. ― Боже, и кто же у нас там такая ранняя пташка?       Входная дверь открылась, и Фридрих увидел журналистку, на ней было надето тонкое белое, кружевное, ночное платье, а длинные волосы завязаны в хвост голубой лентой. От неё пахло свежезаваренным кофе, лицо было заспанным, под глазами были синяки, она явно сегодня не спала. Несмотря на все её недостатки, Фридрих их не видел, Теодора для него, была прекрасна как солнечный свет, что прорывается сквозь облака, как первые цветы весной, такая родная и близкая, что хотелось прижать к себе и больше никогда не отпускать.       ― Фридрих, это ты? ― изумлённо спросила девушка. ― Что ты тут делаешь?       ― Я-я пришёл п-попрощаться. ― смущённо проговорил парень.       ― В смысле? Тебя на передовую отправляют? ― в зелёных глазах девушки можно было прочитать ужас и страх.       ― Нет, нет. Н-наш отряд отправили в д-деревушку, около Тинен. – Фридрих всеми силами пытался ей всё объяснить и успокоить. - Т-т-так что решил, что надо попрощаться.       ― Стоп! Ты я надеюсь, ненадолго уходишь?       ― Ч-что ты? На неделю. Н-недумаю, что за это время, ч-что-то произойдёт. Обер-лейтинант с-сказал, что это для нашей физической подготовки, м-мол, мы расслабились и надо п-п-привести себя в форму. Т-теодора, что-то случилось?       ― Ты о чём? – она в изумлении наклонила голову в бок.       ― В-выглядишь не очень, может, всё-т-таки в дом зайдёшь? ― с беспокойством спросил парень.       ― Нет, просто мне нужно было дописать статью, ― быстро протараторила девушка, а после чуть громче сказала. ― Фридрих! Обещай мне, что будешь писать каждый божий день!       ― Ч-что? ― опешил Блумхаген.       ― Ты всё услышал, – краснея, как спелое яблоко, произнесла Теодора. ― Я не буду повторять.       ― Хах, говоришь как м-матушка. ― усмехнулся солдат. ― А сама без туфель и в одном ночном платье. Дора, т-ты ведь заболеешь.       Теодора всегда знала, что Фридрих очень заботливый, но иногда это выходило за рамки нормальности.       ― Я же буду теперь переживать за тебя... ― девушка взяла парня за руки и прошептала. - Прошу, пиши мне.       ― Обещаю б-буду. ― Фридрих желал выполнить поручение Доры. Во- первых, девушка журналист и он мог бы написать ей о ужасах войны и она написала бы об этом в своих статьях, а во-вторых, парень не хотел, чтобы Теодора переживала за него, пусть даже если юноша уходит на неделю.       Он развернулся и пошёл в сторону площади. Фридрих шёл и понимал, что сейчас счастлив. У него появились люди, которые не считают его странным, не смеются над ним и даже тот человек, которого любит.       ― Фриц, стой! ― окликнула парня босиком бегущая за ним Тео.       ― Ч-что слу... ― он не успел договорить, как девушка поцеловала его в щёку.       ― Не дай бог, с тобой там, что-то произойдёт!       ― В-в-всё будет хорошо. Я тебе обещаю.       ― Вот! ― сказала Тео, протягивая перед парнем руку, в ней лежала маленькая ириска, завёрнутая в яркий фантик.       ― Зачем э-это мне?       ― Потом съешь. Бери, я сказала! ― парень взял у неё конфету, и она побежала назад в дом, сверкая голыми пятками.       Фридрих взглянул на конфету в своих руках и по-доброму улыбнулся, а после положил её в карман своего кителя.       ―Фриц…― его никто так не звал кроме матери, а сейчас его назвала так любимая девушка.       Он удалялся от дома госпожи Ваутерс всё дальше и дальше, пока не дошел до временного контрольного пункта, откуда через полчаса парень с сослуживцами отправится в дорогу.       Служащие быстро собрали все нужные вещи и были готовы выдвигаться, они ждали только приказа Альберта Ноймана, который подписывал очередной «важный» приказ.       ― Ну, что,- спросил Нойман подходящий к толпе солдат. ― Вы готовы идти?       ― Так точно! ― крикнули все хором.       После следовали команды «Стройся!», «Равняйсь!» и «В путь!».       Все шли ровно, будто по линейке, шаг в шаг. Было слышно только строгий отчеканенный марш солдатских сапог.       Впервые полчаса все шли тихо, ибо войско направлялось на выход из Химворда, и им нужно было одним своим видом показать мощь Германской Империи. Когда солдаты покинули город, они позволили себе вольность в переговорах. Многие обсуждали то, как хотели бы сейчас поесть свежей маминой выпечки, а кто-то напевал фронтовые песни, от них всегда идут мурашки, хочется взять в руки вилы и пойти в бой.       Кто-то как всегда кидал в спину Фридриха колкие фразы о его «бабьем виде» или о том, как он криво держится в строю.       ― Я думаю, к вечеру мы доберёмся до той деревушки, ― предположил сослуживиц.       ― П-почему ты так думаешь? ― спросил Фридрих и удивлённо взглянул на Эрнста, который шёл впереди него. Он выглядел как самый обычный работящий мужик: широкие плечи, высокий рост и отличное, даже богатырское телосложения. Эрнст был старше юноши на пять лет и иногда потакал им, заставлял его чистить ружья или картошку. Но мужиком он был не плохим. К таким как Эрнст тянутся люди. Он всегда со всеми весел, если нужно строг. Бывало, этот деревенский увалень общался с совершенно незнакомыми людьми так, будто они лучшие друзья уже несколько долгих лет. Фридриху очень нравились его волосы, они были светлые при свете вечернего солнца, но во время палящего солнца казалось, что вся шевелюра мужчины стала рыжей. Также парня в нём привлекали глаза, цвета спелого каштана.       ― Фрау, да он всегда всё предугадывает!       ― Да! Помню, Эрнст как-то грозу предсказал, ― сказал Фридриху рядом идущий Курт.       ― Мальчики, это потому что я в отличие от вас сопливчиков знаю приметы, ― гордо заметил мужчина. На самом деле, эта ситуация выглядела до ужаса абсурдно и глупо, но на фоне всего мира никто этого не замечал или не подавал вида.       ― А с-сейчас, из-за какой приметы ты так думаешь?       ― Во-первых, малыш, когда мы проходили у маленького озера, ну на окраине Химворда, там очень громко квакали лягушки, а это к ясной погоде.       ― И как нам помогут лягушки с ясной погодой быстрее дойти? ― крикнул Юрген идущему рядом Эрнсту. Возрастом тот был того же что и Фридрих, внешне напоминал маленького крысёнка. Мелкие глазки, жидкие светлые волосы и кривой нос.       ― Вот ты сначала дослушай, потом говори, а то так и я могу старших перебивать. Во-вторых, взгляните на ласточек! Они летают очень высоко на небосклоне, как акробаты под куполом цирка, это также к ясной и хорошей погоде. Из этого следует, что нам ничего не помешает быстро дойти.       ― П-помоему, т-ты прав! ― промолвил Фридрих, смотря на небо, а ласточки и правда, летали высоко.       Мужчины начали спорить, о том правда ли приметы так правдивы, но Блумхаген их уже не слушал, его интересовали птицы.       Такие свободные. Где хотят, летают, едят и даже вьют гнёзда, а самое большое различие от людей в том, что они не устраивают глупых войн. Живут себе, медленно коротая свой век, и всё.       Строй проходил мимо деревень и маленьких городков, где их естественно не рады были видеть. Все кричали им или запирались в своих домах. Неприятное зрелище, особенно если ты ничего плохого делать не собираешься, а просто идёшь.       Леса, поля, холма и равнины вот от чего сердце рвалось ввысь. Нетронутое и живое. Здесь не было страха и не было того кошмара, который преследовал их повсюду. Проходя небольшое озеро в глубине маленького леса, Фридрих заметил еле заметный туман. Луч солнца будто игрался с лёгкой росой. Хоть воздух был ещё довольно влажный, но такой чистый. Тут можно было вздохнуть полной грудью и почувствовать свежий запах ржи и полевых цветов.       Рожь. Золотая. Скоро придут на эти места рабочие и будут вязать снопы, и заготавливать на зиму корм для скота, а из семян сделают муку и превратят её в хлеб. Пышный и вкусный. Бесконечные поля золотого чуда.       Цветы тут были разные, но по-своему прекрасные. Белые ромашки, всегда ассоциируются с чистотой, и чем-то до простоты красивым. Васильки – они, наверное, глаза неба или бога, который наблюдает за жизнью людей на земле.       Как божественна природа и проста…       Привал был устроен на какой-то опушке, когда все уже умирали от жары и голода.       ― А я вам говорил, что нужно было брать больше фляжек с водой! ― крикнул Нойман. Его уже никто не слушал, все просто ели хлеб, который они успели спрятать в рюкзаках. ― Вы никуда не годитесь! Какие из вас солдаты?       Фридрих, Курт и Эрнст сидели в тени большого дуба и старались не обращать на него внимание, хотя это было очень сложно. Эрнст рассказывал одну из тех историй, которые обычно преподносят отцы своим сыновьям, как они с матерью познакомились, она была нелепая, но до жути занятная.       ― Моя жена, Элиза, была тогда совсем девчушкой, а я юнцом. Помню, бегал за ней какой-то мальчишка и это до жути меня бесило! Он то цветочек ей подарит, то конфетку. А я что?! Я ей сорвал охапку цветущих ветвей вишни, так горд был собой, нёс довольный через весь город. А она лишь поколотила меня за то, что дерево испортил. Тогда когда их рвал, думал, что Элиза одарит своей самой яркой улыбкой, которую никогда не покажет тому сорванцу… ― Эрнст рассказывал так ярко и эмоционально, но к концу его тон становился более меланхоличным и задумчивым. ― Парни, я по ней так скучаю. Думаю, как там без меня, а вспомнит ли она это.       ― Т-ты у н-неё спрашивал потом понравился ли ей эт-тот подарок? ― спросил Фридрих, задумчиво наклонив голову.       ― Ещё бы я буду спрашивать! ― крикнул мужчина. ― Она сама в начале позапрошлого лета, когда родилась Гретель, сказала, что была рада до жути. И ей было очень приятно.       ― Эрнст, дружище, а когда ты превратился в жуткого романтика? ― ехидно выдавил из себя Курт.       Рыжеволосый лишь закатил глаза, а Фридрих и Курт засмеялись.       В такие моменты время будто замедлялось и хотелось вечно лежать под деревом и слушать байки Эрнста и не о чём не думать. Просто закрыть глаза и вслушиваться в низкий голос сослуживца, который иногда припирался с другими и что-то выкрикивал. Блумхаген облокотился на ствол дерева и, запрокинув голову, смотрел на ветви деревьев. Сквозь крону деревьев можно было заметить облака, что плыли по небу будто корабли. Теплый августовский ветерок трепал его светлые волосы, и парень закрыл глаза, уповая от умиротворения. Очи Фридриха спустя время видели сон о чём-то далёком, того чего не хватает в этот самый момент.       Деревушка, маленькая, где-то домов одиннадцать, все друг друга знают. Здороваются и говорят, что, кому приготовила жёнушка, а кому и матушка. Вдруг, на это тихое, укрытое божьей ладонью, место налетает стая воронов. Они всё кружат и кружат.       Огромная живая туча…       Эрнст был прав, пришли они к вечеру. Все жители деревни были уже в домах и ужинали. А их приход им оповестили собаки, которые выли, желая, чтобы хозяева, услышав отчаянный лай, спрятались и ни в каком случае не выходили. Но всё было тщетно.       ― Зачистить это место, ― отдал приказ Нойман, и все послушно, как те же надрессированные псы пошли его выполнять. Сам обер-лейтенат лишь стоял и курил недавно зажжённую сигарету, смотря на всё будто с высокой башни.       Фридрих же видел всё наравне с другими. Обычные действия: выбитая дверь, приказ о выходе из здания, вывод людей из дома. Кто-то плакал, просил о чем-то, умолял, но они не знали, что только некоторые солдаты знают их язык. Женщины, хватали за подолы кителя, а их мужья бледные как смерть пытались их успокоить.       Хаос.       Всех вели подальше от деревни, поле с маленьким островком деревьев, которое в момент стало вытоптанным. Матери вели упрямо сопротивляющихся детей под дулом оружий. Совсем маленьких несли на руках, они плакали или наоборот смотрели на плачущие лица отца и матери с непониманием. Стариков поддерживали молодые внуки или взрослые дети.       ― Фридрих…― сказал Эрнст. ― Иди, проверь крайний дом, что-то на него часто та семейка озирается.       Парень взглянул в каштановые глаза товарища и не увидел в них нечего. Они стали пустыми и чёрными, исчез былой весельчак. Фридрих сразу понял к чему идёт дело, в такие моменты Эрнст всегда говорил ему уйти.       ― С-с-слушаюсь!       Крепко схватившись за ружье, он пошел к указанному дому, сзади послышались выкрики Ноймана и шутки сослуживцев, на которые отвечал невозмутимым тоном Эрнст. Фридрих был искренне ему благодарен, конечно, обидно, что к нему относились как к юнцу, но зато не заставляли видеть то, что должно произойти.       Людям приказали выстроиться и линию, тоже сделали и солдаты, но уже напротив. Криков стало больше, они были похожи на жуткое созвучие страха и боли. Никто не хочет умирать, особенно так внезапно.       А дальше лишь шквал выстрелов.       Громких и чётких.       Фридрих всё слышал отдалённо, мрак накрывал его медленно, издалека.       ― Не хочу, чтобы Дора про это писала, ― произнёс он себе тихо под нос.       У калитки привязанный на цепь пёс скалил зубы, но прижимал уши от страха. Фридрих тихо зашёл на территорию и начал медленными шагами идти к крыльцу дома, держа в руках мёртвой хваткой ружьё. На нём его ждал чёрный как смоль кот, он не скалился и не шипел, но при этом на его морде можно было узреть непонятную печаль.       А разве животные умеют проявлять эмоции?       Зайдя в дом, Фридрих оказался в небольшом помещении, в следующее вела дверь, парень неохотно открыл её, ружьё он решил повесить на плечо. Простое ничем не примечательное жилище, всё как у всех в деревне. Только вот печка странная, будто за ней есть какое-то пространство. Он видел несколько раз такое строение домов и вроде кто-то называл это место «запечек».       Блумхаген решил сначала обойти весь дом, а потом заглянуть в этот неизвестный и манящий запечек. Ведь, что там может его ждать, какие-нибудь сушёные травы или одежда, а возможно коробки с луком.       Но вдруг раздался шорох, а после парень услышал, как кто-то тихо плачет.       ―З-з-здесь кто-то есть? ― спросил он, направляясь к источнику звука, который доносился от пространства за печкой. ― Выходите, п-пожалуйста!       Этот «кто-то» замолчал, но его выдавал нос, который сопел из-за скопившихся от слёз соплей. Пространство и в правду было маленькое, там мог поместиться только человек небольшого роста, возможно ребёнок.       ― Выйди, я тебя не трону…― какая глупая, и нелепая ложь вырвалась с его уст.       ―Non, va-t-en! ― крикнул маленький, писклявый, детский голос. Фридрих понял по интонации, что ему говорят.       Он решил попробовать туда залезть, довольно странное и необдуманное решение с его стороны, но что поделать. В темноте запечки разглядел маленькую девочку, это точно была девочка, так как волосы были длинные, заплетённые в косички.       ― Как мне её оттуда достать? Даже если она не выйдет, в дом придут и повторно обыщут, а тогда… Не хочу представлять это, ― думал Блумхаген пока девочка вцепившись во что-то плакала. ― Что там говорила Дора запомнить?       Так они и сидели в тишине, хотя это слово уже не подходило, потому что она была в доме, а на улице всё ещё был слышен вой собак.        ― J-je suis d-d-désolé, mais c-comment t'appelles-tu?― вспомнив самую примитивную фразу, он коряво произнёс её и впервые был рад, что нелепые нравоучения Тео пошли недаром.       ― Je m'appelle Jeanette, et toi? ― сказала девочка неуверенно и с дикой дрожью в голосе.       ― Фридрих…― он протянул ей на встречу руку и она, с опаской взяла её.       Солдат осторожно начал вылезать из укрытия не разжимая рук, девочка последовала за ним. Он осторожно вывел Джиннет в прихожую, и теперь мог точно рассмотреть, как она выглядит. Маленькая, но выше сына Йоке, на ней надето нежно голубое платье, поверх которого повязан белый передник с карманами, в них лежали игрушки или что-то наподобие них, которые она смогла туда спрятать. На плечах покоились две русые косички с вплетёнными белыми лентами и взъерошенная челка, нелепо падавшая на лоб. Лицо, его Фридрих запомнил чётче всего, пухлые щёки, маленький круглый подбородок. Нос, покрасневший и распухший, но можно было понять, что в обычные дни он курносый и схож с пятачком. Глаза, заплаканные и красные от того, что их долго тёрли, но их цвет был таким же голубым, как и небо, что парень видел днём.       Блумхаген присел, чтобы быть с девочкой одного роста и после достал из кармана ирису, ту самую, что ему дала Теодора. Джиннет шмыгая пятачком, взяла конфету и быстро раскрыв, съела, от чего солдат нелепо улыбнулся.       Парень опять взял её за руку и вывел из дома. Это верная смерть, но пусть так. Если бы только девочку убили быстро и не успели надругаться над ней. Фридрих всё больше понимал, в каком он положении, стал козлом-Иудой. Всегда ужасался этой фермерской байки, а сейчас сам ведёт человека на верную смерть.       На улице уже ждали сослуживцы, злобно хихикая и оставляя тупые комментарии.       ― Ты где такую игрушку раздобыл, Фрау? ― произнёс Франц.       Девочка, не понимая, о чём говорят солдаты, схватилась за руку Фридриха ещё крепче, от этого парня стало подташнивать.       ― Или ты это нам привёл? ― шутил Мюллер. ― А что? Мы должны сказать тебе огромное спасибо и выказать низкий поклон!       ―Н-н-нет! Хватит! ― сам от себя не ожидая ответил на издёвку Блумхаген.       Сердце Фридриха начинало бешено стучать, палач стал чувствовать себя загнанным зайцем.       ― Слушай, вот сегодня каждый, застрелил по одному человеку минимум, а ты нет. Встаёт вопрос почему? ― задумчиво произнёс Юрген.       ― Полностью вас поддерживаю, товарищ! Может он хотел оставить самое вкусное себе на потом? ― крикнул кто-то из толпы зевак.       Нет, это было совершенно не так. За всё время, сколько он служит, ни разу никого не убил. Направлял оружие - да, но вот убивать нет.       Один из сослуживцев вырвал девочку из хватки Фридриха и отвёл в сторону, парень даже сначала не понял, как это произошло. Малышка стояла в пятнадцати шагах от него, испуганно глазея на всех собравшихся.       ― Хватит Фрау, как баба, с ней церемонится! ― взвизгнул Гантрам.       ― Да давайте с ней развлечёмся и всё?       ― Зачем тянуть кота за яйца?       ― Либо ты застрелишь её сам, даровав ей тем самым лёгкую смерть, ― с ноткой сарказма молвил Юрген. ― Либо мы как следует, поиграем с этой крошкой, а потом…       Как бы Фридрих хотел закрыть уши и спрятаться, уйти как можно дальше от этого места. Может быть, в Химворде или где-то на прогулке с Тео, но только не здесь, среди грязных людей. Почему ему дают этот ужасный выбор?       Кто-то подходит сзади, снимает с него винтовку и вручает, Блумхагену, в руки.       Все как прокажённые отходят от девочки, обходят Фридриха и становятся за его спиной.       Руки не слушаются, оружие готово выпасть из рук в любой момент. Становится трудно дышать и слёзы медленно скапливаются в глазах у парня.       ― Чего ты как баба телишься?       ― Стреляй иначе, ты знаешь её исход!       ― Тебе дали выбор, а ты даже банальное решение не можешь принять!       И правда, ему дали выбор. Облегчить страдания ребёнка. Но как это сможет избавить его от угрызений совести? За тем, чтобы показаться «мужиком» нужно кого-то убить?       Сами собой руки в забвении поднимают винтовку. В горле огромный ком, а во рту сухость, будто он не пил несколько лет. Почему никто не скажет остановиться? Почему раньше милый ему Курт просто стоит и смотрит? Столько вопросов, но кто даст на них ответы.       Джиннет стоит в лучах закатного солнца, и без этого покрасневшее лицо становится более красным, а волосы приобретают лёгкий рыжий оттенок. Во взгляде её читается странное до боли осознание. О чём она думает? Понимает ли, что должно произойти?       Девочка лишь сжимает в кулаках подол платья, не пытаясь убежать или скрыться, это бессмысленно и она это знает.       А что она ещё знает? Возможно, что вся её семья мертва, что смерть неизбежна. От этих мыслей парня перетряхивает, и он начинает вглядываться в прицел и мушку на конце дула оружия.       Щёки обжигали холодные, от ужаса и страха, слёзы. Он закрыл глаза. Весь мир словно остановился. Фридрих не слышал ни вой сослуживцев, ни шум листвы. Всё вокруг перестало существовать.       Он нажимал на спусковой крючок, медленно, был словно в дурмане или другом мире. Юный парень стрелял в пустоту, ту пустоту, что обволакивала его с начала войны.       Выстрел.       Он был тихим, но точным.       Попал прямо меж бровей. Девочка тихо вздохнула. И медленно упала на землю. Ружьё выпало из рук с характерным стуком о землю.       Фридрих открыл глаза в надежде, что он промахнулся, что девочка упала от страха, что он не убийца, что он не стал тем ненавистным ему немецким солдатом. Но реальность была иной.       Перед ним лежала девочка, русая чёлка была в крови, на глазах застыл ужас и страх, а на лице остались дорожки от слёз.       ― Вау! А наш Фрау Фридрих, метко стреляет! ― крикнул Ганс.       ― Прямо в яблочко! ― подхватил, на удивление Фридриху Курт. Он никогда бы не стал такого бы говорить, но сейчас сказал, с радостью и восторгом на лице.       Весь отряд подбежал к парню и стал хлопать его по спине, крича о том, какой он молодец.       Но в каком месте он молодец? Фридрих понять не мог. Он своими руками убил человека. Девочку, что могла счастливо жить, радоваться каждому дню этой поганой жизни. Но пришёл немец, что оправдал ожидание своего командования, что уподобился варварам, которые не щадят других ради своих скотских желаний.       ― Я-я-я от-отойду?! ― сказал, медленно пытаясь уйти Фридрих.       ― У нашего мальчика шок! Ребята, пусть он подышит свежим воздухом ха-ха-ха! ― крикнул Эрнст и помог сослуживцу выбраться из толпы.       Он пошёл за дом, туда, где его не увидят "товарищи". Блумхаген опёрся о стену дома и стал дышать так часто, что казалось, легкие готовы выпрыгнуть из тела. Воздуха катастрофически не хватало, парень глотал его ртом, но это не помогало. Перед глазами мелькала ещё живая девочка, потом она опять лежит на земле, потом снова живая и так по чёртовому кругу, снова и снова. Ноги стали ватными, а в глазах темнело.       "Я грёбаный убийца! Я же мог умереть! Мог умереть вместо этой девочки! Почему она мертва? Это я сделал! Убил человека... В чем дело Фридрих? Ты же солдат или нет?" ― голоса в его голове были с роду как у сумасшедшего, он вёл диалоги, пытался выяснить причину того, что произошло, а самое главное винил во всём только себя.       Стало жарко, будто на дворе середина июня. Сотни мыслей заполонили голову парня, он не мог ни плакать, ни кричать, только дышать и то это удавалось с огромным трудом.       В какой-то момент Фридрих взглянул на свои руки. Они были по локоть в крови. Блумхаген не знал, что творит, он направился к бочке и стал мыть в ней руки, но кровь не смывалась. Она была на нём и останется с ним всегда.       Всё смешалось в его голове, что было реальностью, а что нет, парень уже не понимал. Земля стала уходить из под ног, но он успел схватиться за края старой, ржавой бочки. Фридрих постарался медленно присесть на землю, чтобы окончательно не упасть.       К жару, удушью, отдышке и бреду, добавилась и тошнота. Его в прямом смысле тошнило от самого себя. Солдата вывернуло наизнанку, а во рту появился привкус желчи.       Последней каплей в этом бреду был голос отца, в голове юноши:Мой сын - тряпка.       Те голоса, что он не мог различить, сейчас замолкли.       Тишина.       Что-то сломалось в его сознании, он не понимал, что это и почему…