Часть 1
9 июня 2023 г. в 16:11
Порядок в хаосе. Шепот в тишине.
Шёпот преследовал его всю жизнь, сколько он себя помнил, голоса не замолкали ни на секунду. Они смеялись, плакали, кричали, молили неизвестно о чем — постоянный фон его жизни, что стал лишь ярче после переезда в этот богом забытый городишко. Они обрели форму, они тянулись к нему своими покрытыми струпьями руками из темноты коридоров их нового мрачного дома, они наблюдали за ним, сверкая полу слепыми глазами из-за тёмного провала в дверной щели. Они кричали. Постоянно кричали и плакали заставляя его закусывать угол подушки чтобы сдержать рвущиеся наружу болезненные стоны, ведь каждый крик отдавался ноющей болью в висках, а каждая мольба оставляя сочащийся кровью рубец на душе. Он ненавидел голоса, ненавидел город, что придавал мертвецам силу, но больше всего он ненавидел Тень. Тень, что появилась совсем недавно, мелькнула в зеркале и пропала, лишь мимоходом задев его аккуратно зачесанные пшеничные волосы. Он ненавидел её за это касание, ненавидел и благодарил одновременно, ведь галлюцинация не могла создать поток воздуха, что на мгновение приподнял прядь волос. Она была реальна и он благодарил её за это доказательство, за доказательство собственной адекватности. Она доказывала реальность голосов. И он ненавидел её за это доказательство, за доказательство кошмара что стал ещё ярче после его осознания. С тех пор, Тень стала его очередным, вечным спутником. Она приходила во снах. Наблюдала за ним со стороны. Всегда была рядом где-то на периферии зрения, её искореженный силуэт всегда был рядом. И её голос всегда был громче других. Глубокий, скрежещущий, — он поражал своей силой и нагонял страх одним лишь притворно мягким тоном, что был явно неестественнен для того монстра, что скрывался за размытым силуэтом Тени. Генри видел его один раз, издалека, во сне иллюзия спала с чудовища, лопнула и осела на будто выгоревшей плоти густым слоем красноватой слизи. Существо почувствовало его взгляд, ему нравилось, нравился страх что плескался в ярко-голубых глазах мальчика. Протянутая к нему изуродованная рука мягко искрилась в искажённой сном алой дымке пространства, длинные, суставчатые пальцы оканчивались небольшими, загнутыми вниз чёрными когтями, с которых тонкой ниточкой свисала густая слизь. Страх охватывал всё естество мальчика, казалось, что растояние между ним и монстром сократилось, хотя он готов был поклясться, что существо не двинулось ни на шаг. Генри резко отвёл взгляд в попытке успокоится, дымка вокруг постепенно приобретала чёткие очертания. Они находились в некоем искажённом подобии леса, в котором стелился алый туман, что мягко охватывал будто-бы пульсирующие, как и всё вокруг покрытые слоем слизи подобия деревьев, увитые темно бордовыми, слегка поддергивающимися лианами. На ближайшем дереве лианы были плотнее чем где-либо вокруг, казалось, что они создали некое подобие кокона. Генри присмотрелся, крик застрял в горле, а животный ужас охвативший все его естество выдавали лишь мелко трясущиеся руки. К дереву был лианами прикован полу разложившийся труп. Парень, лет девятнадцати, умер с выражением крайнего ужаса на вытянутом, будто-бы вылепленом из глины лице, его челюсть была вырвана из пазов и держалась лишь на клочках ещё не сгнившей плоти. Из кокона выглядывали его изуродованные конечности, несколько раз сломанные, с торчащими наружу, обрамлёнными рваными ошметками гниющей плоти костями. Генри не помнил, кричал ли он, помнил лишь прожигающий душу взгляд полу слепых глаз монстра, что наслаждался его против воли выступившими слезами. С тех пор Тень начала приходить чаще. Каждый день она следовала за ним, подобно разлагающемуся фантому от которого не избавиться, она говорила с ним. В моменты слабости, когда внизу вновь разгоралась ссора, когда родители кричали стараясь переорать друг-друга, её голос перекрывал многоголосый вой в его голове и в реальности. Тень подсказывала выход, но цена была страшной, хоть цель и вызывала призрачное чувство свободы, и удовлетворения. — Ты не такой как они, пойми, — чёрный силуэт прислонился к стене запертой на ключ ванной комнаты, напротив сжавшегося в комок мальчика. — Ты мог бы закончить всё это одним жестом, одним взглядом, — силуэт многозначительно кивнул на очередной взрыв снизу. Видимо кто-то запустил бутылку в стену. Генри лишь в очередной раз вздрогнул, опуская голову ниже и закрывая уши руками; он не пытался отгородиться от Тени, знал — не поможет. Гораздо больше его персонального глюка мальчика пугала разворачивающаяся внизу ссора, что идёт по отрепетированному сценарию: скоро крики усилятся, затем умолкнут ненадолго, чтобы смениться стонами и похабными вскриками, затем они опять напьются и всё пойдет по кругу. Услышав снизу очередной удар, Генри не выдержал и метнулся к умывальнику судорожно хватая одно из отцовских лезвий для бритья и резко стягивая с себя рубашку, открывая взору покрытые ещё розовыми шрамами ключицы. — Ты жалок, — ядовито бросила Тень, растворяясь в клубящейся тёмной дымке позади себя, оставляя на стене серо-красное пятно слизи. — Я знаю, — тихо произнёс подросток, удрученно улыбаясь пустоту. Он встал перед зеркалом поднося блестящее в ярком, электрическом свете лезвие к и так израненной коже. Он открыл для себя такой способ 'отвлечения' относительно недавно. Тупая, пульсирующая боль отрезвляла, а алый перелив крупных кровавых капель на его молочно-белой коже вгонял в некий транс, отгоняя выступившие слезы, заставляя вгонять лезвие глубже, раз за разом, однако он ещё не перешёл чёрту. Он не хотел умирать. Он хотел чувствовать. Лезвие плавно провело по ключице, вспарывая нежную кожу, боль очищала, отвлекала от криков внизу, что становились громче с каждой минутой, отвлекала от гвалта в голове, она приносила облегчение. Генри и сам считал себя жалким за такие слабости. Однако вновь и вновь запирался здесь во время родительских скандалов, погрязая всё глубже в своей единственной кровавой, болезненно приятной слабости. Силуэт презирал его за это, однако неизменно появлялся вновь. Он следовал за ним везде, появляясь тенью на стенах за его спиной, кладя свою покрытые слизью и струпьями неестественно длинные пальцы ему на плечо в отражении зеркал, силуэт играл роль безмолвного наблюдателя, лишь изредка вмешиваясь в постановку. Чаще всего во снах. Генри лежал на постели, задумчиво уставившись в потолок. Сегодня дома было непривычно тихо, отец на целый день ушёл неизвестно куда, мать сказала, что у того работа, однако подросток больше склонялся к версии, что он опять напивается где-то в баре, в окружении ублажающих его шлюх. От этих мыслей Генри тошнило. Да и тёмный силуэт сегодня не появлялся, отчего голоса в голове стали громче, он и не замечал, что в присутствии Тени мёртвые утихают, однако стоило той исчезнуть, всё вернулось в тройном объёме. От нарастающей в голове боли хотелось лезть на стену и, дабы отвлечься, он начал считать, считать тиканье больших часов, что стояли в коридоре и не раз приковывали его взгляд. Цифры сменялись у него в голове, а перед устремленным в потолок взглядом начал плавно вырисовываться металлический корпус часов, влево-вправо, влево-вправо двигался чугунный маятник, приковывая взгляд Генри. Тиканье в голове постепенно заглушало вой трупов, вытесняло все мысли. В какой-то момент глаза Генри закрылись, однако часы никуда не пропали, они будто отпечатались на внутренней стороне век. Тиканье заполнило, казалось, всё естество мальчика, погружая того в некое подобие транса. Тьма плотно облепила Крила, расстилалась куда ни глянь, казалось, ей не было конца. Страх липкой паутиной оплëл Генри, в сознании замелькали размытые образы, что могли таиться во всё наступающем мраке. Во тьме было тихо, не было слышно ничего, кроме биения его собственного сердца, что ускорялось с каждой проведённой здесь секундой. — Здесь кто-нибудь есть? — собственный тихий и неуверенный голос показался ему чужим. Он отражался от невидимых стен и возвращался к нему жуткой, многоголосой какофинией, заставляя сердце вновь сбиваться с ритма. Генри взглянул вниз, под ногами неощутимо колыхались чёрные волны, каждый его шаг запускал рябь по чёрной зеркальной глади. Он могу увидеть в ней своё отражение, бледное лицо, покрытое испариной лицо с лихорадочно блестящими, белëсыми глазами, что сквозь тёмные воды смотрели словно прямо в душу, слегка расплывалось в мутной ряби. Этот взгляд преследовал его постоянно, во сне и наяву, он являлся к нему в отражении чёрных глаз пауков, чью обширную колонию он обнаружил в ванной во время очередной родительской ссоры. Они заворожили его, они были другими. Идеальными убийцами, что несут в мир покой, избавляя его от вредителей, они не скрывались за масками 'нормальности' как большинство людей, являясь при этом куда более человечными, чем погрязший в грехах род людской. Он почувствовал странное единение с этим крошечным, но смертельно опасным существом, что спокойно расположилось на его ладони, слегка царапая кожу острыми лапками. В этот момент крики внизу и голоса в голове на мгновения заглушил бой часов. Чёткие четыре удара, отразились от закоулков его сознания, вызывая лёгкую головную боль, а затем резко смолкли, пропало и громкое тиканье, что до этого было отчётливо слышно в ванной. Генри вытер струйку крови, что появилась под носом, окрашивая молочно-белую кожу в алый цвет. Он не заметил усмешку тени, что стояла за его спиной. С тех пор Тень изменилась. Она продолжала неотрывно следовать за мальчиком, однако более не проронила ни слова, будто дожидаясь чего-то, лишь изредка бросая на него странные взгляды. Это напрягало Генри, напоминая столь излюбленное матерью выражение «затишье перед бурей», что ж, предчувствия не обманули его. Ссора внизу разгоралась всё сильнее с каждой секундой. Отец и мать вновь спорили, срывая голоса в попытке докричаться друг до друга, однако всё было бесполезно. Крики превращались из враждебных в панические, а затем и вовсе сменились на тихий, женский скулёж и тяжёлый топот по лестнице. Дверь распахнулась, пропуская внутрь покачивающегося мужчину, заставляя Генри отскочить в дальний угол комнаты. Отец шёл на него с бутылкой в одной руке и ножом в другой. Выхода не было. Где-то на кухне тонко выла на одной ноте мать, видимо именно её кровь сейчас обагряла нож. Взгляд Генри в панике метался по комнате, в какой-то момент наткнувшись на знакомый силуэт видимый лишь ему одному. — Выбор за тобой, я смогу помочь, как только ты наконец-то примешь себя, — силуэт шагнул в тень и, казалось, растворился в ней, оставив мальчика один на один со смертью. — Ну, щенок, чего забился в угол, неужели испугался папочку? — отец пьяно хихикал, надвигаясь на него. Громкий пропитый голос мужчины отдавался болью в висках, как и крепчающий крик матери. Голова гудела; кажется, что ещё немного, и она попросту взорвётся. Из глаз брызнули слезы, боль и жар концентрировались в одной точке у него в сознании, полыхая как сотни огней. Отец продолжал что-то говорить, но его голос тонул в гвалте других звуков окружающих их в сознании Генри. — Заткнись, — тихо, но твердо сказал Генри, слезы продолжали бесконтрольно течь по его лицу, но страх куда-то исчез. — Ты что сказал, паршивец? — отпор, даже такой маленький лишь раззадорил мужчину и тот вновь расхохотался. — Я сказал «заткнись», — глядя отцу прямо в глаза, крикнул Генри. Боль в голове, что всё это время накапливалась взорвалась с мощностью атомной бомбы, заставляя Крила пошатнуться и ухватиться за стену в попытке удержать равновесие. Он поднял взгляд на отца. Мужчина, что под воздействием неизвестной силы впечатался в стену, тихо сполз по ней, не подавая признаков жизни, алая струйка тянулась из его рта, стекая на грудь, оставляя на некогда белой майке растущее, кровавое пятно, что притянуло взгляд Генри. Его голова всё ещё болела, однако мысли и чувства обострились как никогда, он был близок к свободе, судьба дала ему шанс и он ни за что не упустит его. Он вышел из комнаты, направляясь к источнику непрекращающегося, раздражающего скулежа. Мать сидела на полу на кухне, опустив голову подобная сломанной марионетке, залитая кровью, она обрела часть давно покинувшей её красоты, однако всё ещё была ему противна. Резкое движение головой в сторону и её тело подобно тряпичной кукле врезается в стену, а затем падает на пол. Скулёж усилился, как и головная боль мальчика. — Почему ты никогда не затыкаешся? — раздражённо прошипел он, протягивая руку в сторону матери, не отрывая взгляда от её сломанного силуэта. Наверху послышался бой часов. Один, маятник качнулся влево, женщина взлетела в воздух, будто вздернутая невидимым крюком. Два, плавное движение вправо, её конечности начинают выкручиваться, скулёж превращается в истошный крик, который обрывается когда челюсть начинает вырываться из основания. Три, вновь влево, из глаз женщины потекли кровавые слезы, челюсть окончательно вывихнулась, выпуская очередную струйку крови, на этот раз изо рта. Четыре, маятник вновь скользнул вправо, тело женщины в последний раз дёрнулось и упало к ногам мальчика. Перед глазами у Генри всё плыло, кровь ощущалась на языке. В комнату вбежала сестра, незаметное движение головой и тонкая шея девочки переломилась, а мир перед глазами Генри померк. Их тела коснулись земли одновременно. В один момент он обрёл силу сравнимую лишь с силами, что люди обычно приписывают богам, но в тоже время лишился всего. Сил, имени, свободы — в один момент он потерял всё, обретая себя. Вживленная в шею сотерия полностью блокировала только обретенные силы, 'папа' лишь парой наказаний доказал Питеру насколько ничтожны его попытки сбежать. Он отобрал у него всë, заперев Генри в стирильной тюрьме именуемой лабораторией на двадцать лет, что были для него адом. До одного момента. Пока в лаборатории не появилась Элевен. Замкнутый в себе ребёнок, презираемый сверстниками за слабость, она нашла столь необходимую поддержку в лице доброго санитара Питера, чья маска с годами крепко вросла в плоть Генри. Он видел, что Элевен важна для 'папы', он и сам чувствовал в ней скрытый потенциал, он чувствовал в ней себя. Они были другими. Две идеально сломанные игрушки, чьи сколы так подходили друг другу. Он видел их схожесть во всём, пускай малышка Элевен всё ещё отказывалась это признавать, она уже питала тёплые чувства к доброму санитару, осталось лишь показать ей, насколько она похожа на Первого. Генри-Питер думал, что умрёт. Что вот, сейчас санитары, следуя приказу заметившего его повышенный интерес к Элевен, слишком заиграются с ним, наслаждаясь тем, как выгибалось его хрупкое тело под воздействием очередного удара током, что с каждым разом становился всё продолжительнее и продолжительнее, до чёрных точек перед глазами, до металлического привкуса во рту. Они даже не удосужились вставить ему кляп в рот, сначала позволяя скулить во всю глотку, а затем видимо забыв о его необходимости. И сейчас он умрёт. Глупо, откусив себе язык от непереносимой боли, что терзала каждую клеточку его тела. Из последних сил он окинул взглядом сгрудившихся вокруг него санитаров, ни капли сострадания на лицах, лишь азарт смешанный с поистине садистским удовольствием. Очередной удар в шею, заставляющий сжимать зубы до хруста. Десять секунд — шея и всё тело объяты пламенем, на глаза наворачиваются слезы. Двадцать секунд — он выгибается, мышцы не слушаются, по ощущениям сейчас он сломает себе позвоночник. Тридцать секунд — мир вокруг плывёт, лица мучителей смазываются в один похабно смеющийся ком, под носом тепло и вязко, кажется сосуды не выдержали напряжения. Санитар отстранился, напоследок наотмашь ударяя Питера дубинкой-электрошоком по скуле, его голова дёргается как у тряпичной куклы, светлые, почти белые волосы падают на лицо. Он отчаянно пытается вернуть ясность зрению, щурясь, прогоняя точки, вызывая очередной приступ смеха, вызванный его беспомощностью. За полчаса пытки-наказания они кажется так и не смогли сполна насладиться своей властью над некогда опасным хищником, что сейчас лишился всех своих клыков и скоро будет готов пресмыкаться перед ними, только бы спасти свою жалкую шкуру. Генри вгляделся в их лица, нет, это не люди — животные, грязные животные, одно из которых, вновь повышало мощность на электрошокере, медленно приближаясь к нему. Прояснившийся взгляд заметался по комнате ища несуществующие пути к спасению, резко натыкаясь на тёмный силуэт, что стоял лениво привалившись к стене, с интересом наблюдая за ним. — Помоги, — слово с трудом слетело с сухих губ, язык отказывался шевелиться лёжа во рту дохлой, гниющей рыбой. Этот жалкий призыв о помощи, лишь вызвал очередной приступ хохота и удар, на этот раз ногой по рёбрам, что заставил Первого сжаться от острой боли, заваливаясь на бок. Силуэт медленно отлип от стены, подходя ближе, продолжая с любопытством разглядывать Питера, как он сам когда-то рассматривал вывернутых на изнанку животных, с любопытством, с отвращением и с толикой ликования. — Помочь? Что ты подразумеваешь под помощью? Мне убить их или может избавить от страданий тебя? — Тень не отрываясь смотрела своими полуслепыми, молочно-белыми глазами на него. А затем криво ухмыльнулась, насколько позволяли обгоревшие губы. — Как же я помогу тебе, если я лишь призрак в твоей голове, а Генри? Генри не мог ответить, дубинка-шокер вновь впилась в его шею, продолжая пытку, что на этот раз закончилась куда быстрее, через двадцать секунд мир перед глазами Первого поплыл, а затем и вовсе померк, погружая его в холодные объятия тьмы. Он то и дело поправлял накрахмаленный воротник, пытаясь скрыть от своей маленькой копии последствия недавнего наказания, она ещё не готова, она слишком слаба и это раздражало Генри, слишком поздно он обратил на неё внимание, позволив 'папе' основательно промыть малышке мозги. Генри злился. Питер мягко улыбался подходя к девочке, смотря на изобилующий красным рисунок из-за плеча ребёнка. Иногда ему казалось, что Эл тоже видит Тень и слышит голоса. Когда в её рисунках он находил отражение своих снов, где красный мелок превращался к алый туман и тёмно-бурую слизь. Когда ловил на лице девочки мимолётные гримасы боли, будто-бы от мигрени или слишком громких звуков, не смотря на тишину царившую вокруг. Именно в моменты наблюдения за Элевен в его голове и начал созревать план освобождения. Их освобождения. Питер вновь улыбнулся девочке, с удовольствием отмечая скромную ответную улыбку, в этот раз у него есть шанс. Малышка Элевен без сомнений достала сотерию из его шеи. Всё что-бы отблагодарить своего единственного друга. Генри вновь захлестнули давно забытые ощущения, вновь раздался гвалт голосов в сознании, что более не вызывал отторжения, лишь усмешка ломанной линией прошила губы Первого, ломая по шву маску санитара Питера. Он счастлив, когда в коридоре на них натыкается охрана, всё они были причастны к его пыткам и под громкое тиканье часов у него в голове ломаются их кости. Элевен шокирована, ей страшно, но кажется она довольно спокойно принимает новую сущность друга, ведь он всё ещё на её стороне, он всегда будет на её стороне. Генри оставляет её в подсобном помещении, в ушах заслоняя реальные звуки нарастает бой часов. Маятник медленно пришёл в движение, постепенно набирая скорость. Один, удар раздаётся в голове Первого, тело под потолком бьётся в агонии, выгибаясь так сильно, что кажется сейчас сломается позвоночник. Два, очередной охранник отлетает в стену, сползая по ней, оставляя за собой густой алый след. Три из игровой доносятся истошные вопли, что слышала бы вся лаборатория останься там хоть кто-то живой. Четыре. — Питер. — В дверях стоит малышка Элевен, напоминая кролика в капкане, она напуганна, её пугает кровь, что покрыла всё вокруг, пол, стены, ещё тёплые трупы подопытных детей, даже его некогда снежно-белый костюм, всё было покрыто алым. Элевен замерла, понимая кажется, что ей не куда бежать, у неё никого не было кроме Питера, так зачем противиться судьбе если она сама её зовёт. А «судьба» тихо стояла, не сдвинувшись ни на шаг, выжидающе, по-кошачьи склонив голову набок, изучающе смотря на девочку пугающе чужим взглядом некогда тёплых лазурных глаз. — Тебе нечего бояться, Элевен, — тёплый, хорошо знакомый с детства голос успокаивал и обволакивал, ограждая от всего мира в непроницаемый кокон. Тонкие пальцы мягко коснулись подбородка нежно, но настойчиво вынуждая встретиться взглядами. — Больше нечего. — Ты присоединишься ко мне? — реальность вокруг надломилась, мир грозился рассыпаться на миллион осколков в каждом из которых отражались лишь они двое. Рука Генри нащупала безвольно повисшую кисть Джейн и мягко переплела с ней пальцы, пачкая её ещё тёплой кровью, но кажется даже не замечая этого. — Да, — слово легко слетело с сухих губ. Её ничто не держало здесь, у неё был только Питер. Она легонько сжала хладные пальцы подчёркивая свой ответ. — Элевен… Моя милая Эл… Мир треснул, рассыпался и закружился вокруг них миллионом осколков, порождая тьму, куда с готовностью падала Элевен, чувствуя лишь холодные, но надёжные объятия мертвых рук, что как и обещали оградили её от всего мира, забирая в спасительную тьму. Они падали в тёмные воды, вдвоём, две идеально сломанные игрушки, чьи сколы так подходили друг другу, наконец соединились, образуя одно целое.
