Что ты знаешь о «личном пространстве»?

      Головной убор грубо приземляется на тонкие колени, которые от неожиданности подскакивает вверх, пятками вновь прижимаясь к деревянному полу. Ваня укладывает руки за затылок, позволяя себе раствориться в ухмылке, и мягко бегает взглядом по вошедшему в гримерочного помещение Леониду, рассматривая чужие очертания утонченного лица, цепляясь за каждый кончик профиля, от самого лисьего носа до приподнятого подбородка. Нет, всё же, облик Сергея Муравьева-Апостола не стоит даже рядом с тем, что было во-истину правдивым: Бичевин казался ему куда привлекательней всех тех ролей, которые успел примерить на себе, да и, что уж тут, невероятно настоящим, без тех фальшивых масок, навязанных режиссером. Робкий и с контрастом самоуверенный — нигде такого не отыграть, даже в скупом описании. Колесников знает, ему не хватит и слов. — Не хочешь спросить, что я тут забыл? — язвит, не сдвинув с колен головной убор, — Лёня? Молчание — знак согласия. Но Иван молчит до последнего, дожидаясь обоюдного согласия. Ничего. Бичевин только молчаливо стирал с лица грязь, оттряхивая мундир. — Лёня? — Что? — Бичевин не сводит и взгляда, всё той же ваткой елозя вокруг лица кругами, — Ты сюда заходишь каждую сцену, что мне спрашивать? Я уже устал тебя выгонять. Я понял, что ты про личное пространство не слышал никогда. — Вот именно, что захожу. А мог бы придти по приглашению. То есть, пьяным мне звонить можно, а чтобы поворковать в гримёрке, так я сразу отпадаю? — Мы на работе, Ваня. И я тебе советую сосредоточиться на ней — из тебя уже император не ас. Пальцы мужчины касаются подлокотника, ковыряя непонятного происхождения дырку, задумчиво опуская взгляд. — Так я и не император пока что. Ты какой-то раздраженный. Что-то случилось помимо меня? — Слушай, — раздраженно выдыхая, Леонид отстраняется от стола, расстегивая верхние пуговицы рубашки в силу невероятной духоты, — Я устал. У меня скоро спектакль, ещё сцена с верхней ездой под плюс тридцать. Я эту одежду знаешь как уже не переношу? Ещё ты тут ходишь — тебе у себя не сидиться? В ответ лишь усмешка. Последняя, заведенная до невыносимого усмешка, режущая слух измученного. Скулы Бичевина заметно напрягаются, стоит разглядеть довольный вид Ивана, и ладонь лишь молчаливо машет в адрес оппонента, разворачиваясь со всё ещё не завершенным гримом. Каблуки тяжелых ботинок двигаются в сторону выхода, но кисть тем же образом перехватывается под давлением Колесникова, принуждая остановиться. Солжет, что не ждал этого, что недоволен незваным присутствием. Всё окружающее до того уматывало, что, казалось бы, этот человек в костюме Его Величества был единственной отдушиной, от которой он принципиально ворочил нос, но стоило напиться, так этот человек, с горой принципов и морали, прибегал самым первым. — Так сними её, — и вновь все накатывает волной недовольства. — Ты охренел, Колесников? — Я тебя не пойму. Жалуешься весь день, ворчишь, а решать проблему — так это по моей части? Ты себя ангела-хранителя нашёл, Лёнь? Не забывай, что мне скоро тебя под виселицу пихать. — Скорее бы, — пытаясь отдернуть руку без особых усилий, он всё-таки останавливается, чувствуя, как смягчается строптивость, — Мне выходить через пятнадцать минут. Отпуская давай. — А сейчас ты куда собрался? — подтягивает к себе, вновь ощущая эту внушаемую разницу в росте. Даже забавно. В ответ не получает и слова, лишь аккуратную дозволенность под призмой недовольства: хмурится, глядит со всей строгостью, но помогает избавиться от тяжелого мундира, прикрывая веки в мимолетном удовольствии — тело дышит, но не дольше позволенного, вновь чувствуя невероятный жар, стоит рукам Колесникова забраться под легкую ткань, проглаживая подушечками пальцев широкую спину. — Надолго тебя не хватило, — акцентирует Ваня, вздрагивая и обвивая упругие плечи. — Тебе самому то не хреново? Честно, я сейчас готов умереть. Не могу уже, — стонет, закрывая веки, параллельно хватаясь за ворот Колесникова, — Пятнадцать минут, Вань, но чтобы вечером тебя рядом не было. — А я никогда к тебе по вечерам и не прихожу, — цепляя рубашку, перетягивает её через голову, натягивая с забавным выражением лица. И впрямь, влажное тело заставляло не просто привлечь всё свой внимание, но и молчаливо посочувствовать, понимая, что оба в одной чаше — все устали, всем плохо, но кто-то переносит по-своему. Уж больно люди разные. Проводя ладонями по груди Леонида, добираясь до шеи, Колесников мигом обхватывает её ладонями, трепетно царапая до легкий красных отпечатков. — Обожаю видеть тебя таким, — двигается вперед, даря мягкий поцелуй в уголок губ, плавно переползающий во что-то более настойчивое, нацеленное на жаркий поцелуй в самые вялые губы, в итоге оттягивая одну слегка вниз, — Можешь не утруждаться, я всё сделаю сам. — Да у меня в планах особо не было, — первая усмешка слетает с чужих уст и Бичевин, не успев продолжить реплику, с рваным вздохом оборачивается спиной, сразу понимая, что к чему. Пальцы впиваются в поверхность стола и скользят с невероятным предвкушением длительного удовольствия, — Ты с собой до сих пор таскаешь? — намекая на смазку и прочие предохранительные прибамбасы, оборачивается назад, ловя взглядом процесс чужой готовности. Ваня снимает с плеч продолговатый плащ, отбрасывая его на спинку кресла, и мягко улыбается, вынимая из брюк полупустой тюбик, всё ещё не желая избавляться от одежды окончательно. — Пока общаюсь с тобой — да. Я за этим то и пришёл, не тупи, — посылает воздушный поцелуй, на который Бичевину остается вскинуть брови. Чувствуя неясное желание отстраниться в угоду гордыни, не позволяет под давлением прижатой к пояснице ладони, все так же вжимаясь в столик. — Не выебывайся уже, — с недовольством мычит Колесников, добираясь до чужой молнии штанин, — Я вот это вот хоть и люблю, но не в этой обстановке. Пятнадцать минут, Лёнь. — Я за это время ещё успею чай попить с Янковским. Ты слишком высокого о себе мнения. Чувствуя, как снизу живота завязывается своего рода ниточка, натягиваясь с каждым прикосновением туже, Лёня вновь закрывает глаза, сосредотачиваясь на чётких ощущениях, к которым успел пристраститься уже давно. Опуская голову, что в миг приобрела тяжелые нотки, утыкается лбом в деревянную поверхность, дожидаясь, когда тяжелые штаны будут спущены до колен. Приятная ткань скользит по упругим ногам Бичевина, позволяя наконец то раздвинуть их шире, и останавливается на месте, задерживая невероятную интригу. Холодная смазка принуждает зашипеть, дожидаясь чужих поглаживаний, но лишь каплей стекая вниз. — Что ты там говорил о личном пространстве? Размажешь сам? — Господи, Колесников! — буквально рычит, подталкиваясь бедрами назад, — Я сейчас уйду. — Да? В таком положении? — смешок бьет в голову пульсирующим образом, попутно размазывая субстанцию вдоль чужих ягодиц, разглядывая до мурашек приятную картинку. Не впервые раз, но, право, чувства всё те же, — Разведи шире. Ответа не последовало, как и, впрочем, жеста. Всё ещё утыкается лбом в предчувствие жара, который, пусть и не был отличим от того, что был ранее, но казался куда приятней и желаннее. Бичевин опрокидывает голову назад, прислушиваясь к предупреждающему звуку стянутой к низу молнии, и напрягается в локтях, стоит ощутить, как член уже упирался между, вызывая позади тяжелое дыхание. Лёня расплывается в улыбке, дожидаясь хотя бы слова, но впредь не слышит ничего, кроме заторможенных хрипов. Всё всегда проходили привычным образом: страсть, прелюдия, и вот, Колесников уже упирался стояком в ожидании ответной отдачи, которая следовала от Лёни в своем репертуаре — стонать и закусывать шею. Но всё это всегда оставалось с стенах любимой квартире, но не сегодня. Своя мера комфорта была перечеркнута. Толчок вперед заставляет Леонида прогнуться, вскрикнув и закусив губу, сводя из уст пронзающий стон, подавленный сомкнутыми губами. Пальцы вжимаются в стол настырней, шатая его от каждого хлопка бёдер, роняя на пол не самые увесистые принадлежности. Держаться сложно, но не столько ногам, сколько выплескивающимся через край эмоциям. — Колесников… — с тяжелой пыткой молит Бичевин, задирая голову выше, когда толчки опережают ухват за темные волосы, натянутые чужим напором, — Блять… Снизу живота сводит, утягивая к низу, фантомно окрыляя. Приглушенные вздохи сливаются с хрипом Ивана, поддаваясь навстречу за каждым шлепком. Хочет услышать хоть слово, но ничего. Смазка помогает умеренному скольжению и Лёня судорожно тянется к собственному члену, неудачно пытаясь ухватиться за основание. Толчки переходят на нечто более решительное, уже срывая из чужих уст громкие стоны, прикрывающиеся чужой ладонью. Чужое имя срывается на прерывистый «ох» и доводит до прямого завершения. Чувствует, как сперма стекает вдоль собственной ладони, густо обволакивая её, не позволяя отдышаться — Ваню всегда хватало дольше. Звуки умеренных шлепков ударяют в уши и последнее проникновение задерживается изнутри ещё на ровную минуту. Пальцы сжимают дрожащие ягодицы, то и дело разводя их и сводя в равной степени. Грудь вздымается вперед, Леонид спешит отстраниться, но только не находит возможности это сделать, прогибаясь в коленях. — Как тебе? — тяжелая рука гладит поясницу, — Расслабился? — Расслабился. Только если нас услышали — ближе не подходи, — мычит, убирая с лица капли выступившего пота. — Так не я стонал как шлюха последняя, — позволяет себе ущипнуть левуя ягодицу, уверенно отстраняясь. Знает только, что все обещания Лёни — детские оправдания, не несущие за собой ничего, кроме попыток поднять свою опущенную планку.