Действенные пытки над шезму
Эву тотчас же бросило в холодный пот. Реальность вдруг схлопнулась, вытесняя весь сарказм и все насмешки. Она, черномаг, еще неделю назад выполняющий заказ, сидела в покоях Верховного (!) Эпистата и переписывала начисто древнейший свиток о том, как именно эффективно ее пытать. От того насколько использованным выглядел свиток вывод напрашивался сам по себе — в ходу эти практики были часто. И она могла быть следующей. Могла, если продолжит вести себя так, словно это все игра, а она в ней кошка. Если даже это и было так, то Эвтида была, наверное, самой неуклюжей кошкой на всем побережье Нила. Девушка попыталась максимально сохранить спокойствие, чтобы не выдать себя, но от зоркого взгляда Амена, судя по всему, не ускользала ни одна деталь. Мужские руки вдруг опустились по обе стороны от нее, как бы запирая Эву между столом и торсом прислонявшегося сзади мужчины. — Что… Вы… — Предложение не формулировалось. Да куда там! Даже в голове вопрос не формулировался. От непозволительной близости сердце моментально зашлось в бешенном темпе, Эва слышала как кровь пульсирует в ее висках. Все инстинкты кричали ей бежать, но она не могла сдвинуться с места, будто скорпион ее ядовитый ужалил. Голова Эпистата вдруг легла ей на плечо, горячее дыхание обожгло шею. — Наконец-то до моего любимого свитка дошла. — Амен был настолько близко, что его язык едва ли не задевал мочку уха зардевшейся девушки. — Он особенно ценен, Эвтида. Передается из поколения в поколение, с незапамятных времен, когда не было еще охотников, когда можно было заниматься онейромантией и некромантией. Даже тогда были те, кому не нравились эти мерзкие торгаши, наживающиеся на чужом горе. Те, кому хотелось знать как им сделать больнее всего. — Эва попыталась юркнуть из цепких лап беловолосого, но оказалась лишь сильнее зажата. — Увлекательно… Впервые вижу настолько старый и важный текст. Трепет перед ним ощущаю, ненавижу ведь черномагов сама, Осирис им судья. Да сожрет Амат их черные сердца. — максимально убедительно выжала из себя девушка, но Амен лишь бархатисто рассмеялся ей на ухо. — Верно говоришь, Эвтида, а мы ему в этом поможем. Проконтролирую как с текстом этим обращаешься, страшно его в руках твоих оставлять. Порвешь ведь… случайно. — рука Эпистата легла поверх крохотной руки Эвы, и он сам начал вырисовывать слова, не позволяя девушке контролировать ни одного движения. Когда первая глава, содержащая информацию о тошнотворной пытке крысами была наконец переписана, мужчина выпустил пальцы девушки из плена, но от стола отходить не стал. — Дальше сама, а я наставлять буду, так ведь не научишься ничему сама, если как с ребенком с тобой буду. Знала бы Эвтида о методиках преподавания Эпистата — бросилась бы лучше в Нил к крокодилам, чем сюда добровольно пришла. Но она была лишь онейромант, не ведающая, а жаль. Способность вторгаться в чужие сны была совершенно бесполезна в жизни, если так разобраться. Стараясь игнорировать горячее дыхание потенциального палача в шею, девушка продолжила вырисовывать мягкие линии, медленно и округло, но получалось из рук вон плохо — не в ее характере были медлительность и мягкость. Руки Амена вдруг переместились со стола на ничем не прикрытую талию девушки. Сет бы побрал ее любовь к открытым нарядам. Хотелось укутаться в толстую шкуру буйвола, лишь бы руки мужчины на своем теле не ощущать. А предательское тело отзывалось на такую простую ласку, да еще как. Дыхание сбилось, на спине выступила россыпь горячего пота. — Пиши, Эвтида, пиши, я лишь показываю как надо. Мягко, — руки заскользили вниз по изгибам, доходя до ягодиц, и поднялись обратно, вновь сжимаясь вокруг талии, — и нежно. С толком, — правая ладонь вдруг поползла вверх, слегка задевая грудь и поднимаясь до самой шеи, — и расстановкой. — Что вы… — но предложение оборвалось, когда рука Эпистата резко зажала рот девушки рукой. — Я разве слово тебе давал? Пиши, Эвтида, делай как велено, я направлю. Это почерк разве? Старательней! — движения мужчины стали значительно грубее, едва ощутимые касания перемешивались с грубостью, пальцы Эпистата вцеплялись в девушку, нарочито стараясь больше боли принести. Эва мысленно старалась закрыться от того, что происходит, сконцентрироваться на том, что было на чистом листе перед ней, но вывод каждой линии был сродни пытке, когда тело подвергалось такой атаке. Концентрируйся, Эва, одна из жесточайших пыток для онейромантов — лишение сна. Если не давать онейроманту спать более чем 5 дней то… Буквы заплясали перед глазами, когда рука Амена оказалась под юбкой, двигаясь по внутренней стороне бедра, как бы вынуждая девушку поддаться и слегка раздвинуть ноги. — Твои наряды всегда прикрывают такое ничтожное количество кожи, — шепот мужчины вызывал нервные импульсы в тех местах, о которых Эва и не знала до сегодняшнего вечера, горячие губы коснулись шеи, а за нежным прикосновением последовал легкий укус, — будто хвастаешься тем, чем тебя одарила Бастет, хочешь, чтобы на тебя смотрели, чтобы тебя желали. Знаешь ведь, что все мужчины вслед тебе смотрят, и упиваешься превосходством. Не боишься ты плохих последствий от столь развязного поведения? Или не доводилось еще плохих людей встречать? Пиши, Эва, чего встала, мы так с тобой до утра провозимся, не отвлекайся… — грубые мужские пальцы скользнули вдоль кромки нижнего белья, отчего рука Эвы дрогнула, выведя корявую закорючку прямо посреди предложения. — Переделывай! — За властным мужским рыком последовал звонкий шлепок по правой ягодице, который, казалось, оставил ожог. Свободной рукой Амен швырнул девушке под руку новый папирус, в то время как пальцы правой руки, воспользовавшись ситуацией, ловко юркнули под нижнее белье, проходя вдоль промежности. Эвтида ощутила улыбку Амена спиной, она могла в этом поклясться. — Влажная. Горячая. Сила возбуждает? — Эпистат придвинулся к девушке еще сильнее, сокращая то ничтожное расстояние что было между ними до нуля. — Нравится, когда как с животинкой обращаются? Необузданная, непокорная, дикая, а хочешь быть покоренной. Интересно. — иероглифы окончательно перестали поддаваться, но мужчину это, казалось, вообще не смущало. — Не начнешь писать, пожалеешь, что родилась на этот свет. — мурлыкающий бархатистый тембр совершенно не подходил этим грубым прикосновениям, Эва чувствовала себя как жрица любви, зажатая в переулке неблагополучного района, но никак не как ученица на уроке чистописания. — Прекрати… те… — Собрав волю в кулак, наконец выдавила из себя девушка, но сделала этим лишь хуже. Сразу два пальца Эпистата бесцеремонно вошли внутрь, в то время как вторая рука накрыла рот девушке, поглощая ее томный вздох. — Я повторю последний раз. Пиши, Эвтида. Не отвлекайся. Руки дрожали, пальцы отказывались крепко держаться за перо, но выхода не было — теперь не до шуток и колкостей было. Вот он какой, Верховный Эпистат. Зверь был куда страшнее, чем о нем пели. Пальцы Амена тем временем со знанием дела двигались внутри, задевая стенки и оттого прошибая девушку новым разрядом каждые несколько секунд. Даже пальцам там тесно. Эвтиде вдруг стало страшно от того, что ждало ее дальше. Когда руки Эпистата вдруг разом покинули тело юной шезму, она всерьез задумалась о том, а не стоит ли ей выпрыгнуть в открытое напротив окошко? Да только далеко ли она убежит из охраняемого поселения? А потом время для рассуждений резко кончилось, не дав мыслям развиться в какой-либо план действий. Позади раздался шуршащий звук падающих на пол одежд, а в следующее мгновение с Эвы с треском была сорвана юбка, новая, между прочим. — Постарайся не пролить чернила, — Эва хотела было обернуться и спросить, а зачем ей в общем-то проливать чернила на ее кровный труд, как вдруг Эпистат одним резким толчком полностью заполонил ее изнутри. От острой боли, неожиданности, смущения из глаз брызнули слезы, и, как и предсказывал Амен, дернувшаяся рука девушки едва не опрокинула чернильницу на на две трети законченный папирус. — Хорошая девочка. — словно хваля Эвтиду за удержанную чернильницу, мужчина слегка качнул бедрами назад, частично выходя из девушки и позволяя ей перевести дыхание. — Хватит… пожалуйста… Рэймсс же тут, в соседней комнате, — у Эвы не оставалось никаких козырей в рукаве, оставалось лишь молиться на то, что друг в соседней комнате не уснул и вот-вот придет на помощь. — Защитник твой спит давно, путешествует с Ба по граням сознания. А если не спит — не посмеет вмешаться, силенок и воли не хватит. Уроком ему полезным тоже будет. Пусть послушает, может вести себя менее дерзко станет. Продолжай писать, Эва, чуть-чуть осталось. Поверь, устал ничуть не меньше твоего. — мужчина начал медленно двигаться внутри, но совершенно не с целью заботы или оберегания от резких ощущений, напротив, он будто издевался на Эвой, пародировал ее иероглифы. Линия вниз — входил до конца, линия вверх — выходил. Двигался рвано, без темпа, получая удовольствие просто от факта своей власти. Руки то грубо сжимали ягодицы, то переходили на грудь и шею, кажется, оставляя там гематомы от столь яростного сжимания. Но и этого было достаточно, чтобы тело Эвтиды начало отзываться. Она поймала себя на мысли, что когда Амен выходил из нее полностью — ей хотелось, чтобы он тотчас же вошел в нее обратно, будто без него там стало пусто. Оттого девушка стала писать быстрее и четче, провела логическую связь между почерком и поведением Эпистата. — Молодец. Стараешься. — Быстрее, пожалуйста, — по правде говоря ей было уже не до письма, хотелось отдаться этому зверю в лице человека целиком и полностью, лишь бы быстрее уйти отсюда с остатками своего достоинства, если есть там еще что-то, конечно. — Вошла во вкус? — Амен рассмеялся ей на ухо, низко, как только он умел. — Ты не имеешь права просить о чем-то. Но так как ты хорошо учишься, так и быть, заканчивай с проклятым папирусом и закончим с обучением как полагается. — Эва принялась писать старательней прежнего. Честно, она и не знала, что может писать так быстро. Она и не умела, в общем-то. Мотивации никогда не хватало. Что-что, а мотивировать Эпистат умел. — Последнее предложение, непокорная. — мужчина стал двигаться быстрее, резче, жестче, с каждым разом все сильнее ударяясь об ягодицы девушки и буквально вжимая ее в стол. Наконец, перо скрипнуло последний раз, после чего было отброшено куда-то в сторону, за стол. На радостях Эвтида ловко юркнула из рук мужчины, и тут же, повернувшись к нему лицом, запрыгнула на стол, скидывая при этом все то, что на нем лежало, включая несчастные свитки и полную до краев чернильницу. Сет все это побери, плевать ей было на эти вещи. Амен разбудил в ней то, что все эти годы спало, и теперь, казалось, не хотело возвращаться обратно в спячку. Она тут же прильнула к губам мужчины, и они наконец слились в столь желанном обоими поцелуе. Беловолосый, не теряя времени, приподнял Эву за ягодицы и, не церемонясь, вошел в нее до самого основания, так, что с ее губ сорвался скомканный стон. Его рука легла на заднюю поверхность ее шеи, затягивая девушку в еще более глубокий поцелуй, его губы сминали ее под собой, не давая ей и толики надежды на горячо любимое ею право вести. Комната наполнилась томными вздохами, а о существовании бедного Рэймсса кажется к этому моменту забыли оба. Верховному Эпистату даже доставляло удовольствие, что этот щуплый мальчишка слышит их. Было в этом что-то садистское, видно же, что любил он девицу эту несносную, щенком за ней бегал. Пусть послушает как мужчина с женщиной обращаться должен, хоть научится. А вмешаться захочет — так шея у него тоненькая, как тростиночка сломается. Эва, вдруг почувствовав как в легких начал заканчиваться жизненно необходимый кислород, отстранилась, пытаясь перевести дух. От былого страха не осталось и следа, желание застлало ее разум, а вместе с ним и остатки здравого смысла. — Я ведь могу сбежать, — с заговорщическим видом вдруг прошептала она Амену в губы, глядя прямо в его выразительные глаза. — Сбежать в столицу на аудиенцию к фараону и сдать тебя за насилие над бедной девочкой писарем. Думаю, не все оценят такой подход к обучению неферут, еще и вне уз брака. — эта шутка показалась Эве очень смешной, настолько, что она даже позволила себе звонко расхохотаться. Те доли секунды, что она почувствовала возвращающуюся к ней власть, доставили ей неимоверное удовольствие, вот только продлились недолго. Что-то изменилось в лице Амена. Появилось в нем что-то животное. Но сделать Эвтида ничего не успела. Движением одной лишь руки мужчина снял ее с себя, вновь разворачивая к себе спиной и грубо вжимая в стол, так, что весь торс Эвы оказался прижатым к столу его сильной рукой. — Забываешься, Эвтида. — прорычал он, резко входя в нее. От былой игривости не осталось и следа. Эпистат входил в девушку так резко и грубо, как считал нужным, будто и за человека ее не считал. Пальцы правой руки зарылись в ее густых темных волосах, резко оттягивая их на себя, тем самым приподнимая голову Эвы. Над ухом раздался яростный голос: — Ты здесь в Фивах, потому что так решил я. Ты в моих покоях, потому что так решил я. Ты все еще не висишь на площади и не горишь в костре, потому что так решил я. Нет у тебя друзей, и защитников нет. Думаешь, ты самая умная? — Резкий толчок. — Думаешь, что твоему коварству нет предела? — звонкий шлепок раздался, кажется, на все поселение. — Я знаю кто ты, Эвтида. С самой первой нашей встречи знаю, что ты шезму. От ужаса Эве показалось, что ее ударили под дых и украли весь кислород. Ей хотелось верить, что это все кошмар, бред, галлюцинации — да что угодно, только не правда. Она отдалась Эпистату, она вжата им в стол, он знает кто она. Он охотник. Она добыча. И силки только что захлопнулись. — Ты жива, потому что я смотрю в другую сторону. Потому что я выбираю смотреть в другую сторону. Ты засыпать и просыпаться должна лишь с одним чувством — благодарностью за жизнь. — собственный монолог, казалось, только распалял Амена. Он наконец отпустил волосы девушки, впиваясь руками в обе ее ягодицы, и начал двигаться с неистовой силой. Такая она была напуганная, беззащитная, но в то же время узкая и влажная. — Сегодня я раскусил тебя, Эвтида. Ты дикая непокорная девица, но лишь потому, что тебе хочется быть сломанной. Мы идеально подходим друг другу. Больше своей работы я люблю лишь ломать. К концу поездки станешь ручным зверьком, люди диву даваться будут. Эва в какой-то отчаянной попытке вернуть хоть грамм былой силы вытянула руку назад, надеясь поцарапать Эпистата, но ее же буйность обернулась против нее — руки в одночасье заломили за спину до искр из глаз. И хоть она лежала на этом чертовом столе раздетая, униженная, почти что сломленная и рыдающая, вторая ее половина казалось получала какое-то животное удовольствие от того, как с ней обращались. Тугой узел внизу живота завязывался сильнее с каждым толчком мужчины, каждый шлепок превращался в томный стон, слетающий с ее губ, отсутствие кислорода от зажатой огромной мужской рукой шеи приводило ее к дрожи в ногах. И лишь звонкий доминантный голос Амена держал ее в реальности: — Прогнись для меня. — И она прогибалась. Так как могла, любая дворовая кошка позавидовала бы ей сейчас. — Стони громче, шезму, не сдерживайся, пусть все поселение знает как тебе приятно. Толчки становились все быстрее и быстрее. Все ощущения от животного страха до желания сплелись в комок внизу ее живота и, наконец, с очередным толчком разорвались. В глазах на секунду померкло, в ушах зазвенел колокол, а с губ сорвался непозволительно громкий стон, чем-то походящий на крик. Амен, войдя в нее еще несколько раз, с рыком кончил прямо в нее, разливая тепло по конвульсирующему телу, но обоих сейчас мало волновала перспектива младенца на руках через 9 месяцев. Потные и мокрые, оба свалились на пол, оказываясь в объятиях друг друга, будто и не было всех тех угроз, что были сказаны в пылу желания. Глаза Амена вдруг скосились на что-то в углу комнаты. — Эвтида, — голос его был почти гробовым. — Да, Эпистат? — Эва попыталась выглянуть из-за мужчины и увидеть предмет его недовольства, но удавалось с трудом. — Проклятая ты неферут, рок над тобой не добрый, чует мое сердце. Неужто так хотела меня целовать, что не заметила куда чернильницу кидала? — девушка приподнялась на локтях и едва ли не упала обратно от увиденного. Свитки, все до единого, стоящие ей всего ее достоинства, были уничтожены, пропитаны черной краской до самого основания. — Жду завтра на закате. — Завтра уже только с оплатой, — хохотнула девушка, надевая на себя порванную юбку держащуюся на последней самой крепкой льняной нитке. — Сегодня так и быть за мой счет. — Не гневи богов, иди пока не договорилась, сумасшедшая женщина. Эвтида исчезла из дома Верховного Эпистата с первыми лучами рассвета, а вместе с ними пропало и все то, что они говорили друг другу. Будто и не было никогда этой сцены. Жизнь в поселении продолжилась своим чередом, где Эва — начинающий писарь, который стал делать успехи благодаря ежедневным занятиям с новым учителем, а Амен — гроза всех шезму. И, кажется, только на Рэймссе эта ночь оставила неизгладимый след.Действенные пытки над шезму
7 июня 2023 г. в 13:22
Амен со стуком поставил на стол кувшин с витиеватыми узорами, тем самым привлекая к себе внимание всех находящихся в библиотеке. Эвтида поймала себя на мысли, что даже такая простая вещица как кувшинчик из-под пива смотрелась в его несуразно больших руках как настоящее оружие против шезму.
— Так Вы, значит, в Гермополе задания выполняете? Так учитесь? — в его голосе не было ни надрыва, ни истерики, лишь холодная злость, пробирающая до самых костей. — Посмотри, наставник, как твои ученики грамоте учились! Напитки распивали на рабочем месте, думали, видимо, что от этого иероглифы ровнее станут. — Реммао выглядел так, словно готов был провалиться в подземное царство на страшный суд прямо здесь и сейчас, во всяком случае, так показалось бы любому, кто плохо был с ним знаком. Эвтида же, даже сквозь эту маску, видела огонь, плещущийся в его темных глазах, и знала, что Рэймсс видит то же. А это означало лишь одно — им обоим не сносить своих безответственных голов.
— Простите, Верховный Эпистат, дурные они у меня. Эвтида сирота, что с нее взять? Некому было манерам учить. А брата я воспитывал, не до него мне было, вина моя. Обоих выпорю так, что на пиво год еще смотреть не смогут, Ра мне свидетель. Ух я вас! — наставник замахнулся, как бы изображая последствия сего проступка, но ни Эва, ни Рэймсс не шелохнулись — знали, что наставник не из тех, кто синяки будет на теле оставлять в качестве наказания. — Чтоб на закате были в моих покоях, буду над вами, как над детьми малыми, стоять, пока свитки переписываете, раз по-другому вам невдомек.
— Нет, — голова учителя дернулась от звука, словно ему влепили звонкую пощечину. — В моих покоях. Оба. Раз наставник ваш дурь из вас выбить не смог, значит, этим займусь я. Некогда нам в хорошего учителя играть, мы тут болячку лечить пытаемся, а у нас писари пьющие. — Амен смерил провинившихся грозным взглядом, так и говорящим: «Только попробуйте в ответ колкость кинуть: за волосы подвешу и шакалам на съедение брошу», а потом развернулся и с грохотом покинул библиотечный холл, пригибаясь перед дверным проемом — больно мал для него был.
Эвтида и Рэймсс синхронно тяжело вздохнули. Реммао же теперь выглядел скорее напуганным, чем разозленным. От этого становилось только тяжелее на душе. Учитель ведь. Много охотников повидал. Знал кого бояться стоит.
***
— Все ты виноват! — тихо прошипела Эвтида, щипая Рэймсса за плечо. Наказание от Верховного Эпистата пугало ее не так сильно, как остальных. Свою долю насилия девушка пережила уже, и лишь сильнее стала, дух укрепился. Что такого мог сделать этот охотник, не видящий черномагов своими огромными глазами прям у себя под огромным носом? Не так уж страшен зверь, как о нем пели. Что девушке не нравилось, так это перспектива бессонной ночи. Что-что, а свой сон она любила и берегла, и так не все с ним было в порядке. — Говорила я, что допивать не надо. Говорила, что уснем оба.
— Помолчи, Эвтида, и без тебя тошно! Брат мне таких страстей наговорил, что я и уснуть теперь никогда не смогу. И ноги свои чуть активнее волочи, от шарканья песком в ушах звенит. — юные черномаги направлялись в самое нежеланное место для любого из их окружения — покои Амена, «величайшего» охотника на шезму. Как бы ни хотелось затеряться в трущобах Фив, дабы избежать уготованного наказания, эта ищейка из-под земли бы их достала, только хуже сделалось бы от непокорности. — Умоляю тебя, без глупостей. Одна ночь без шуточек твоих хамских, разве многого прошу? — темноволосая прыснула в кулак от молящего голоса друга.
— Глазища-то, как у Омфиса сделал, когда кусок мяса свежего учует. Так уж тебе мои шуточки не нравятся? — ответом Эве стали лишь дурашливый, но все еще сильный, удар в плечо, да взгляд полный просьбы. — Все-все, не смотри на меня так, расплачусь сейчас, видит Ра, сироты так не выглядят, когда хлеба кусок просят. Актерище. Не ту профессию ты выбрал, мой друг, ой не ту.
Эвтиде хотелось бы съязвить еще, но дальше диалог продолжить не представлялось возможным. Начинающие шезму стояли перед аскетичным жильем Эпистата, не зная как правильнее будет войти, да и стоит ли? Вдруг палящее солнце припекло, да позабыл он про наказание?
Дверь вдруг лихо отворилась, ударяясь о стену.
— Дышите так громко, что из комнаты вас услышал, чего встали? Или стучаться вас в Гермополе тоже не учили? — Нет. Не припекло. Не позабыл. — Проходите. Сказал бы Вам устраиваться поудобнее, да это ни к чему — наказание все-таки. На пол садитесь — холод уснуть не даст.
— Гостеприимство достойное Вашей высокой должности, — лениво протянула девушка, проходя внутрь жилища, осматриваясь по сторонам. — Да и жилье под стать. — в спину вдруг врезались два взгляда, оба злые, но ощутимо по-разному. Один испуганно-недовольный, точно принадлежащий другу, а другой — Эпистата, ни с каким не спутаешь.
— Никак не пойму, Эвтида, глупая ты или смерти жаждущая? В столице за меньшее языки отрубают, а ты нарываешься словно, что ни слово — то язва, что ни действие — то наперекор. — Амен смерил девушку холодным взглядом, под которым она все же наконец уселась на предназначенное ей место. — Пора бы Вам понять, что я вам не наставник и не брат. Ваша жизнь в моих руках, решу вас казнить — слова мне поперек никто не скажет, лишь пару слез над местом захоронения прольют, и то втайне. Я жду от вас такой же отдачи, как от любого охотника под моим командованием — не больше, но и не меньше. Самодеятельность и характер свой для супругов будущих оставьте, ох и нахлебаются они с вами горя.
И Рэймсс, и сидящая рядом Эва поежились, то ли от серьезности эпистатского голоса, то ли от промерзлости пола. В следующее мгновение перед ними упала стопка свитков, размером едва ли не с маленький некрополь. Многие выглядели так, словно посмотри на них достаточно долго — и развалятся тотчас же, что уж говорить о сохранности иероглифов.
— Все наизусть знаю. Малейшие повреждения помню. Каждый новый разрыв — хлыстом удар по голому хребту, надеюсь, достаточно понятно изъясняюсь? К утру чтобы все переписаны были. Будут вопросы — оставьте их себе, не нянька я вам. — На этих словах светловолосый грузно развернулся и покинул комнату, после чего уселся за стол в смежной комнате. Сей жест ясно давал понять две вещи: помогать Амен не будет ни с трактовкой, ни с разбором, но глаз не спустит. Эва и Рэймсс грустно переглянулись, осознавая, что отделаться за пару часов тут не удастся, а после принялись за работу — делать больше было нечего.
По истечении двух часов рядом с темноволосым скопилась уже приличная горка свежих свитков. В писании практика у него все же имелась, хоть и до Дии ему далеко было. А вот Эвтида, напротив, продолжала пыхтеть над одним единственным свитком, и с каждым новым иероглифом текст становился лишь хуже. Линии плясали и разбегались; то там, то тут стояли чернильные пятна, а размер иероглифов изменялся от мала до велика. Всем Богам было известно, что писарь из девушки никудышный. Попроси ее пробраться в сон, ощутить чье-то Ка — она покажет себя с лучшей стороны, но Эпистату ведь это не объяснишь. Да и издевки Рэймсса помогали не самым хорошим образом — мужчина словно почуял свое превосходство, видя насколько лучше Эвы он справлялся с наказанием, и так и норовил сделать какую-то маленькую гадость: то ущипнет ее, то подтолкнет, то вовсе щекотать другим концом пера начнет, словно страх напрочь отбило. Было в этих жестах и что-то романтическое, опасное. Ничто не разгоняет кровь в жилах так, как заигрывания перед Эпистатом, да еще и во время отбывания своеобразного наказания.
Девушка прекрасно знала о чувствах своего друга: чувствовала его теплую энергетику, мягкий взгляд, ощущала нежность во всех его словах и действиях, даже если на первый взгляд казались они грубыми. Но ответить взаимностью не могла. Не нужен ей был мужчина. И самой хорошо было, в гордом одиночестве. Так и не обидит никто, и обжечься не выйдет.
— Великая Сешат, помоги нам, это еще что такое? Да животинке твоей перо вручи, и та ровнее писать будет. — Над самым ухом вдруг раздался раздосадованный возглас Амена. Сквозь речь мужчины сквозило если не презрение, то самый настоящий шок. — Никогда еще не видел такого бездарного писаря. Эвтида, уверена ты, что хочешь дальше наш язык коверкать? Жрицей любви, может, все же станешь? Не твое это, смотреть больно. Слепой охотник у меня в отряде есть, да все равно пишет лучше.
— А Вы, как я погляжу, Эпистат, все купить меня хотите, который раз торговлю телом упоминаете. Неужто понравилась так? Или скидку за «дружбу близкую» получить надеетесь? — Лицо Реймсса исказила гримаса ужаса. Просил же молчать. Просил без колкостей. Дурная женщина, сумасшедшая.
— Вставай. — Амен, не церемонясь, впился в хрупкое плечо девушки одной рукой и тут же поднял ее на ноги. Даже так, на своих двоих и при немаленьком для египетской женщины росте, Эвтиде пришлось задрать голову почти до упора, чтобы с вызовом посмотреть на охотника. — Непокорная. Думаешь, не знаю, что ты делаешь? Думаешь, можешь меня убедить, что не боишься дышать рядом со мной? Я долго за вами наблюдал, все думал, совесть проснется — перестанут прямо у меня под носом тереться, но нет тут совести, не привили. Ничего, исправим, и большую дурь выбивал. Идем, письму учить лично я буду. К утру великолепным писарем станешь, а не станешь — учиться будешь до тех пор, пока пальцы не сотрешь. — Мужчина, не терпя каких-либо возражений, потащил напуганную трепыхающуюся Эвтиду за собой в ту комнату, где ранее спокойно занимался своими делами. Девушка лишь успела кинуть испуганный взгляд на своего друга, не осмеливающегося сказать и слова, по его ведь вине свиток такой плохой вышел.
Эпистат буквально швырнул темноволосую к стоящим в углу комнаты стулу и столу, но стоило девушке попробовать на этот самый стул усесться, как он одним резким движением со скрежетом вытащил его прямо из-под нее так, что она свалилась на пол.
— Удобств захотелось? Не заслужила. Стоя писать будешь, чтоб не уснула и концентрацию не теряла. Спасибо еще скажи, что не на улицу тебя выгнал. А ты, — громогласно рявкнул Амен, обращаясь к сидящему в соседней комнате Рэймссу, — ложись поспать, удовлетворительные свитки. Остальные она переписывать будет, ей практика нужней. Может чему умному из них научится. — Молодой человек, не смея противиться, лишь молча принес оставшиеся свитки и удалился «восвояси», забившись в самый темный и дальний угол отведенной ему комнаты. Едва ли тут было до сна, когда Эвтида шеей в петле уже была.
Хотелось Эве что-то язвительное сказать, вызов Эпистату бросить, но инстинкт самосохранения не давал. Хоть и не выглядел Амен взбешенным, и без того страшен был. Достаточно наязвила. Уже в плохой ситуации оказалась. Реймсс утром все Реммао доложит, а тот ее выпорет с такой яростью, что охотникам и не снилась. А потому девушка стиснула зубы и принялась за работу, хоть и неудобно было стоя писать. «Мучитель, не иначе, знает ведь, что еще хуже так будет, будто издевается, » — подумала она про себя, но вслух говорить ничего не стала. Договорится ведь, рано или поздно. Взяла первый попавшийся свиток, развернула его, грузиками специальными прижав, и принялась читать, знать ведь надо о чем пишешь.
Первый свиток переписывался казалось целую вечность, второй же переписался чуть веселее. Качество обоих оставляло желать лучшего, разве что разводов теперь чернильных меньше стало, не пихал ведь никто. Наконец руки Эвтиды дошли до третьего свитка — самого древнего и объемного из всех, и, по правде говоря, того, которого она больше всего боялась. Развернув хрупкий папирус, девушка принялась переписывать иероглиф за иероглифом, предварительное чтение отнимало слишком много времени, а полезного ничего там не было. Так, мелочи, каким отваром рану полить, да шкура какого животного песчаную бурю пережить поможет. Нежные женские пальцы заскользили по шершавой местами разваливающейся бумагой, повторяя линию за линией, пока на свежем папирусе наконец не появилось оглавление.