Когда-то
одним нестерпимо солнечным днём
всё детство Листвички проносится перед глазами яркими бликами и уносится куда-то вдаль; оно весело махает рукой на прощание, так многообещающе улыбается ей, и сыплет смешинками, убегая по лесной тропинке.
И вот Листвичка стоит одна, маленькая, с такими блестящими, широко распахнутыми глазами на лице, раскрасневшемся от бега; стоит и смотрит вслед своему сбежавшему детству, и жгучая обида непонятно на что захватывает дух, заставляет на миг задохнуться.
Листвичка горько плачет, поджимая губки, и трёт руками глаза, размазывая слёзы.
Листвичка не знает, когда именно наступило то злосчастное утро. То утро, когда она поняла — теперь ей натянуто улыбается только прилежная и
правильная взрослая жизнь.
Листвичка не помнит, когда именно Песчаная Буря стала провожать её с Пепелицей снисходительными взглядами; не помнит, когда Огнезвёзд стал таким невыносимо уставшим, что его руки всё реже поднимались, чтобы приласкать их с Белочкой, ведя по волосам; не помнит, когда Пепелица так доверенно вложила её ладони в свои и повела дальше, наставляя.
Так, однажды, она привела Листвичку к этой иве, покосившейся и кривой, но такой величаво огромной, что Листвичке тогда казалось — ничего не может иметь тени длиннее.
— Здесь рядом граница с территорией Ветра, — обобщает Пепелица, сжимая пальцами её плечи. — Поэтому отсюда видно нашу речушку.
— О-о, — восторженно тянет Листвичка, задирая голову.
— «О», — передразнивает Пепелица, усмехаясь, и треплет её по голове. — Ты не расслабляйся, мы за травами!
Ежевичные плети обиды ослабляют свою хватку, давая ей продохнуть.
Наверно, тогда Листвичка и смирилась — нет, просто приняла то, что было неизбежно.
И вот она снова у этой ивы, уже старше, скомканней, но всё так же рядом с наставницей.
Волосы Пепелицы сейчас короче, черты лица — заострённей. Она вся приподнята в странной решительности, но какой-то мрачной, порывистой. Листвичка пугается — она не может прочитать её в этот раз; замирает и с совсем не светлым, несвойственным ей трепетом ждёт её слов.
Пепелица привычно трогает кончиками холодных пальцев её плечи, аккуратно нажимая на них. Листвичка понимает намёк почти сразу же; вдыхает-выдыхает и расправляет плечи, выпрямляясь. Пепелица разворачивает её к себе, заглядывает прямо в глаза и ищет что-то на дне радужек, в самих бегающих зрачках, в самой, кажется, её сути.
Но Листвичку не так легко пронять. Она приподнимает подбородок до того, как это успевает сделать Пепелица, и та одобрительно ей улыбается, и улыбка её словно немеет, застывает на лице воском расплавленной свечи с ямочками аккурат в уголках губ.
Кажется, с минуту они молчат.
Листвичка ловит себя на том, что совсем рядом мелькает чья-то тень.
—
Когда-нибудь ты похоронишь меня здесь.
Листвичка замирает на месте, то ли слишком медленно вникая в смысл слов наставницы,
то ли не в силах пошевельнуться под чьим-то пристальным, чужим взглядом.
Но разве они не одни?
— Хорошо?
Едва различимый шорох заставляет встрепенуться с новой силой.
Листвичка подаётся вперёд, вся как-то даже бледнея. Губы сжимаются в искусанную полоску, под бровями пролегает невидимая тень, и Пепелица тут же тянется к её лицу, будто намереваясь смахнуть её, развеять неясность, но Листвичка перехватывает её руку, сжимая.
Кто ты?
—
Зачем ты мне всё это говоришь? — горячим шёпотом.
Никто не должен нас видеть.
Пепелица чуть приседает в коленях рядом с Листвичкой, равняясь с ней. Её вдруг посеревшие глаза странно поблёскивают.
— Просто запомни мою просьбу, ладно?
Листвичка чувствует только странный пустотный холод, сковывающий от груди и к рукам.
Уходи.
Листвичка неуверенно, осторожно кивает ей.
Пожалуйста, уходи, уходи, уходи.
Беглая тень поскальзывается шуршанием совсем рядом, и всё стихает.
— Вот и умничка, — Пепелица вновь разворачивается, возвращаясь к корзинке с травами.
Листвичка сцепляет пальцы в замок сзади, переплетая их — жест немой благодарности. Она знает, что наблюдатель поймёт. Потому что, кажется, она знает наблюдателя. И он ей очень, очень нравится. Она не хочет терять его.
Спасибо.
Оглядывается. Смутная мысль мелькает в голове слишком быстро.
До встречи.
Приходи ещё.
***
Тень перестаёт быть просто наблюдающим со стороны силуэтом, когда ей исполняется шестнадцать, и Грач дарит ей её первый поцелуй.
Под этой ивой.
Ветви шепчутся, листья шуршат в осуждении или проклятии —
неважно! — ведь она так счастлива прямо сейчас.
Ей исполняется семнадцать, когда под той же самой ивой они сплетают воедино пальцы и вместе с ними — судьбы. По сизым тропкам вен двигается такая же синяя, аристократическая, но грязная кровь, неправильная, как и сама их любовь, порочная — они сливаются воедино, прижимаются друг к другу — лоб в лоб, заглядывают глаза в глаза и читают в радужках друг друга разрешение. И в его океане в раз утонули её сомнения. И в её лесу в миг затерялись его желания. И они убежали. И Пепелица осталась стоять под той ивой одна — новая тень, только в этот раз
никем не замеченная.
***
Листвичка плачет и слёзы её — соль на раны — в буквальном смысле.
— Потерпи немножко, я помогу, я знаю, ты же сама меня учила, погоди ещё секундочку, совсем капельку, всё будет хорошо, всё пройдёт, вот увидишь, совсем немного, немножечко…
Пепелица улыбается ей окровавленными губами. Хрупкая Листвичка зашивает дрожащими, тонкими руками-ветками, её раны — смертельные, — оплетает её в свои тонкие нити-лианы, медленно и ласково убаюкивая. И действо её бессмысленно соответственно. И она знает об этом. Лишь нежно хоронит, со всей присущей ей ласкою. От волос Листвички пахнет цветами и травами — она ведь тоже целительница, — и это словно благословение для души, умирающей, знающей: близко её погребение. Она уйдёт в землю. И лишь потом уже в небо.
Сначала была земля.
— Сейчас, сейчас… — Листвичка бормочет и чувствует, чувствует осуждение в голосе ветра, осуждение в голосе листьев, осуждение во взглядах со всех сторон и сочувствие — со спины. Грач стоит рядом, израненный и дрожащий, такой же молодой и измученный, как она сама. Солнце сыплет им слёзы-веснушки — на лицо Листвички падает свет, и на секунду Грач умирает внутри, когда Листвичка, маленькая, такая тихая, с сердцем, крохотным, как у птички; с ручками, аккуратными, как у ласточки перья; с телом изящным, как шея лебедя, движущимся так плавно, размеренно, внезапно становится нервной, разбитой, резкой, и раскаяние, страх, горечь, злоба — на саму себя — в её голосе — крик: — Не умирай! Пожалуйста! Слышишь? Пожалуйста! Не уходи!..
Грач падает ниц рядом с ней, нежно касаясь плеча, но Листвичка не чувствует. Она ничего больше не чувствует, и в груди у неё большая дыра, как озеро, которое она когда-то нашла и подарила всем племенам. Как озеро, в честь которого ей было даровано имя. Как озеро — в глазах Грача. И она тонет, ведь невозможно выплакать столько слёз.
—
Мне очень жаль, — его шёпот прерывает шёпот листьев и ветра. Природа молчит
и оплакивает… и оплакивает…
И взгляд Пепелицы совсем стекленеет; и руки Листвички, тонкие, маленькие, по локоть в крови —
по локоть, звёздное племя, у этой маленькой девочки; — и платье в крови; и лицо в крови — на щеке след от прикосновения ласкового, почти материнского, на прощание.
Листвичка рыдает в голос.
Листвичка хоронит Пепелицу под ивой.
Листвичка плачет и бросает Грача ровно там же,
и уносит под сердцем его детей.
***
—
Воробушек, — улыбка Листвички сокрушённая и очень усталая. Она всё ещё молодая, но уже такая
наученная. Она знает, что делать. Она
умрёт молодой. Она любит сына. Любит других двух своих детей. И завещает им самое дорогое, глядя туда, где скрывается её милое море — за границы племени Ветра. Она всё ещё видит его силуэт, читает знаки и звуки — и в шёпоте листьев теперь — одобрение. —
Похоронишь меня однажды под этой ивой, — она наказывает.
Воробушек молча моргает. Конечно, её милый слепой малыш всё ж не видит, как она плачет.
Но когда-нибудь он поймёт. А пока что она довольствуется его растерянным:
—
Хорошо…
