Она любила лилии. Белоснежные нежные лилии.
Именно поэтому Геннадий спешно направлялся вон из девятого по счету посещения цветочного магазина.
Но старания не прошли даром, и Кривицкий наконец держал в руках пышный букет, накрытый сверху душистым одеяльцем свежих лепестков. Этот аромат был любимым у его Ирины, именно потому ее парфюм, волосы и даже освежитель воздуха в их квартире источали этот неповторимый аромат, который ассоциировался только с ней, с его возлюбленной, первой и единственной, последней и самой прекрасной в понимании мужчины.
Их свадьба наконец состоялась уже два года назад, а он все никак не мог поверить в это. Никак не мог поверить, что тогда она охотно приняла предложение стать его супругой, сменить фамилию и позволить одному из пальцев украситься обручальным кольцом.
Заметил ее на набережной еще издалека, увидев до боли знакомый силуэт, покачнувший все внутри.
— Ирочка! Прости, я задержался. — ранее всегда пунктуальный Геннадий виновато признал вину и в качестве извинения протянул букет жене.
— Спасибо! — а она и не думала обижаться. Напротив, его опоздание дало время побыть одной после очередной череды дерганий на работе, подумать и разложить все по полочкам в голове.
И соскучиться. Куда же без этого?
Женщина легко чмокнула губы мужчины, лучезарно улыбнувшись, и поднесла цветы к аккуратному носику, вдыхая их чудный аромат и расплываясь в улыбке.
Только сейчас он мог в полной мере рассмотреть ее: элегантное серое платье, подчеркивающее изгибы и спускающееся до миниатюрных колен, темный пиджак, прикрывающий плечи, но при этом будучи расстегнутым развевающийся под давлением назойливого ветра, старательно зачесанные волосы и... Светящиеся изумрудные глаза, которые не могли омрачить никакие дурные обстоятельства и мысли. Она отчего-то сама резко изъявила желание прогуляться, побыть наедине с ним даже несмотря на толпы проходящих рядом людей.
Они смотрели друг на друга, невзирая ни на кого. Они были здесь одни. И нет никого вокруг.
— Может в кафе? — предложил Геннадий, будучи не в силах оторваться от ее лица.
— Кривицкий, помнишь, мы постоянно здесь покупали свежие булочки и сидели ели их прямо на набережной? — помнил.
Как забыть?
Он всегда помнил все, что касалось этой женщины. И как они вместе сбегали с пар на концерты, как вместе ночами пытались готовиться к экзаменам, что, конечно же, получалось крайне плохо, потому что уже спустя несколько десятков минут нетерпение парня брало свое, и он опускался губами на нежную кожу шеи девушки, как они прогуливались вместе по московским паркам что в молодости, что спустя 30 лет после их последних встреч.
— Пойдем, любимая. — это его обращение всегда заставляло душу Ирины трепетать, наполняться самыми светлыми чувствами и радостными эмоциями. Так нежно это звучало только с его уст, так блаженно это слышалось только ею. Мужская ладонь по традиции сжала ее руку, пальцы переплелись, а женская голова сладко расположилась на плече.
Внезапно разыгравшийся ливень, выходящий из густых темных туч, перебил все планы, заставляя изменить место пребывания двух безвременно влюбленных. И словно удача помахала им рукой, в качестве приветствия подсовывая на глаза мало приметную афишу.
Тот самый любимый спектакль Егоровой, на который она все хотела сходить.
— К кассе? — сразу же поняли друг друга, и Ирина, воодушевленная таким раскладом, резво направилась за супругом, который укрыл ее своим же плащом, жертвуя сухостью своей шевелюры и широких плеч.
Маленький зал, не загроможденный заполненными балконами, последний ряд, скрывающийся в полутьме и вскоре начавшийся спектакль... Будто что-то свыше послало им такое везение, что не могло не порадовать дополнительно. Что вещали на сцене, Ирина не слышала, постоянно разглядывая лицо супруга.
Будто стараясь запомнить, будто видя в последние разы.
— Ир, ты чего? Все хорошо? Тебе не нравится спектакль? — всполошился Геннадий, видя ее незаинтересованность в мероприятии.
— Тихо, все в порядке. Просто любуюсь тобой. — глупо улыбнулась, что еще больше насторожило мужчину.
— Егорова, точно что-то случилось. — забеспокоился. Невозможно, непонятно. Никогда так завороженно не смотрела на него, даже несмотря на то, что поистине любила, в этом сомнений не было.
— Просто люблю тебя. — шепнула, растворяя все его опасения в нежном поцелуе, в трепетном соитии их губ.
Поглаживала седые кудри, перебирала их, опускалась пальцами на лицо мужчины, проводя по каждой неровности, по каждой морщинке, которой ежедневно награждал его возраст.
— И я, причем очень сильно. Поедим? — Геннадий достал из сумки пакет с ароматными свежими булочками, покрытыми сахарной россыпью. Ирина с удовольствием ухватилась за свою долю, с аппетитом нападая на все еще теплую выпечку.
Забавная, с набитым ртом, счастливыми глазами она не переставала ему напоминать о тех юных летах, о молоденькой студентке Ирочке Егоровой, бесстыдно забравшей его сердце на всю жизнь.
***
Единственное, что спасало этим утром, это остатки удовольствия от вчерашней прогулки.
Все утро плошало: голова гудела, в грудной клетке все сжималось, но срочный пациент заставил отвлечься от своего здоровья и поспешить в операционную для исполнения своего профессионального долга. Свежий воздух уже не помогал и чувствовалось, как голова становится ватной.
— Ира, ты как?! — подбежал Геннадий, который увидел изменения в состоянии Ирины еще будучи стоящим в качестве ассистента заведующей на операции.
— Ген, Ханин здесь? — выдавила из себя, тяжело дыша. Внезапно скатившаяся по лбу капелька пота сразу же подтвердила опасения Кривицкого: что-то предельно серьезное. Даже можно было сказать, что запредельно.
— Ир, пойдем, сейчас сразу же сходим к Ханину. — ладони заведующей крепкой хваткой ухватились за обхватившую ее талию мужскую ладонь.
— Ген... — в глазах помутнело, боль волнами резко разошлась по пояснице, и ноги внезапно подкосились. Обмякшее тело грузно упало в руки напрочь испугавшегося Кривицкого.
— Помогите же! Ну, кто-нибудь, подойдите! — истошно зазывал Геннадий, пытаясь поднять на руки жену.
***
Силуэт мужчины аккуратно миновал ворота. Разум давно был не с ним, а ноги инстинктивно несли его в нужное место, в новое пристанище его давней любви. Та же дорога, то же молчание и те же душевные терзания.
Пальцы рефлекторно потянулись к гроздьям белоснежной сирени, аккуратно проводя по ним, заставляя источать более сильный аромат. Аромат не до конца сбывшихся мечт, аромат недосказанности и аромат ее нового парфюма, которым она воспользовалась лишь однажды.
И это "однажды" стало первым и последним, когда она в тот злополучный день собиралась на работу.
И он отчетливо помнил, как легкие переполнялись этим восхитительным запахом, пока губы были заняты трепетными прикосновениями к ее устам.
Наконец измотанный взгляд опустился на клочок возвышающейся земли, усеянной венками. Ее улыбка с фото заставила где-то в глубине души блеснуть чему-то светлому, хоть немного развеять тучи в сердце, пока на лицо устало опускались мелкие капли дождя. Унылый крест больше таковым не казался из-за фотографии на нем, на которой беззаботно улыбалась
его Егорова, его жена и его отрада.
Теплый взгляд женских изумрудных глаз, обесцвеченных на фото, теперь запечатлелся в вечности, в его душе.
И эти щемящие сердце глаза больше не видны в реальности, но каждый раз вспоминаются во снах. Опустив пышный букет рядом с одним из венков, Геннадий присел рядом, уныло глядя на родного человека.
Она любила лилии. Белоснежные нежные лилии. Именно поэтому новые ароматные лепестки каждый день опускались с упокоением на эту могилу.
Шелест одинокой листвы сиреневого куста словно нарочно коснулся слуха Геннадия. И почему-то так явно вспомнился ее голос, шепот над ухом, отдающийся слезами, начинающими наполнять глаза, прикрытые пеленой неизмеримого горя и тоски, следом бессонных ночей. Прошла неделя с похорон, с того момента, как он нашел в ее ящике небольшой листочек бумаги, на котором она написала ему все, что хотела сказать. Там она и поведала ему о своих дурных мыслях, знаменовавших скорый конец ее не долгого, но яркого жизненного пути.
Она знала, она чувствовала, что это были ее последние дни...
Оттого и так хваталась за каждую возможность побыть рядом... Нет, ее ничего не беспокоило в плане здоровья, но дурное предчувствие, которое оказалось верным, не отпускало.
А он не знал, не догадывался, не видел...
Рядом с письмом в тот день он нашел и ее завещание, составленное за день до смерти.
Тромбоэмболия. Никто ничего не мог сделать,
и он не смог...
Чем дальше шло время, тем труднее было погружаться в царство Морфея. И не хотелось. Засыпать в постели, которую еще недавно делил с самым близким для него человеком, было неимоверной пыткой.
Не видел больше смысла ни в чем. Зачем? Для чего? Главный смысл жизни лежал сейчас напротив в этой сырой и прохладной земле.
— Ладно, Ир, мне пора. Пока. — разговаривать с безжизненной фотографией напротив стало уже чем-то привычным, потому, окинув взглядом землю и еще раз смахнув с щек слезы, Кривицкий невесомо поцеловал ее лицо, такое светлое и такое радостное, но уже ненастоящее.
— Люблю тебя, Егорова. — шепнет уже у самого выхода.
Пешеходный переход, скрытый за столбами проливного дождя, невовремя появившиеся из ниоткуда яркие фары и сильный удар, не сопровождающийся болью.
Ничем. Абсолютно.
«Надо мною тишина,
Небо полное дождя.
Дождь проходит сквозь меня,
Но боли больше нет...»
И о чем были последние мысли мужчины в этот момент? Наверное, о вечности.
Об их совместной с его Егоровой вечности...
«...И все в бездну сорвалось.
Свободным стану я
От зла и от добра.»
Она всегда любила лилии. Белоснежные нежные лилии. А он любил ее. Самозабвенно и до одури бесконечно, безгранично.
