bad idea

Минхо действительно думал, что он на дне. Но тут… да, естественно. Он давится кашлем, зажимает себе рот, стискивает зубы, но получается крайне паршиво. Слышит стук — не со дна (хотя казалось бы), а всего лишь в дверь. — Ты скоро там? — Отъебись, я отравился, — хрипит Минхо, показательно отплевываясь в унитаз. В целом, не так уж и сильно соврал — это дерьмо, которое в нем проросло, иначе как отравой не назвать. И он не про цветы сейчас. Вернее, не только. — Бля, — Минхо прекрасно представляет, как Джисон мнётся у закрытой двери, и вид наверняка такой виноватый и растерянный, как у щенка побитого. — Тебе принести чего? Или Чан-хёна позвать? О, да, блять, только Чан-хёна тут не хватало. — Принеси мне… — Он давится кашлем и пытается замаскировать его под рвотные позывы. Его, кажется, вот-вот действительно стошнит — просто от того, как он тут старается. — …благую весть, что хорео вы… — блять, кажется, он проглотил что-то. Мерзость! — …прогоните с Джинни, а от меня отъебётесь хоть на пару часов! Джисон замолкает на пару секунд. — Всё равно скажу Чан-хёну, — решает он и сваливает от ванной наконец. И Минхо бы глаза закатил, только вот ему не до того — заходится кашлем так, что чуть ладони с ободка унитаза не соскальзывают. Мда, сейчас бы ещё нос расквасил — вообще был бы красавец. Впрочем, тогда было бы проще объяснить кровь на лице. Кому-нибудь. Чану, например, который точно будет сюда ломиться минут через пять. Хотя лучше бы не. От Чана уже тошнит. Вернее, от Чана уже кашляется. Дурная всё-таки была идея. Он сплевывает в унитаз смятые острые лепестки, покрытые слизью и кровью. Горло дерет — Минхо знает, что это ещё не всё. Хорошо, если не только начало. И вообще… Чем лучше он сейчас постарается, тем дольше он проживет нормально. Возможно, даже до следующего дня. Паршиво, конечно, но в его ситуации выбирать особо не приходится. И он, естественно, не сможет скрывать это вечно. Судя по всему, у него пара месяцев до того, как приступы станут невыносимыми, и придется делать операцию. Это хорошо, это правильно — по крайней мере, он успеет закрыть эту концертную программу, пока ещё что-то может. Главное — всё просчитать. И с той, и с той стороны — проблемы. Тянуть долго нельзя — всё станет явным и он свалится в очередном приступе прилюдно, а это недопустимо. А делать операцию слишком рано — значит… запороть тур, как минимум, потому что на него рассчитывают, а после операции, которая обрубает не только корни проросших в нём георгин, но и все его эмоции, танцевать будет… Нет, вероятно, танцевать будет всё ещё реально, просто танцы его будут дерьмовыми. Танцы, лишённые чувств — убожество. Как и человек, что уж тут. О том, что придется уйти из группы, он старается вообще не думать. Если болезнь не отступит — следующий камбэк у группы будет всемером, каковы бы ни были результаты операции. И Минхо знает, что его будут отговаривать и тащить на себе мертвым грузом до последнего, но он уже всё решил. Если болезнь не отступит, конечно. Ему бы хотелось в это верить. Но она не отступит. Потому что для этого ему нужно разлюбить одного упрямого Бан Кристофера Чана, а это вообще не представляется возможным. Возможным представлялось не влюбиться окончательно, не пропасть в этом невероятно потрясающем мудиле с головой, но… Не то чтобы «не влюбляться в парня, который тебе не светит» было задачкой со звёздочкой, но это ведь Минхо. Минхо, который знал, что Чан убивается по Феликсу и никогда ни на кого больше не посмотрит. Минхо, которому говорили словами через рот, что «со мной не будет ничего серьёзного, но нам ведь этого и не надо?». Минхо, который ушами послушал, покивал и согласился, что «да, конечно, только секс». Минхо, который уверял их обоих, что они взрослые мальчики, которым просто нужно расслабиться. Минхо, который влюбился по уши, позорно, тупо и ожидаемо, в своё «расслабиться». До дрожи под коленами, до краснеющих щёк и до издевательски-розовых лепестков, которые Минхо сейчас брезгливо сплёвывает в унитаз. Георгины. Даже здесь издёвка, тонкая, едкая, лишний раз подчёркивающая, какой Минхо дурак. «Я не готов к серьёзным отношениям», «ты нравишься мне, но я ничего не обещаю». Чёрт возьми, лучше бы Минхо в Хенджина влюбился. Или в того же Джисона. У какого цветка там было значение «я люблю пиздострадать, а не тебя»? От размышлений отвлекает только очередной приступ кашля — во время которого Минхо снова чуть не рвёт. А в дверь осторожно, но уверенно стучат. — Минхо? Ну, разумеется, припёрся. Первое (и весьма глупое и эгоистичное) желание — открыть дверь, ткнуть Чана лицом в месиво из лепестков и крови, и пусть делает, что хочет. Но остатки здравого смысла всё-таки побеждают — и Минхо просто бьёт ладонью по кнопке смыва. Он не может об этом сказать. Не Чану. К чёрту. Потому что, ну… Это же Чан. Чан предупреждал. Неоновый дисклеймер буквально вывесил в самом начале, прямо перед глазами у безнадёжного Ли Минхо. Сразу же. Ну, почти сразу же — после третьего (подряд, так что, наверное, это считается первым?) поцелуя и перед тем, как Минхо полез к нему в штаны. И всё равно — это же Чан. Ответственный и заботливый контролёр. Ещё и лидер. Полезет в чём-нибудь винить себя, рвать волосы в труднодоступных местах и будет пытаться силой заставить себя влюбиться в Минхо, чтобы остановить это всё. А когда у него не получится, Чан, наверное, с ума сойдёт и винить себя будет вполне конкретно и с последствиями. — Минхо. А если получится — будет ещё хуже. Минхо сдохнет со стыда, если Чан сможет полюбить его вот так, из жалости и нежелания быть виновным… или, ещё хуже — из страха, что группа потеряет мембера. Чан же лидер, может на себя и это взвалить. — Я считаю до трёх и выбиваю дверь. — Только попробуй, — хрипит Минхо, вцепляясь в унитаз так, что пальцы белеют. — Я отравился какой-то дрянью и блюю. Отстаньте от меня, а? Минхо слышит вздох и всё-таки закатывает глаза. — Оставляю у двери графин с теплой водой, таблетки и твой телефон. Пожалуйста, забери себе, когда я уйду, — отчитывается Чан, и Минхо плакать хочется. — Сообщу менеджеру, что тебе нездоровится. Если станет хуже, позвони мне, я включил звук на телефоне. Выпей воды и… Дальше Минхо не слушает. Чан распинается, даёт чёткие инструкции, будто Минхо пять лет и он сам в жизни с отравлением не справится, а Минхо просто старается не заорать и не зареветь в голос. С-скотина. Заботливый. Раздражает. Настолько, что зубы сводит. И лёгкие — в приступе очередного кашля. Давайте будем честными — у Минхо не было ни единого шанса не влюбиться в Чана.

***

В этот раз он почти не вызывает подозрений. В следующий — тоже. Но ему ведь не может везти постоянно, так? Минхо заходится кашлем в пустом зале для репетиций. Тяжелым, хриплым кашлем, который никак успокоить не получается. Минхо беспокоит то, что он проявляется всё чаще — видимо, чёртовы георгины чувствуют себя просто отлично, раз так буйно рвутся наружу при малейшей возможности. А ещё беспокоит то, что танцевать уже становится сложно — ощутимо не хватает дыхания. А ещё беспокоит тихое и неуверенное «хён?» от двери танцзала. Минхо прижимает ко рту окровавленные ладони и смотрит на Феликса примерно с таким же ужасом, с которым Феликс смотрит на него. — Нормально, — выдыхает Минхо и сгибается в приступе снова. Феликс щёлкает замком на двери (слава богу, ведь Минхо помнит, что где-то здесь всё ещё ходил Джисон) и торопится к нему, начиная неловко постукивать по спине. Не то чтобы это помогает. — Ты, а… Кто? Как давно? Чан зна… Разумеется, чёрт, опять про чёртового Чана! — Цыц, — шипит Минхо, сминая лепестки в ладони. Феликс торопливо лезет в сумку за салфетками. — Нормально. Не дрейфь, прорвёмся. — Хён, — обиженно тянет Феликс, глядя на Минхо своими выразительными глазищами. Так, что Минхо даже совестно становится. Настолько, что он отводит глаза, пытаясь затолкать склизский ком из лепестков в развернутую салфетку — и ещё и руки ей же вытереть. И рот. Получается паршиво, но лучше, чем ничего. — Я серьёзно. Кто… Что это? Минхо молчит пару секунд. — Георгины. Не ты. Это всё, что тебе нужно знать. Феликс мягко вздыхает. Минхо колет вина. По законам жанра он, наверное, должен ненавидеть Феликса и думать всякое в духе «если бы не он, Чан был бы моим» и так далее, но… Не получается. Не потому, что Феликс не виноват. И даже не потому, что Чан никогда не был «его». А просто… Феликс чудесный. Светлый, классный и со всех сторон замечательный. Ненавидеть Феликса может только кретин или моральный урод какой-нибудь, а Минхо, конечно, неудачник, но не зверь. — Так нельзя, хён. Нам нужно рассказать… — Не нужно никому ничего рассказывать, — отрезает Минхо и медленно выдыхает. — Прости. Правда, не нужно. Я просчитал — у меня есть время, чтобы закончить этот тур. Феликс поджимает губы. — Закончить тур? А потом? Минхо комкает салфетки в руках и не смотрит на Феликса. Чувствует, как Феликс прожигает его гневным взглядом. — Хён, ты, блять, серьезно сейчас?! Из-за какого-то мудака идти на такое? Ты с ума сошёл? Так, нет. — Феликс выпрямляется, будто уже всё решил и сейчас будет давить своим авторитетом. Это смешит. — Сейчас мы пойдём к тому, кто тебя динамит, и заставим его всё быстренько исправить. Хер знает, как, но что-нибудь придумаем. Поговорим с компанией, расскажем Чану, они… Минхо всё-таки прорывает на истерический хохот, сменяющийся новой порцией кашля. Заставить быстренько всё исправить. Рассказать Чану. Конечно, лучшая идея просто. Минхо буквально видит, как он приходит к Чану, он смотрит на него с этим своим усталым прищуром, тянет его на колени, а Минхо разыграет из себя девицу и с придыханием заявит что-то в духе «я не трахаться пришёл, а признаваться тебе в безответной любви, кстати, вот цветы, это тебе, домашнее производство». От такого Минхо посмеивается — и кашляет ещё сильнее. — Пиздец, как же это жутко, — выдыхает Феликс, когда Минхо заканчивает и тянется к нему за новой салфеткой. Вкладывает её в руку буквально, без капли брезгливости собирает пару смятых лепестков с пола, и вообще ведёт себя, как самый чудесный друг, вот это ирония. — Да ладно, это естественно, — хмыкает Минхо. — Естественно, если ты неудачник, так что понимаю, почему тебя это обошло стороной. — Не говори так, — морщится Феликс и поправляет Минхо волосы. — Я просто плохой человек. Никогда ни в кого не влюблялся. Вот это уже удивительно. По крайней мере, Минхо аж перестаёт запихивать в карман изгаженные салфетки, чтобы с удивлением посмотреть на Феликса. — Совсем никогда? — хмыкает Минхо, Феликс пожимает плечами и указывает подбородком на выход. Минхо кивает головой. Нужно дойти до туалета — умыться и выкинуть весь этот… беспорядок. До того, как они наткнутся на кого-то из стаффа. Или на Джисона, который Феликса наверняка уже потерял. — Мне… Нравится кое-кто, — будто через силу признаётся Феликс. — Но не думаю, что это важно. В конце концов, я никогда… У меня никогда не было такого, как у тебя, поэтому… — Это Чан? — устало спрашивает Минхо и видит, как глаза Феликса чуть расширяются. — Что? Нет! Минхо снова смеётся. Наверняка немного безумно, но ему плевать. Боже, как же очевидно. Эти двое… И слона в комнате не увидят, если это их касается. Впрочем, не только они. Ведь ни Минхо, ни кто-либо из тех, кто шутил про то, что Чан «обожает Феликса больше, чем командовать», никогда не задумывались о том, почему Чан, чёрт побери, не кашляет.

***

Чан не кашляет. Даже не подаёт виду, что такое может быть ему знакомо. Ведёт себя абсолютно нормально, когда бы Минхо на него ни посмотрел. Абсолютно нормально носится, решая какие-то проблемы со стаффом. Абсолютно нормально шутит в кругу мемберов, абсолютно нормально смотрит фильм с ними всеми очередным вечером, абсолютно нормально позволяет Чонину закидывать на него руку и абсолютно нормально косится на Минхо, интересуясь, не заболел ли он, когда Минхо просто чуть кашлянул. Минхо чувствовал себя одновременно преступником и свидетелем. Свидетелем — потому что он наконец-то видел их (и Феликса, и Чана) с правильного ракурса и видел, как идеально всё складывается — серьёзно, эти двое прямо как кусочки пазла, и не сложить два и два в их случае просто недопустимо. Преступником — потому что какая-то частичка его, эгоистичная и мерзкая, живущая где-то в районе лёгких, наверняка хотела это разрушить, ведь она хотела Чана себе. Минхо себе даже думать об этом запретил. Чан — для Феликса, Феликс — для Чана. Они идеальны вместе, даже если пока этого не понимают. Минхо нравится Феликс, Минхо, чёрт побери, любит Чана, и он не позволит своим грязным рукам забраться в то чистое, что между этими двумя происходит. Соглашаться спать с Чаном тоже не надо было. Изначально. Но кто же знал. Хорошо, что из них двоих хотя бы Чан остаётся верен себе. Верен Феликсу. Чувствами верен. Это ведь самое главное. Чан отлично понимает, что главное — поэтому к Феликсу у него его самое искреннее, светлое и незапятнанное, а потребности можно удовлетворить с кем-то, кто понимает и разделяет его точку зрения. По крайней мере, на словах понимает и разделяет.

***

Феликс не понимает Минхо и не одобряет его скрытности, но заботится. Прикрывает его, когда ему «нездоровится», отгоняет ставшего слишком уж любопытным Джисона и периодически ненавязчиво пытается переубедить или что-то выяснить. Выяснить пытается буквально с дьявольским упорством, и Минхо почти расслабляется — язык цветов Феликс наверняка знал, но сложить два и два просто не мог. По крайней мере, если это касалось Чана. И то, что Чан волнуется и постоянно на них поглядывает, Феликс, скорее всего, не замечал тоже. Зато замечал Минхо. Не так часто, как он боялся — Чан был слишком занят расписанием и Хан Джисоном, который недавно коротко, но серьёзно отболел — но всё равно — не кашлять под чужим внимательным взглядом становилось всё сложнее. Особенно — когда они были вдвоём. Особенно — когда Чан в очередной раз приходит в его комнату. — Вы много общаетесь с Феликсом в последнее время, — небрежно замечает Чан, заваливаясь на кровать и поглаживая Минхо по животу, — А ещё ты выглядишь бледнее. Как ты себя чувствуешь? — Нормально, — пожимает плечами Минхо, не чувствуя ни малейшего укола совести, — И я не трахаюсь с Феликсом, не волнуйся. — Я знаю, что ты не трахаешься с Феликсом, — фыркает Чан, — Я не про это спрашивал. — Угу. За кем ты следишь, за ним или за мной? Чан молчит, а Минхо хмыкает и посмеивается. За обоими. Понятно. Или за всей группой. Это же Чан. Гиперответственный и въедливый. И любящий их — всех без исключения, просто… Просто немного по-разному. Просто парней он любит, как свою семью или своих детей; Феликса — всей душой, беззаветно и ярко, а Минхо… Минхо нравится ему достаточно, чтобы засунуть в него член, но недостаточно для того, чтобы Минхо перестал задыхаться своей паскудной и тупой невзаимной влюбленностью. — Я не осуждаю и не мешаю. Если вы действительно… Ну… Минхо выдыхает, чувствуя неприятное жжение в раздраженном горле. — Нет, Чан. Даже если бы у меня была какая-то романтическая симпатия к нему, я бы на это не пошёл. Кодекс пацана, помнишь? Чан посмеивается. — Помню. Кодекс пацана. — И, немного помолчав, добавляет, — Спасибо, Минхо. — Обращайся, — бурчит Минхо, чувствуя, как чужая ладонь съезжает к груди, и — он уверен — скоро ляжет ему на шею. Он молча поворачивает голову к Чану, подставляет шею под прикосновения — в привычном невербальном жесте «всё в порядке, я тоже этого хочу». Чан ожидаемо ведет ладонью выше, наслаждается чужой покорностью, чуть ближе двигается. Смотрит прямо в глаза, будто хочет в самую душу заглянуть. — Ты… В порядке? Точно ничего не хочешь мне сказать? Минхо выдерживает взгляд. В конце концов, хотя бы на это его ещё хватает. — Нет. — Хорошо. Минхо закрывает глаза и послушно подаётся вперёд. Минхо старается дышать ровно и размеренно. Минхо старается расслабиться. Минхо тяжело и надрывно кашляет в поцелуй. После этого, разумеется, начинается безумие. Чан не просто злой и расстроенный — он в ярости и без ума от тревоги одновременно. Силой отнимает руки Минхо от рта, буквально лезет к чёртовым лепесткам, смотрит на них буквально пару секунд — и поднимает на Минхо такой взгляд, что тот бы не удивился, если бы после этого Чан его ударил. — Какого хрена?! — Заткнись, — хрипит Минхо, прикрываясь руками и заходясь кашлем. — Я сам ви… — Какое, нахрен, сам виноват?! — ревёт Чан, буквально слетая с кровати и нашаривая телефон, — Почему никому не сказал? Это, блять, серьёзно! Как давно… — Не имеет значения, — хрипло произносит Минхо, — Пара недель у меня ещё есть. — Пара недель?! Твою мать, ты мог сказать мне это с самого начала, я мог бы попытаться что-то придумать! — Что придумать? — устало выдыхает Минхо, пока тянется за полотенцем, которое теперь постоянно валялось под кроватью… Совсем не для того, для чего он и Чан обычно его использовали. — Я мог бы постараться разлюбить его и полюбить тебя! — орёт Чан, и для Минхо это звучит как пощёчина. Конечно, Чан не со зла. Конечно, Чан хочет спасти его, а ругается, потому что ему не всё равно. Чан ругается, потому что он напуган, расстроен и виноват. Чан хороший. И Минхо жаль. Действительно жаль. — Я не вовремя? Вдвойне жаль от того, что это слышит Феликс. И, судя по тому, как выпрямляется Чан, жаль не только ему. — А ты? Ты всё знал! — срывается Чан, поворачиваясь к двери, — И вы оба ни черта мне… — Не ори на него, — хрипит Минхо, но на него не обращают внимания. — Он подыхает! Подыхает, Феликс, понимаешь?! Из-за меня, а вы… — Из-за тебя? Минхо бы очень хотелось не присутствовать здесь. Провалиться сквозь землю, желательно. Потому что Феликс смотрит на него с испугом, болью, виной и чёрт знает, чем ещё. — А ну зат… заткнулись оба, — нетвёрдо произносит Минхо, — Нехуй разводить и драматизировать. Послезавтра… Он заходится кашлем, но сердито поднимает указательный палец вверх, чтобы никто и не смел его перебить. — …последний шоукейс. Через неделю я ложусь на операцию. Не сказал, потому что это моя проблема и моя ответственность. Ты меня предупреждал. Вся вина на мне. И… — Предупреждал? Так вы… — Феликс переводит взгляд с одного на другого, и, кажется, начинает что-то понимать. — Феликс, всё не так, — пытается было влезть Чан, но тот отшатывается от Чана, как от прокажённого. — Феликс, он любит тебя, — выдыхает Минхо, даже не глядя на Чана, — Поэтому ты не кашляешь. Поэтому вы оба не кашляете. Минхо не смотрит на них обоих, но, наверное, представляет их лица. И радуется, что не видит — он не хочет выносить всю эту гамму эмоций. И понимание в их глазах — даже если Чан совершит невероятное и влюбился в Минхо до момента, когда пути назад не будет — закашляет Феликс. Минхо мутит. Сильно. — Вы любите друг друга, а я — кретин, который влез, куда не надо, и получил по заслу… Он снова кашляет. Надсадно, сильно, будто пытается вытолкнуть из лёгких целый цветок. — Хён, ты… — Блять, Минхо! Минхо задыхается. Он пытается откашляться, но получается только хрипеть и через раз отплевывать лепестки — и те не целиком. — Чёрт, чёрт… Чан суетится. Минхо чувствует это, знает это, и от этого в груди щемит ещё сильнее — то ли из-за цветка, то ли просто потому что. Остановиться не получается. Дышать — тоже. А когда его тяжело подхватывают на руки, буквально сгребая в охапку, кашлять становится ещё сложнее. — Феликс, открой дверь. Феликс. Феликс — классный. Сначала делает, что говорят, потом спрашивает. Беспокоится. Наверняка носится рядом. Такое солнышко. Понятно, почему Чан в него… — Чан, что ты… — Я знаю, что делаю, блять, ладно?! Чан кричит. На Феликса. Минхо не хотел, чтобы Чан кричал. Особенно — на Феликса. Феликса Чан любит, он не должен… — Нет у него недели, он задохнётся такими темпами. — Что? Ты в клинику его везёшь?! — А у тебя есть ещё какие-то предложения, Ли Феликс? Они переходят на английский, ругаются, спорят о чём-то, и у Минхо нет ни сил, ни желания вникать. Он сосредоточен только на попытках дышать и на потугах вытолкать из лёгких цветок, который, кажется, заполнил собой абсолютно всё. Чан зовёт кого-то, и через пару мгновений его подхватывают чьи-то вторые руки. Минхо закрывает глаза и открывать их не собирается — в конце концов, суета отвлекает от дыхания, да и вообще… Проще представить, что это просто дурной сон. К чёрту. На него набрасывают куртку, заносят, видимо, в лифт, и… ах, да, клиника. Вот, о чём говорил Чан. Точно. У него нет недели, его лишат всех чувств и эмоций прямо сейчас. Если успеют, конечно. Парни, разумеется, делают всё, чтобы успеть. Две пары рук усаживают Минхо в машину, кто-то садится рядом, обнимает крепко, принимается вытирать руки и рот, и это становится попросту невыносимо. Минхо слышит голос Феликса — он, кажется, говорит по телефону. Минхо готов поставить на то, что говорит он с менеджером. Судя по тому, как зло, но обрывочно подрыкивает ему Чан и как рвано машина дёргается с места, за рулём именно Чан. Кто сидит с ним? Ладно, неважно. Его скручивает в очередном приступе кашля. Последнее, что он помнит — это Феликс и Чан, которые выясняют что-то на повышенных тонах. Последнее, чего он действительно хочет — чтобы эти двое не смели ругаться. Не из-за него.

***

Минхо приходит в себя под чей-то редкий прерывистый бубнёж. Он удобно полулежит на мягком (мягче, чем нужно, значит, он точно не в общежитии), один локоть перебинтован и зафиксирован (капельница?), дышать… явно легче, чем было, несмотря на то, что грудь ему буквально спеленали бинтами. Открывает глаза он со второго раза. Пялится на сидящего в кресле к нему спиной Чана, негромко разговаривающего с кем-то по телефону, и чувствует… Стоп. Чувствует? Это изумляет его ещё сильнее. Он теряется в чувствах и эмоциях, которых быть не должно. — Проснулся? Чан буквально смахивает звонок и подрывается с кресла. Заботливый такой, аж досадно. — Как чувствуешь себя? Хочешь воды? Минхо было открывает рот, чтобы сказать что-нибудь хорошее, но горло болит, а во рту сухо и мерзко, поэтому он просто кивает и вытягивает чуть подрагивающую руку, в которую Чан вкладывает маленькую открытую бутылочку с водой. С нежно-розовой этикеткой и наверняка изображенным там медвежонком. Детская гипоаллергенная вода. Серьёзно, Бан Кристофер Чан? — Цветок почти заполнил левое лёгкое. Правое почти в порядке, — отчитывается Чан, будто повторял это уже несколько раз. Минхо уверен, что так и есть. — Шоукейс ты проспал, но мы выкрутились — сказали, что ты простудился. Фанаты, кажется, волновались, но мы заверили, что ничего серьёзного. Врачи срезали все цветы, но корни остались. У нас есть… от трёх до пяти месяцев на то, чтобы всё исправить. Потом придётся делать новую операцию, и там уже никто не даст гарантий, что всё легко обойдётся. Минхо устало прикрывает глаза. Ну да, разумеется. Если вскрывать лёгкие раз за разом, ничем хорошим это не заканчивается. — Зачем, — хрипит Минхо, открывая глаза — Зачем оставили корни? Чан смотрит на него со смесью негодования, усталости и… вины, кажется. — Таков был твой изначальный план, значит? Минхо молчит, но глаз не отводит. Да, он собирался удалить цветок вместе с корнем. Да, эта операция чуть сложнее, зато откат попросту невозможен. Хотя бы по той причине, что человек теряет возможность чувствовать что-либо, кроме самых простых и примитивных эмоций. Никакой страсти, никакой ревности, никакой любви. Никаких цветов. Идеально. Теперь же его лёгкие искромсаны, зато все его чувства при нём — и это вызывает досаду, раздражение… и страх, что это может повториться. И это повторится. Не может не. — Несколько месяцев — довольно неплохой срок на то, чтобы всё исправить. Я уверен, решение найдётся. Минхо хмыкает и криво улыбается. — Не смей, — шепчет он, — Рот свой закрой и даже не думай в эту сторону. Если тебе насрать на себя и на меня, то хотя бы о Феликсе подумай. На имени Феликса Чан сбивается и глаза отводит. — Вот и думай о нём каждый раз, когда предлагаешь… такое. Чан облизывает губы и всё равно упрямо вздергивает подбородок. Какой же дурак. Взваливает на себя все проблемы, до которых может дотянуться, ещё и себя винит при всём этом. Невозможный просто. — Это не единственный способ. Есть ещё два. Ага, конечно. Разлюбить или влюбиться в кого-то другого — того, кто ответит взаимностью. Потрясающе. Легко, просто и совершенно реалистично, нечего сказать. — Подожди, послушай, — продолжает Чан, видя, что Минхо уже собрал весь свой сарказм в кучку, чтобы ответить. — Я обещал не лезть в такие вещи, но вы двое… В общем, есть один человек со схожей проблемой. И, возможно, вы бы… Минхо закатывает глаза. — Я что, похож на благотворительную организацию? — хрипит он и выдыхает. — Кто у него? — Ты. Минхо чуть не давится вдохом и почти закашливается. И на этот раз никакие цветы здесь не при чём. — Чт… — Я не говорю, что вы двое кому-то что-то обязаны, — устало проговаривает Чан, — Просто… Это хороший выход, так? Вы можете попробовать хотя бы. Дать друг другу шанс. Просто позависать вместе, вдруг что-то получится. Это лучше, чем вообще ничего не делать и ждать, когда время выйдет. В последнем предложении так и сквозит сарказм. Будто Чан не одобряет, что Минхо только этим и занимался. Впрочем, какое «будто», точно не одобряет. — Если у меня не получится, ему станет только хуже. — Он согласился попробовать, если ты не против. — И? Ему нормально, что я буду пытаться полюбить его из жалости? — едко интересуется Минхо, на что Чан смотрит на него внимательно и строго. — Я думаю, — медленно, но уверенно проговаривает он, — Что ему будет достаточно того, что ты дашь ему шанс. И того, что ты вообще захочешь его спасать. Уже немало, согласись? Особенно если учитывать то, что времени у него ещё меньше, чем у тебя — одна операция у него недавно уже была. Операция? Была? Недавно? Минхо об этом ничего не слышал. Ну да, кто же ему скажет. Правда, недавно Джисон ложился на аппендицит, и… Чёрт. — Хани? — хрипло выдыхает Минхо, чуть приподнимая брови. Чан кивает. — Если тебе интересно, я готов поотрывать головы вам обоим, — вздыхает он, поднимаясь с места, — Мало того, что дураки, так ещё и молчат до последнего. Чувствую, по общежитию буду ходить со стетоскопом, а лучше — рентгеном карманным… Минхо улыбается, слушая чужой недовольный бубнёж. Как дед, честное слово. — Я схожу к врачу. Тебя обещали выписать в ближайшие пару дней, после осмотра скажут точнее. И кстати… Чан берет с тумбочки телефон Минхо и кладёт рядом с его рукой. — Джисон хотел прийти. Если ты захочешь. Вернее, все ребята хотели, но я им запретил — нечего тут толпиться сразу всем. Напиши ему. Ну, если что-нибудь надумаешь. Сам понимаешь. Минхо кивает. И Чан уже почти выходит из палаты, когда ему в спину прилетает негромкое «Спасибо, Чани». lkn: хэй lkn: в больницах уныло lkn: притащишь мне чипсов? Ответ приходит почти сразу. hjs: бля hjs: ладно, уговорил hjs: но без пива lkn: не приходи тогда hjs: поздняк Минхо ухмыляется. Влюбляться в Чана было дурной идеей. Может, влюбиться в Джисона окажется идеей получше. Минхо надеется, что у него получится.