Бремя открытий

Крозье склонился над рукой Франклина и запечатлел на ней трепетный поцелуй. Затем он поднял взгляд и голосом, хрипловатым от смеси страсти и нежности, проговорил: - Как же я рад тебя сегодня видеть, любовь моя. Джон от волнения то и дело порывисто, но приглушённо вздыхал, и сейчас рука его невольно дрогнула. Он вдруг осознал, какой непостижимый путь прошли их отношения. Они в молодости уже были любовниками в 1820-м году, ещё до того, как Джон познакомился с первой супругой Элеонорой. Было невероятно, что Френсис восхищался им и его канадской экспедицией без унизительной жалости – по крайней мере, в его взгляде не сквозило то, что звучало в салонах: «героический неудачник». Мужественное сочувствие – это было другое дело. Но Джон испугался этой близости и отступил. Френсис чуть не плакал, когда они расставались – кто его знает, возможно, уже в таком молодом возрасте не надеясь найти себе пару. Затем какой-то отравляющий шип всегда сидел в его сердце. Он достаточно любезно отнёсся к Френсису на Тасмании, когда «Эребус» и «Террор» встали к её берегам после антарктической экспедиции для ремонта, а оба командира, Френсис Крозье и Джеймс Кларк Росс, восстанавливали здоровье, пользуясь гостеприимством губернатора. Тогда же Френсис безнадёжно влюбился в его племянницу Софию, и это Джон неосознанно избрал поводом для недовольства. В плавании в поисках Северо-Западного прохода их отношения разладились окончательно, Френсис испытывал к Джону агрессию... однако, перемешанную с желанием. Состоялся злосчастный офицерский совет, когда Крозье предлагал обоим экипажам собраться на «Терроре» и продолжать путь на одном корабле, поскольку на «Эребусе» был сломан винт, повреждённый ледяной глыбой. Джон воспротивился. И Френсис знал, что он будет противиться и дальше. И после заседания в кают-компании грубо соблазнил его. Это в полной мере не было насилием, хотя Джон ощущал, как низко он пал, поддавшись, да и от таких упражнений он отвык, так что боль испытывал не только душевную, и это ощущалось тем позорней. Потом Френсис просил прощения и добивался его расположения ещё усерднее, чем за то, когда при зимовке возле острова Бичи сэр Джон обхаживал Френсиса, каждый день приглашая на обед и получая лишь глухое молчание в ответ. Френсис проливал слёзы и умолял о снисхождении, а потом бережно ухаживал за Джоном, когда тому стало плохо при визите на «Террор» от простуды и душевных переживаний, уложил его на свою койку, укрыл тёплым одеялом, целовал в лоб и держал за руки. Потом они вспомнили молодые годы и переписывались азартно и восторженно, рискованно прибегая к библейским цитатам и восхищаясь друг другом. Да. Лета оставили свой след на их лицах, но не в сердцах. Они всё-таки любили друг друга. Все эти годы. Даже проявляя безобразность поведения, разочаровываясь, злясь – любили. И испытывая влечение к женщинам, всё так же тянулись друг к другу, только порой этого не видя. Никто из них двоих не мог бы сказать, что отказался бы от привычной жизни по образцу ради другого, да и слишком сложны были их эмоции, но теперь посреди льдов два капитана заключили негласный союз, когда Джон сказал: «Наши корабли повенчаны». Ранее Крозье мог бы сказать такое о Джеймсе Кларке Россе, ведь он раньше командовал «Эребусом» и с ним его также связывали очень тесные узы, которые прервались только с женитьбой Росса. Ох, почему же приходилось постоянно сравнивать Джона и Джеймса? Вот только последний некое время назад отказался от каких бы то ни было сравнений в пользу очаровательной Энн Коулман. Также как Джон отказался от него в пользу сначала пылкой нежной Элеоноры, а потом сильной и прекрасной Джейн – с которой Френсис всё-таки нашёл мужество подружиться и проникнуться её незаурядным характером. И сам увлёкся племянницей Джона, Софией Крэкрофт, но та демонстрировала странное и сомнительное сочетание нерешительности и независимости, у неё было семь пятниц на неделе. Джон также был против их брака. Неужели подспудно ревновал? Так сейчас думал Френсис. Но это уже не имело значения. Сейчас он мог взять и поднести к устам большую мягкую руку своего командира, с гладкой белой кожей, кое-где побитой коричневатыми пятнышками – Френсис даже удивлялся, почему у него таких нет, учитывая, что его щёки и спина были усыпаны бледными веснушками, а молодым он себя не мог бы назвать при всём желании. О да, Джон был на десять лет старше. Но порой казался ребёнком, о котором надо заботиться. О том и просила его леди Джейн. Присмотреть за Джоном. «Господи, что за странная семья у нас», - тоскливо думал Френсис, сознавая, что многое как есть, как было, так и останется неизвестным для близких людей. Испытывал ли он угрызения совести? Пожалуй, что нет. По крайней мере, сейчас. - Голубка моя, поцелуй меня. Сэр Джон Франклин наклонился к нему через стол, полуприкрыв глаза, и его розовые, такие уязвимо-розовые губы, были сказочно мягки. - Я влюблён в тебя, Джонни. - Я знаю. А я в тебя, Френни. - И мы мужья. - Конечно. - И наши корабли... - ...повенчаны. - Да. Джон надолго умолк, так что Френсис вопросительно и беспокойно посмотрел на него и тронул за запястье. Между тем, стало видно, что глаза Джона затуманились внезапной тоской, и он спросил: - Френни, ведь ты, если что, похоронишь меня? - Какую чепуху ты говоришь! Не смей даже думать о таком. - Но в случае чего всё-таки?.. – грустно переспросил Франклин. - Да, Боже, да, - простонал Крозье, словно у него ныли зубы, - но постарайся вообще об этом не мыслить, тебе ещё жить и жить! Малыш, я люблю тебя, все тебя любят, ну что такое? Что случилось? Ты плохо себя чувствуешь? Почему так печален? - Да нет, я даже не грущу толком, - почти робко пробормотал Джон. – Я... растроган, кажется, так это называется? То, как ты обращаешься со мной... - Всегда так хотел. Ты желаешь ещё чаю, дорогой? С сахаром или пока без? - Спасибо, совсем немного. То, как Крозье аккуратно придерживал чайник и наливал кипяток в тонкую фарфоровую чашку, напоминало священнодействие – равно как и то, как он поднёс ложечку с малиновым вареньем к губам Джона. Тот принял лакомство со всё так же опущенными ресницами, словно причащаясь, а затем несмело отпил быстро стынущий янтарь дарджиллинга из чашки. - Довольно, милый, спасибо. Больше всего я хотел бы сейчас обнять тебя, в этом высшая сладость. Ты ведь останешься на ночь? - Я пришёл к тебе именно за этим, радость моя. - Давай же закроем дверь. - Конечно. Френсис раздевал Джона не так, как делал бы вестовой – другой была его бережность. Джон с замиранием сердца сообразил, каково именно это чувство: сегодня Френсис обращался с ним, как с любимой женщиной. Его льдистые глаза теплели настолько, что напоминали незабудки. Френсис тихо гладил его руки своими пухлыми мягкими пальцами, смиренно тёрся щекою о его щёку, предупреждал любую его просьбу, готов был кормить его с ложечки, разглаживал его бархатистые брови. Он шептал всё новые слова восхищения, клялся в верности и вставал на одно колено – будь у него кольцо, он надел бы его Джону на палец. И, будь он крупнее и сильнее, то поднял бы Джона на руки и уложил в постель с тем, чтобы усыпить его сотней поцелуев. Франклин не мог поверить, что тот, кто когда-то замыкался в ожесточённом молчании, был почти врагом, теперь готов был всё бросить к его ногам и обнимал их в порыве. - Голубочка, ты хочешь быть моим сегодня? Френсис мурлыкал, как кот, у его ног. Милый толстый рыжий кот. - Я пока не уверен, что хочу страсти, - нерешительно проговорил Джон. - Тогда мы просто поспим вместе, - легко отозвался Френсис. - Хорошо, что ты перед отправкой в плавание распорядился сделать твою койку пошире. - О да. Франклин усмехнулся – знал бы он, зачем это понадобится, кроме достижения банального удобства. Он запустил руку в пшеничные волосы Френсиса со сладкой пронзительной тоской. Он помнил и о Джейн, и о Софии. Но сейчас не мог отказать себе. Двадцать пять лет прошло. Четверть века их обособленных жизней. Они следили друг за другом пристально, мечтая, чтобы каждый из них добился успеха. Когда-то им обоим изменило терпение и взаимная доброжелательность, но теперь всё вернулось на круги своя – и неправильность их нынешнего поведения казалась сейчас самой правильной. Им обоим было известно о том, что в высоких широтах люди могут терять голову и вовсе впадать в душевную болезнь, и знали, что этот странный феномен, согласно морским поверьям, связан с северным сиянием и его пульсацией, подобной биению крови в жилах и мозгу. Именно поэтому когда-то Джон сказал, что они осияны безумием – притом что оба прекрасно понимали, что делают. Френсис медленно, аккуратно поднялся, зашёл Джону за спину и прижался к нему в объятии – сейчас тот казался более уязвимым, потому что его китель и жилет уже лежали на стуле, а Крозье по-прежнему был полностью одет. Зато, чтобы поцеловать возлюбленного в затылок, зарывшись носом в его густые волосы с проседью, ему пришлось чуточку привстать, и это показалось таким милым, что Джон с теплотой усмехнулся. Но в следующий миг он тихонько охнул: Френсис нащупал его грудь сквозь рубашку, аккуратно сжал, подушечками пальцев поиграв с сосками – а затем его руки скользнули ниже и начали медленно расстёгивать пуговицы – при этом дыхание Френсиса щекотало Джону ухо. Он уже справился с пуговицами и аккуратно, но решительно обнажил мягкое рыхлое тело Джона – тот вздохнул: его большой живот беззащитно вывалился наружу и отвис – но Френсис подхватил его и теперь бережно баюкал в ладонях, наслаждаясь тяжестью и округлостью. - Дорогуша, милая моя радость, ты носишь в себе плод наших общих усилий и дашь рождение величайшему открытию, - жарко прошептал он. Джон закусил губу и чуть слышно простонал. В этих ласках само по себе было что-то на грани приличия, нечто влекуще-унизительное – то, как, оставляя на нём всю прочую одежду, Френсис оголяет и мнёт его жирную плоть и заставляет так стоять с беззащитно белеющим толстым брюхом, которое без одежды кажется ещё больше. Когда-то Джон мельком взглянул в зеркало во время таких ласк и залился жаром от приступа стыда – и возбуждения. Ощутив это смятение, Френсис тогда и сам так распалился, что оцарапал его и оставил на боках несколько синяков – и, как ни странно, Джону именно это и понравилось, и в следующие разы он сам хриплым срывающимся шёпотом просил Френсиса ущипнуть, шлёпнуть или укусить его. Но сегодня тот явно был не настроен на грубость и не сделал бы ничего подобного даже если бы услышал просьбу. Его пальцы нежно скользили по коже Джона, кончиками очерчивая контуры давнишних и относительно новых растяжек, которые Френсис уже давно изучил, словно карту – и с каждым трепетным движением Джон всё больше чувствовал, что тает, и безвольно откинул голову, прислоняя её к плечу Френсиса. А самую большую запретную пикантность моменту придали его сегодняшние слова. О да, весь вечер Френсис плавно подводил Джона к этому мгновению – одаривая исключительно женственными прозвищами: малыш, радость моя, голубочка... «Ещё он называет меня беленькой лилией...» - прикрыв глаза в истоме, вспоминал Джон. И когда они только завязывали свою нынешнюю любовную переписку и делали первые признания, то он сам назвал Френсиса женихом, а себя сравнивал с невестой. А сейчас Джон трепетал от наслаждения собственной уязвимостью – и того, как беспощадно медленно Френсис доводит его до вершин волнения и как разливающееся в паху истомное ощущение превращается в отчаянно-горячее, зудящее изнутри, из самых глубин, и становится почти отчётливо болезненным. Тем временем, Френсис снова накрыл тёплыми ладонями пышную грудь Джона и длинно, влажно провёл языком у него за ухом – так, что сложно было не вскрикнуть от возбуждения. - Ох... Френни... – шумно выдохнул Джон. – Пожалуйста, возьми меня... - Моя лапочка... у тебя переменилось настроение? – промурлыкал Френсис. От его поцелуя волна мурашек пробежала от затылка вниз по позвоночнику. – Я сделаю всё, как ты хочешь, моё золотко. - Я хочу поскорее и посильнее, - капризно протянул Джон. - Всему своё время, радость моя. - Но уже пора! Голос у Джона дрожал от жажды и нетерпения. Он плохо соображал и сам толком не помнил, как торопливо сорвал с себя и Френсиса остатки одежды и бросился навзничь на койку, покорно и жадно раздвигая ноги, так что Френсис даже укоризненно усмехнулся и покачал головой, не успев как следует огладить его упитанные белые бёдра и будучи вынужденным сразу перейти к необходимым приготовлениям. В горячке оба не сразу нашли нужную позу, поскольку оба не отличались хрупкостью и стройностью, но в дарованные им жаркие минуты не думали, что могут выглядеть неуклюже и нелепо. Единственное, к чему они стремились – это к взаимному удовольствию и разрядке, теперь уже не желая затягивать. Тяжесть, податливость и тепло их тел, судорожное дыхание, движения рук – то помогающие, то несколько мешающие наступлению главного момента – всё слилось, и оба капитана действительно ощущали, что становятся «единой плотью» - всё сильнее с каждым мигом, как их возбуждённая ноющая плоть соприкасалась в трении. - Френни, - тихонько захныкал Джон. - Да-да, моя прелесть, - задыхаясь, пробормотал Френсис, - уже близко, уже скоро... Первым был Джон – и хотя он был искусен в сохранении тишины, но не выдержал и тихонько протяжно застонал – и пусть не мог выгнуться по-настоящему, но дёрнулся под весом Френсиса, и тот глухо издал смесь стона и рычания, также достигнув цели. Джон почувствовал, как на живот ему излилась тёплая густая жидкость. В этом тоже была изрядная доля порочности, может, даже унизительности – но он обожал, когда Френсис так делал. Тот ещё с полминуты пытался отдышаться, затем торопливо сказал: - Сейчас я приведу нас в порядок. - Салфетка на столике, как обычно, - заплетающимся языком проговорил Джон. Когда всё было сделано, свет потушен, и они оба угнездились в постели, тесно прижавшись друг к другу, то Френсис поцеловал Джона в губы и с долей игривости прошептал: - Ну вот, сердце моё – надеюсь, тебя оставили дурные мысли и предчувствия? - О да, - сонно отозвался Джон. – Ты всегда возвращаешь мне радость и волю к жизни. - И сейчас не хуже, чем было у нас в молодости? - Ну что ты. Сейчас всё гораздо, гораздо лучше. Мечтательно улыбаясь в темноте, Джон прижал к себе Френсиса ещё теснее. С этим они уснули.