Чай с полынью

      Как-то так вышло, что они стали общаться. Смертельная опасность порой сближает, знаете ли.       Как Тео заметил уже в первый поход в гости к Дике, её дом и правда походил на конуру - хлипкий, продуваемый всеми ветрами и как будто пыльный, как нежители и все нежительское. Внутри он тоже не блистал особой роскошью. В углу стояла самодельная кровать с сеном вместо перины, к покосившемуся подоконнику застенчиво прислонился кособокий стол, рядом с которым притулились два не внушающих доверия стула. Зато в доме была печь - настоящая хорошая печь, хоть и небольшая. Уюта всей этой унылой обстановке придавали разве что травы, сушащиеся около печки, да занавески, по-видимому, сделанные Дикой из двух разных лоскутов какой-то старой ткани. Веселый, хоть и поблекший орнамент на занавесках смотрелся комично в этом доме, особенно если знать хоть что-то о его хозяйке. В любом случае, Шнырялина «конура» была в разы лучше и уютнее проклятого дома, в котором приходилось жить Теодору.       Как выяснилось позже, вообще-то, у них было много общего. Оба отчаянно сторонились общества (как живого, так и не очень), имели специфичное чувство юмора, любили природу и музыку, даже предпочитали одинаковый чай - полынный, горький настолько, что сводило челюсть. Но главным их сходством было то, что они оба были беспощадно, катастрофически одиноки. И хотя оба делали вид, что их все устраивает и отталкивали всех, кто только мог посметь к ним приблизиться, каждый по-своему и по своим причинам, одиночество , пожалуй, причиняло обоим больше боли чем что бы то ни было.       Но с каждым разом они говорили все легче и легче. Порой Теодор замечал, как в обычной манере Дики разговаривать (то есть ругаться, зло шутить, плеваться да вопить) проскальзывало что-то иное, настоящее и очень печальное, будто на долю секунды из-за маски Шнырялы выглядывала Дакиэна. Порой Дика замечала, как в обычной угрюмости Теодора проскальзывало что-то иное, веселое, но настоящее. Возможно, таким он и был до того как… До того как что? Иногда Дика любила думать о том, что же произошло с ним на самом деле. Она чувствовала, что это было как-то связано с крестом на щеке Тео, но спрашивать было бы действительно неправильно. Захочет - расскажет. О том, что же произошло с ней самой, она гадать давно перестала, вспомнить все равно не получалось.       Еще чаще, чем разговаривали, они молчали. Сидели на берегу Окаянного омута или в лесу, а иногда забирались туда, в предгорья Карпат, на какой-нибудь из утесов и смотрели на звездное небо, на темно-синем полотне которого так ярко горела комета, и на колышущуюся зеленую массу деревьев внизу. Иногда Тео как-то странно косился на Шнырялу, а потом доставал флуер и играл самые разные мелодии, неуловимые как потоки ветра и чувственные, как сама душа.       К сожалению, эти их встречи не могли продлиться долго. Макабр, в конце концов, не детская игра в догонялки. Однажды между ними произошел такой диалог: —А давай если выживем, то вернёмся сюда и продолжим вот так сидеть и пить чай с полынью? —Ты чего это, Теодорка, рехнулся? На кой черт мне дальше в этой будке сидеть? Но Шныряла скривила душой, как и обычно. Ей тоже, наверное, не хватало бы таких ночей. Таких встреч. Но, как правило, разговор заходил о чем-нибудь другом. Например, Теодор как-то неосторожно спросил, почему нежителям нельзя иметь семью. Шныряла вспыхнула и зашлась яростной тирадой о древних правилах нежителей, смотря одним глазом на луну, а другим на Теодора. Тот не особо оценил ее старания, но додумался не говорить об этом.       Тем не менее что-то странное чувствовал каждый из них. Будто таяли айсберги и ледяные стены внутри, воздвигаемые долгие годы. Тео как-то обмолвился об этом с Кобзарем, и тот так радовался, что случайно произнес… слово на букву «Л». Чуть позже кладбище гудело, как растревоженный улей, а спокойно занимавшиеся до этого своими делами нежители наблюдали за тем, как злобный и почему-то красный как рак Теодор гонялся за явно веселящимся Кобзарем, угрожая еще раньше Смерти отрезать тому его длинный язык. Чем больше злился Теодор, тем громче хохотал Волшебный Кобзарь, перепрыгивая через могилы в таких пируэтах, каким могли позавидовать даже самые великие танцоры.

***

      Они выиграли Макабр. Прошли его от начала до конца и вышли победителями, ведь хоть главный приз - песню Любви и свое сердце - заслуженно получила Смерть, но главным призом участников Макабра было путешествие. Один старый знакомый Кобзаря, носящий зелёный плащ, как-то сказал: «В пути ты обретаешь перемены», и был прав. Но несмотря на эти перемены они все вернулись домой.       Когда Теодор перешагнул порог такой знакомой лачуги, где всегда пахло сеном и сушеными травами, то вдруг подумал, что это место он, пожалуй, мог бы назвать домом.       Они сидели за столом и пили все тот же горький чай. Смотрели друг на друга. Молчали. Теодор моргнул. Глубоко вдохнул перед тем, как решиться на самый опрометчивый поступок в своей жизни.       Поцелуй вышел таким же горьким, как чай с полынью и ужасно неловким. Но, в целом, даже неплохим. Дика даже не навешала Теодору тумаков… В первые несколько минут. За окном внезапно заверещал недовольный таким исходом Кобзарь. В ответ завопила уже застигнутая врасплох парочка… Что ж, жители кладбища вновь могли лицезреть очень интересную картину…