Кастрация.

...И когда после полу-слепой (а глаза закрывать решёткой из пальцев приходилось) читки ч/б макулатуры мне приснилась ядерная атака по моему городу (а смертоносные катаклизмы вашему скромному повествователю снились в последнее время часто), я испытал невероятное блаженство, radosty, как в годы моего младенческого пребывания счастливым malchick'ом, крушащим мир в своей проповеди льющейся на все стороны света крови и жизни, поющей как тысячи грешников в руках, давящих её глотку. Я был так, блиинн, рад знать, что не только моя plott будет поражена sladkoi 80%-ной вероятностью кончины в ближайшие пару дней, но и всех lewdies вокруг: molodoy и starry, все мои былые droogs, хохотливые devotchki, сверкающие в барах своими целыми, беленькими улыбками, ворчливые baboochk'и и ded'ы - всех их, будто мстя за мою прошитую насквозь отравой естественную суть, милосердная матушка-судьба, сгребёт и сложит в атомный котёл, где они сварятся в своей бурлящей krovvy, делящейся на мочевину и железо, задохнутся в аммиаке и расплывутся в волдырях, издохнув. Все до единого; и те, кому дали хлыст, и те, кого распяли с венком из цветных-цветных проводков на голове. Да, мои dorog'ие читатели, я жалею себя, здесь не будет никаких изви-нени-ний за такую слабость, и совершенно на это право имею - я ничем не лучше кастрированного пса соседки - starroi soomk'и. Мы с ним очень похожи - у меня, как и у него, даже не хватает части zoobies во рту: два клыка справа (сверху и снизу), один передний зуб сверху справа и один моляр в нижнем ряду слева. Заместо них - пустые мясные лунки, в которых иногда приятно поелозить кончиком языка, пока опять не начнёт колюче-щекочуще крутить в keeshkas. Иногда я тоже вою от того, что кажется, эта дрянь начала заражать все мои остальные мысли, помимо старых-добрых ульранасильственных; иногда я тоже вою от того, как ощущаю, словно грубый жилистый кулак людской озверелости по отношению к бедным-бедным-бедным malenkym nadsat'ам (а стали они таковыми только с недавних пор, поклон благодарности государственным реформам) входит в мою глотку, распирает мой пищевод изнутри, выламывая мои ноющие позвонки, и достаёт через желудок, как фокусник связку платочков, мою тонкую кишку. Мои старики привыкли к больному скулежу за стеной соседней комнаты, хоть ма и плакала какое-то время от жалости. Я так и не появлялся в больницах после своей "реабилитации" - причина, думаю, очевидна, а потому, сердобольные starry'е ptits'ы из бухгалтерии все подсовывают и подсовывают мне журналы о здоровье и вырезки из gazett той же тематики, как будто инструкцию в стиле "помоги себе сам". Я улыбаюсь им только губами, как тупой кастрированный пёс Роджер улыбается своей тупой starroi soomk'е, пытаясь не выражать ни одной мышцей впалой тупой седой морды то, что он прекрасно понимает, что всё это из-за них и из-за ублюдков - ветеринаров, что с воодушевлённым видом ссали им в ook'и о том, как покладисто будет вести себя scoteena, если отрезать ей яйца, растянув спиной за все четыре конечности на столике переоборудованной кухни. Она уходит от моего стола, я провожаю glazza'ми её химозно-фиолетовый кучерявый парик, и через minoot'у складываюсь пополам, platch'а от нечеловеческой боли внутри моего тёплого, мягкого, гладкого, розового и влажного. Внутри того, что я никак не осмелился пролить на дорогу, будучи вспоротым наружу давлением колеса автобуса на моих рёбрах. Того, что я ощущал в своих руках сквозь 2-х часовой сон, что я тянул, накручивал на два пальца и самозабвенно хихикал, как pyahnitsa в уголке подвортни, которого только что зарезал насмерть счастливый malchick, крушащий мир в своей проповеди льющейся на все стороны света krovvy и жизни, поющей как тысячи грешников в руках, давящих её глотку, из которой льётся-льётся-льётся горькое жирное, из тёплого-тёплого-тёплого, мягкого-мягкого-мягкого, розового-розового-розового...